Этот Витольд Орехов уже второй год ставится Игорю в пример, как образец человеческих добродетелей и сыновней благодарности. Было известно, что Витольд (на самом деле зовут его просто Витькой) играет на рояле как бог, танцует, катается на коньках, целует ручки у дам, одевается, пишет стихи — и всё это тоже как бог, хотя, конечно, трудно представить бога, катающегося на коньках в узких модных брючках. Скорее всего из этого Витьки мамаша Орехова сотворила себе кумира. Ну, это даром не проходит, он ещё покажет себя. Игорь в этом убеждён. Видел он этих маменькиных богов, крутятся около ресторана и на танцульках в саду.
— У меня нет никаких талантов, — говорит он, разглядывая свои ив самом деле запущенные руки, — нет и нет. Не всем же быть музыкантами. И хватит об этом.
— Ты урод, — вздыхает мать. — Я тебе отдала всю свою молодость. Я знаю, в чём тут дело: тебя засасывает среда. Кто нас окружает? Боже мои! Грубые, малокультурные люди. Это они подбивают тебя идти работать на завод. Тебя, такого красивого, видного, умного — на завод. И эта девчонка виснет у тебя на шее. Она тебя затягивает в омут, как ты этого не понимаешь?..
— Никто меня не затягивает. Очень надо…
— Это тебе только сейчас кажется, что она красивая. Ничего я красивого не вижу. Вертлявая девчонка, а чуб как у мальчишки. Ты думаешь, он сам у неё вьётся? Как же! Конечно, она его накручивает на бигуди. Только что губки бантиком.
Игорь подумал, что Лизины губы и в самом деле похожи на аккуратные бантики, какие повязывают маленьким девочкам, когда они первый раз в жизни идут в школу.
Он вдруг увидел эти розовые губы, очень пухлые, словно Лиза, чем-то недовольная, всё время надувает их, увидел её смуглое тонкое лицо и коротко остриженные, вечно падающие на глаза рыжеватые волосы. Он вдруг увидел её всю, тоненькую, ловкую, сильную, увидел так, как не видел ещё ни разу.
Вся кровь кинулась ему в голову. От неожиданности он усмехнулся задиристо, по-мальчишески, но сейчас же спрятал улыбку и украдкой глянул на мать. Он с ужасом подумал, что она может понять и его улыбку и его мысли, и тогда произойдёт что-то такое, отчего вдруг изменится всё в мире.
Но мать, ничего не замечая, продолжает что-то делать у зеркала и всё говорит, говорит. Её голос то замрёт от бессилия, то зазвучит гнусаво, словно сквозь слёзы, которые почему-то скапливаются у неё в носу.
Игорь знает, что если он начнёт возражать, то мать до утра не кончит свои жалобы и упрёки. Он молча направился к двери.
Лиза и в самом деле ожидала его в беседке. Она сидела на скамейке в любимой позе, обняв колени и раскачиваясь под музыку. Глаза её были закрыты. Лунные пятна осыпали её волосы, лицо, платье.
Не открывая глаз, она шёпотом сказала:
— Хорошо!
Но в это время негромко стукнула балконная дверь, и этот стук словно преградил путь неукротимому потоку звуков. Тут же послышался негромкий голос Юртаева:
— Емельянов, это ты? Здорово, Семен Иванович. Ну, как строишь? Десятый дом закончил? Вот это по-нашему! Красиво-то красиво, а вода не захлестнёт? Ну, если укрепишь… тогда…
Все во дворе знали, что если звонил телефон, когда жена играла, Юртаев брал трубку и выходил разговаривать. на балкон. Он говорил негромко, так что никто в доме его не слышал, но иногда увлекался и повышал голос.
— Фантазия, — он громко и торжествующе рассмеялся. — Кто это говорит? Ну, ясно — Бакшин. А ты ему скажи от себя и от меня, что если фантазия стоит на крепком фундаменте, то эта уже не фантазия, а новый дом. Ты ему напомни: коммунизм тоже когда-то называли фантазией. Давай, Семён Иванович, разворачивайся — вовсю. Мы тебя поддержим!..
Закончив разговор, Юртаев распахнул дверь, словно открыл шлюз, откуда снова хлынул поток звуков.
— Хорошо! — вздохнула Лиза.
Но не успел Игорь присесть на краешек скамейки, как она спросила:
— Решил?
Голос её прозвучал требовательно и непримиримо. Игорь посмотрел на лунные пятна, осыпавшие её волосы, лицо, платье, и так же вызывающе ответил:
— Решил.
— А она что?
— Я ещё не сказал.
— Трус. Вот уж не думала. Когда ты сегодня о будущем говорил, о коммунизме, я думала, вот ты какой сильный, волевой. А ты…
Она откинулась назад, лунные пятна пробежали по её лицу, и теперь Игорю был виден только один её глаз, пышущий гневом и презрением. На другом лежит чёрная, круглая тень какого-то листка.
Глядя прямо на этот горящий глаз, Игорь сказал:
— Что ты понимаешь!
— Я все понимаю. Всё. Тебя только не могу понять. Взрослый человек и вообще, как будто умный, а боится матери как мальчишка.
— Она говорит, что не переживёт.
— Ещё как переживёт-то.
— Легко тебе рассуждать. Ты не являешься единственным утешением. А я ещё кроме того тяжёлый крест…
— Ты не смейся, — прервала его Лиза, — давай говорить серьёзно.
Внезапно умолкла музыка во флигеле. Инженер о чём-то говорил с женой так, что слышались только голоса, но слов разобрать было невозможно. В комнате у них, тоже неразборчиво, пробили часы, послышался счастливый женский смех, после чего со стуком закрылась балконная дверь и сухо щёлкнул шпингалет.
Игорю показалось, будто все отгородились от них, замкнулись, чтобы не мешать тому большому и значительному событию, которое сейчас должно произойти. Словно подслушав его мысли, Лиза тихо, но по-прежнему требовательно спросила:
— Ну чего ты ждёшь?
Игорь подумал, что Лиза поняла мысли, которые смущали его, и досадует на нерешительность, мешающую ему высказать всё, и он должен сделать что-то немедленно, сейчас, и если он не сделает, то она начнёт презирать его.
Злясь на себя, он дрожащей рукой взял её руку, и она, как бы понимая затруднительность его положения, повторила совсем уже шёпотом:
— Чего ждёшь? Чтобы тебя взяли за ручку и отвели на работу? Так и будешь ждать?
Он отдёрнул руку. Ему вдруг стало легко. Она ничего не знала, ни о чём не догадывалась и позвала его Для делового разговора. Как хорошо! А она продолжала:
— Все твои товарищи давно работают. Павлик Саватеев на велосипедном помощником бригадира стал, Майка разряд получила… А ты ведь умный. Ты умнее их всех.
— Ты окажешь, — усмехнулся Игорь. — Два года в пятом классе сидел, а в седьмом…
Лиза замахала руками:
— Знаю, знаю. Другим говори. Это она тебя сбивала, то на музыку, то ещё на что-то… И сейчас сбивает. Да нельзя тебе её слушать. Игорёк, нам ведь с тобой коммунизм надо строить. Ты это учти. И не думай, что это просто так говорится: строить. Это в самом деле, как Емельянов строит.
— Нет, я этого не думаю, — серьёзно ответил Игорь, глядя на бледное лицо девушки. Освещенное трепетным светом месяца, оно показалось ему вдохновенным и прекрасным. В её глубоких зрачках дрожали тонкие серпики молодого месяца, и казалось, что от них разливается трепетный свет по её лицу и рукам и падает на него, и он начинает верить, что он и в самом деле лучше и умнее, чем сам думает о себе.
Он сказал уверенно:
— Завтра пойду.
В субботу вечером Мария Ивановна предупредила:
— Игорёк, завтра у нас гости. Придёт Марианна Игнатьевна с Витольдом. Он тебе ровесник. Я очень хочу, чтобы вы познакомились и подружились.
Мать так часто и так восторженно отзывалась о Витольде Орехове, что Игорь давно уже возненавидел его. Но он согласился выполнить желание матери, то есть первую его часть,
Ну, а дружба! Какая же может быть дружба между Витольдом — примерным сыном и материнской отрадой — и таким лохматым, непокорным парнем, в котором вряд ли отыщется что-ни будь отрадное.
Игорь согласился ещё и потому, что совесть у него была нечиста: он поступил на работу в типографию и всё ещё не решился сказать об этом матери.
Вот уже третий день он исчезает из дома рано утром. Хорошо, что мать работает до восьми часов и не знает, чем он занят целый день и когда возвращается домой. Но всё равно долго так продолжаться не может. Рано или поздно придётся сказать, разрушив остатки всех её гордых планов относительно его будущего.
— Я тебя прошу, Игорёк, будь умничкой — надень новый костюм. Марианна Игнатьевна человек очень тонкий, чувствующий…
Он постарался сделать всё, что просила мать. Надел узкие брючки и клетчатый балахон. Этот костюм мать купила ещё зимой, но Игорь ни разу ещё не надевал его. Посмотрел на себя в зеркало. Да, видок. Показаться бы так в типографии. Чистый стиляга. Даже волосы не надо причёсывать. Рубашку он сознательно не стал менять. Для таких гостей сойдёт.
Пришли гости. Марианна Игнатьевна Орехова — неземное создание сорока с лишним лет, тощая, высокая и, наверное, злая, как ведьма. Она всё время улыбается, так, словно у неё болит живот, но она презирает столь низменное страдание. Прикрыв кругленькие глазки тонкими куриными веками, она подала Игорю руку в розовой сетчатой перчатке и сказала страдающим голосом:
