4
Наш дом стоял на боковой улице, недалеко от центра города. Во дворе позади дома росло несколько больших деревьев, окаймленных кустами жасмина и сирени. В углу этого сада, около забора, - дощатый стол и две скамейки на вкопанных в землю столбиках. Здесь с наступлением сумерек собиралось молодое население нашего и соседних домов. Обычно вечер начинался шумными рассказами последних новостей. Знали ребята все, что происходит в городе и уездах. Знали не с чьих-то слов и не из базарных слухов. Многие из них служили в Частях особого назначения, сформированных из коммунистов, комсомольцев и рабочих. Отряды ЧОНа вместе с Чека и милицией вели борьбу с бандитами. Рассказы чоновцев о боевых стычках, облавах на бандитов и самогонщиков, может быть, немного приукрашенные, мы слушали затаив дыхание. Да и кто стал бы проверять рассказчика, было ли в бою тридцать бандитов или только двое. Авторитет этих семнадцатилетних ребят, имевших служебные книжки, куда была записана винтовка с пятьюдесятью патронами, а иногда и револьвер, был среди нас очень высок. Когда кто-либо их них приходил с забинтованной рукой или головой, то на наши сочувственные вопросы: больно ли, не повредит ли ему выписка из госпиталя - раненый обычно отвечал: "Чепуха, царапина!" Иногда в сад приходили Борода и председатель губчека Ян Вольдемарович Лембер. В нашем доме Лембер бывал часто: в первом этаже жили его мать и сестра. Мы быстро подружились с чекистами, рассказывали им о своих делах, не стесняясь доверяли свои тайны, мечтали о будущем. Ян Вольдемарович никогда не смеялся над нашими мечтами, как бы фантастичны они ни были. Он и сам был мечтателем, что как будто и не вязалось с его суровой работой. Даже голос у него звучал по-другому, когда он начинал рассказывать о светлых городах из камня и стекла с садами на крышах, о фабриках и заводах, где человек будет только нажимать кнопки, о всеобщей грамотности и радости труда. Это звучало как сказка. Рассказы Бороды были проще, но не менее увлекательны. В то время губернию терроризовали два бандита - Кузуб и Полковник. О ликвидации Кузуба Борода рассказывал примерно так: "Приехали мы на хутор впятером, а они, бандиты, нас пулеметом встретили. Сразу же ранили Костю Лаптева. Ранили в ногу. Он залег в стороне и обеспечил наш тыл. Ну, мы тоже постреляли, постреляли, вот бы тебя туда, Саня, - а потом бросили в хату "лимонку" и взяли двух целых бандитов и двух сильно пораненных, а один ушел в рай…" Борода умолчал, что в этой схватке он тоже был ранен, но не вышел из боя, что это он бросил "лимонку" и, ворвавшись в дом, истекая кровью, сам скрутил считавшегося неуловимым Кузуба. Об этом и других подвигах Бороды, невероятных по смелости и смертельному риску, я узнал много позднее от его друзей. Каждый вечер в саду заканчивался пением. Наша любимая песня была чоновская: Вот и окопы, рвутся снаряды, но их не боятся ЧОНа отряды! Но, пожалуй, главным в нашем репертуаре было раздольное матросское "яблочко". В те годы его задорный, лихой мотив пели по всей стране от Балтики до Тихого океана. В простеньких злободневных куплетах этой песенки отражались самые последние события: военные, политические и местные городские. Чаще всего мы пели про битых и еще не добитых белогвардейцев. Эх, ты, Врангель-барон, куда котишься? В губчека попадешь - не воротишься! Зачастую с нами пели Лембер и Борода. Только они пели серьезные, революционные песни. Обычно Лембер предлагал: "Кира, может, споем, а товарищи помогут?" - и, не ожидая согласия, запевал: Вихри враждебные веют над нами… Темные силы нас злобно гнетут, подхватывал Борода, а за ним и мы. Чекисты пели хорошо, их голоса красиво выделялись в нашем хоре. Потом Лембер пел эстонские песни. Особенно нравилась нам песня о рыбаке, который ушел в море на старой дырявой лодке, чтобы отдать долг хозяину, и утонул. Ян Вольдемарович рассказывал нам об эстонских певческих союзах, о белых ночах на Балтике. Из сада чекисты уходили поздно. Мы провожали их до ворот. - Вот это люди! - мечтательно говорил Яшка Шорник, ученик-масленщик с электростанции. Шорником его прозвали за уменье отлично чинить футбольные покрышки. Было ему тогда семнадцать, и, конечно, никто еще не знал, что через пять - шесть лет Яшка сам станет грозой басмачества в Северных Каракумах. Да, это действительно были люди! Они всё знали и всюду успевали. Их подвиги были для нас примером, а работать в Чека мечтал каждый из нас. Однажды Борода сказал Лемберу обо мне: "У этого палки-махалки здорово получается стрельба по мишеням. Это тот парень, что у "чекистов" ордер требовал". Оба рассмеялись. Лембер протянул мне руку и стал расспрашивать: давно ли я занимаюсь стрелковым делом, нравится ли оно мне. После этого разговора я заметил, что Лембер стал интересоваться мною. Он отводил меня в сторону, расспрашивал, что я делаю после работы, что читаю, какие комсомольские поручения выполняю. Его интересовало: кем я хочу быть, когда вырасту. Наши уединения вызывали ревнивые вопросы ребят: "О чем вы толкуете с предчека?" Однажды об этом же спросил и Борода. Вспомнив последний разговор с Яном Вольдемаровичем, я ответил: - Кажется, о звездное небе и рассказах Киплинга. - Что ж, Киплинг так Киплинг. Пойдем, палка-махалка, стрельнем!
В тот вечер, когда я, впервые вооруженный, возвращался домой и готов был к нападению, у наших ворот мне встретился какой-то человек, одетый в красноармейский костюм. Он стоял и, казалось, прислушивался к голосам и смеху ребят, доносившимся со двора. Увидев меня, он резко повернулся и, быстро зашагав по улице, свернул за угол дома. Когда я проходил двором, открылось окно первого этажа - и мать Лембера громко позвала Яна Вольдемаровича из сада, сказав что-то по-эстонски. Я понял одно слово - телефон. В саду Борода рассказывал о разгроме какого-то самогонного притона. Вдруг к столу быстро подошел Лембер. - Кирилл, - взволнованно перебил он, - сейчас звонили из… Он не успел договорить, как у самого забора оглушительно грохнул выстрел. Закричал Севка, стоявший рядом с Лембером. Бросился к забору, на бегу вытаскивая свой кольт, Борода. И когда он уже перелезал через ограду, раздался второй выстрел. Меня как будто подтолкнули. Выхватив браунинг, я тоже полез через забор. Когда я уже был наверху и пытался разглядеть, что происходит в соседнем дворе, раздался третий выстрел - и пуля взвизгнула над моей головой. Я спрыгнул вниз, упал, больно зашиб коленку и локоть. Из темноты неслись крики: "Туда побег, чертов бандит! Уйдет! Уйдет!" - и голос Бороды: "Стой, стой, палка-махалка!" - а затем грянули два выстрела из кольта. Не обращая внимания на боль, я бросился на голос Кирилла Митрофановича и догнал его у соседнего забора. Здесь была выломана доска, но протиснуться в узкую щель Борода не мог. Тогда он перемахнул через забор, а я юркнул в щель и одновременно с ним очутился по ту сторону забора. - Ты зачем здесь? - сердито зашептал Борода. - Марш назад! Я молча показал ему браунинг. - Ладно, помощничек, - смягчился он и шепотом спросил: - Сарай видишь? - Вижу. - Ложись и наблюдай за дверью. Если кто покажется - стреляй! Я не сразу разгадал план Бороды и поэтому удивился, когда он побежал вдоль забора к сараю, забрался на его крышу, гремя железом, протопал по ней и спрыгнул в соседний сад. Стало тихо. "Уйдет бандит садами, - подумал я, ничего Борода в одиночку там не сможет, еще нарвется на пулю из-за дерева". Не успел я додумать, что же предпринять, как тихо скрипнула дверь сарая и в ее темном проеме появилась какая-то тень. Срывающимся от волнения голосом я закричал: "Вот он! Вот он!" - и дважды выстрелил. Тень исчезла, дверь осталась открытой, а из сарая послышались стоны и ругань. По крыше опять затопал Борода. Спрыгнув на землю, он закричал: - Выходи! Из сарая тотчас ударил выстрел. Борода спокойно сказал мне: - Саня, беги домой, узнай, что там с Яном. Скажи ему, что здесь полный порядок, управлюсь сам! В сарае снова бухнул выстрел. Борода рассмеялся: - Зря, парень, стараешься! Кидай наган и выходи! Тебя же перевязать нужно, кровью истечешь.
* * *
В нашем дворе Ян Вольдемарович отдавал распоряжения красноармейскому патрулю, прибежавшему на выстрелы. Чуть отдышавшись, я доложил, что ранил бандита, что он в сарае, а Борода цел и невредим. Лембер послал красноармейцев на подмогу Бороде, потом похвалил меня за помощь матросу и вдруг спросил: - Вы сказали, что ранили бандита? Чем? Я показал браунинг. - Откуда у вас пистолет? Разрешение есть? - Нет, Ян Вольдемарович, но я… - Давайте его мне! - строго приказал предчека. Он взял у меня браунинг и положил в карман, даже не выслушав объяснений. От обиды и несправедливости я чуть не заплакал. Но расплакаться в присутствии Лембера? Это было бы несмываемым позором. Я сдержался. Но что я завтра скажу Лукичу? Вскоре Борода и красноармейцы привели бандита. Он сильно хромал и стонал, а Борода приговаривал: "Ничего, ничего, палка-махалка, сейчас тебя в Чека перевяжут, а там до свадьбы заживет!" Ян Вольдемарович отдал мой браунинг Бороде, приказал сдать его начальнику мастерских, объяснить расход патронов, а также указать на недопустимость выдачи оружия без разрешения. У меня отлегло от сердца. Браунинг все же вернут по назначению, а Лукич едва ли осудит меня. Ведь оружие я применил не зря, не баловался. Борода похлопал меня по плечу: - Не робь, палка-махалка. Завтра приеду и отдам пистолет, а чтоб не ругали, расскажу о твоем геройстве. Бандит сидел на земле и громко стонал. "Придуривается", - сказал Яшка Шорник. Кто-то вынес керосиновую лампу, и мы стали рассматривать задержанного. Этого человека, возвращаясь домой, я и видел у ворот. Он смотрел на Лембера и все что-то пытался сказать, но от испуга или от боли только судорожно глотал слюну. Наконец выругался: "Все равно, тебе… собака… будет амба!" Ян Вольдемарович только хмыкнул. И в это время Севка Копчушка, прозванный так за смуглую кожу и маленький рост, звонко запищал: - А я этого дядьку знаю! Бандит рванулся с земли, и не будь красноармейца, который сбил его с ног, плохо бы пришлось Севке. Чувствуя надежную защиту, Севка торжествующе выкладывал: - Пошел я к Петьке за книжкой, а этот дядька открыл мне дверь и сказал: "Чего вас черти носят, нет Петьки дома!" - и захлопнул дверь. А я знал, что Петька дома, - он же больной. Опять позвонил, а дядька этот и говорит: "Позвонишь еще раз, ухи оборву!" Ну, я и ушел, и правильно, что ушел: такой бы мог оборвать уши, куда я против него, без пистолета… Севка, наверное, долго бы еще распространялся, но его прервал Борода: - А где живет твой Петька? Задержанный снова рванулся к Севке, зарычав: "Убью, гаденыш!" - но Борода осадил его. И Копчушка важно изрек: - Но, но! Вы не очень задавайтесь и не ругайтесь. Никто вас не боится. Это вам не на темной лестнице. Там я был без оружия, а вы в кармане за наган держались. Неожиданное заявление Севки всех рассмешило. Борода повторил вопрос. Севка сказал, что приятель его живет на Екатерининской, номера дома не знает, а квартира семь. У ворот зафыркал автомобиль. Это приехали чекисты. Ян Вольдемарович распорядился немедленно произвести обыск в квартире семь. - Парень пусть покажет дом, не выходя из машины! - предупредил Лембер. Чекисты уехали, арестованного увели красноармейцы, а ребята, порядком взбудораженные, потолковали о случившемся и разошлись по домам.
