— Нынче твоя очередь.
— А не твоя?
У них было установлено, что каждый расписывается первым через день, назавтра уступая первенство товарищу. Расписавшись, они стремительно убегали наверх.
Вслед за ними приходил помощник заведующего, Петр Петрович Обыденный. Как исключение из общего правила, его, пожалуй, можно было назвать красивым, но эта красота не рождала тревоги в сердце тов. Майкерского: ведь Обыденному стукнуло уже за пятьдесят. Он был мужчина хорошего роста и средней полноты, с седою головой и седыми пушистыми усами. Дорогу от дома до распределителя он, по предписанию врача, проделывал в любую погоду пешком. Все-таки он был уже не молод, кровь застаивалась быстро, исполнительность и молодцеватость не предохраняли от старости. Он добродушно пыхтел, входя, хотя и нес свое полное тело легко. Он пожимал Кочеткову руку и косился на явочный лист. Раздвигая усмешкой красные губы, он подмигивал курьеру.
— А что, мальчишки расписались уже?
Случалось иногда, что помощник заведующего приходил раньше Райкина и Геранина, и, зная, что они дорожат своим третьим и четвертым местами, он пропускал пустые еще графы и, как всегда, расписывался пятым, оставляя мальчикам их места. Это внимание конфузило мальчиков, но оно было только частью доброты Обыденного, и мальчики его обожали.
— Ну, что, Кочетков, — спрашивал помощник заведующего, — ничего не случилось?
— Да как будто нечему и случиться, Петр Петрович, — весело отвечал курьер.
— Ну, это ты не скажи, — качал головою Петр Петрович. — Мало ли что может случиться. Я уже не говорю про кражи, или если, скажем, сокращение… Или вот еще могут такое придумать, что уничтожается наш распределитель, разослать, скажут, товар в разные места, а сотрудников — кого перевести, кого уволить. Или замещения. Уберут Анатолия Палыча — куда нам тогда? Нет, ты не скажи, мало ли что может быть. Только все это, конечно, не дай бог.
— Пока не слышно про это, Петр Петрович, — вставлял Кочетков.
— Ну да — пока. Когда услышишь, поздно будет.
— Да-к ведь что ж сделаешь, Петр Петрович? Все одно, нас не предупредят.
— Да, уж спрашивать не станут. Стало быть, ничего пока не случилось, Кочетков? Ну, вот и хорошо. И у тебя ничего нового нету?
— Нету, Петр Петрович, — будто извиняясь, неизменно отвечал курьер.
— Ну, вот видишь, а у нас есть. Утром нынче мне жена новость сообщает. Я одеваюсь, стало быть, ну, мне ботинок трудно натянуть, я ее и позвал. А она приходит и объявляет: «Петр Петрович, говорит, у Маймистовых…» — ты, Кочетков, Маймистовых знаешь? Напротив нас живут, наискосок то есть. Дочка моя с ихнею дочкой подруга. Ну, а так мы только на улице кланяемся, настоящего знакомства нет. Да. Вот у них еще сын есть, больной он, что ли, — неприспособленный какой-то, ничего из него не выходит, все дома сидит и учиться не хочет. Да. Так приходит моя Елена Матвеевна и говорит: «У Маймистовых-то, Петр Петрович, горе какое — сын с ума сошел!»
— Скажи пожалуйста! — ахнул Кочетков.
— Да. Я вот тоже сперва внимания не обратил, протянул Елене Матвеевне ногу: «Помоги, говорю, старуха, своему старику». Ну, она на колени стала, ботинок натягивает, а сама все рассказывает, потому что ее, конечно, поразило это. «Вот, говорит, сидел он за столом со всеми, обедали, а он сидит скучный, слова не скажет и почти что ничего не ест. Отец его и спроси: „Ты, что ж, говорит, сыт, должно быть? Если сыт, так нечего стул просиживать“. Да. А мальчик как вскинется и закричит: „Все вы, кричит, падаль едите, не стану я падаль есть!“ Ну, кулаком об стол постучал при этом, отец на него прикрикнул и наверно бы за такие слова выпорол. Только мальчик — в обморок. Побрызгали его водой, нашатырю понюхать дали — очнулся. Оглядел всех, да вдруг как вскочит и давай буйствовать. Стул сломал, окно высадил, выброситься хотел — еле связали. А у него пена с губ, как у лошади. Одним словом, пришлось везти в больницу, а там так и сказали: „С ума сошел по всей форме, ну, вот совершенно как полагается, вполне точная картина болезни“.»
— Так и оставили его в больнице? — спросил с участием Кочетков.
— Так и оставили, что ж поделаешь. Странно это, а, Кочетков? Не понимаю я этого. Может, образование мое недостаточное, но… не понимаю. Отчего это люди сходят с ума? Ведь, кажется, все так ясно, живешь и живешь, и вдруг — сошел с ума. Непонятно.
— То-то вы невеселый, задумчивый какой-то нынче, Петр Петрович, — ласково сказал Кочетков.
— Да нет, с чего ж мне огорчаться? Не мой сын. Жалко их, конечно, Маймистовых. Ну, только я не огорчаюсь. Да, вот что, Кочетков. Завтра день моего рождения и вместе с тем день ангела. Так ты зайди, слышишь?
— Как же, обязательно, — поклонился Кочетков. — Очень благодарны. Сколько ж стукнет вам, Петр Петрович?
— Пятьдесят пять, ровная цифра. Прямо даже — красивая цифра, две пятерки. Значит, заходи.
Судьбе было угодно, чтобы три сотрудника распределителя являлись обладателями фамилий с одинаким окончанием. Петракевич, высокий, чуть согнутый, в очках, похожий на учителя, Лисаневич, маленький, хрупкий, всему на свете предпочитавший приятный, вежливый разговор, и Язевич, толстый, любивший поесть и выпить и посмеяться над знакомыми, — эти трое в разбивку приходили, пока Петр Петрович разговаривал с Кочетковым, жали руку помощнику заведующего, расписывались и проходили наверх. Петракевич прошел угрюмо, не слушая болтовни Петра Петровича, Лисаневич послушал из вежливости, но заскучал и незаметно удалился, а Язевич, пришедший к концу беседы, хотел было вставить какое-то веселое замечание, но услыхал про день рождения, облизнулся и спросил:
— А меня-то позовете, дядя Петя?
Так звали Петра Петровича сотрудники — конечно, не в официальных разговорах.
— А то как же, — уже совсем весело ответил Петр Петрович. — Всех позову, как каждый год. Только я по порядку звать буду, по начальству, я ведь старых правил человек.
— Ну, я подожду, все равно до завтра ждать, — подмигнул Язевич и побежал наверх поделиться с сослуживцами известием о завтрашнем празднестве, которого все ждали, но приглашение на которое принимали всегда как сюрприз.
Тем временем стрелка часов подошла совсем близко к девяти. К подъезду подкатила пролетка, Кочетков побежал рысцой открывать двери, и в переднюю вошел тов. Майкерский, заведующий распределителем. Он был блондин, среднего роста, с лицом усталым и словно заспанным, которое, однако, чаще всего принимало выражение подозрительности, даже опаски, будто бы тов. Майкерскому отовсюду могла грозить неожиданная неприятность и будто бы весь окружающий мир только и думал, как бы выкинуть заведующему этакую неприятность самого каверзного свойства, так что доверять этому миру никак не приходилось.
Тов. Майкерский пожал руку Петру Петровичу и поднес явочный лист к глазам — он был слегка близорук. Он улыбнулся, найдя знакомые фамилии на привычных местах. Потом он вздохнул и посмотрел на часы.
— Без одной минуты девять, — сказал он тихим, приятным голосом. — А Ендричковского еще нет. Конечно, он может и не являться раньше девяти, но я уже здесь, и все уже здесь. Ах, Ендричковский, Ендричковский! — вздохнул он еще раз.
— Придет, — сказал Петр Петрович. — Человек молодой, сон крепкий, вечером гулял, наверно. И притом на своем месте он ведь незаменимый человек.
— Я знаю, что придет, — ответил тов. Майкерский и устало закрыл глаза. — Но если у нас образцовый распределитель и если я не могу нахвалиться каждым из наших сотрудников, то мне, конечно, хочется, чтобы никто не выделялся в дурную сторону хотя бы на йоту. Гулял, сон крепкий — может быть, это и оправдание, но во всяком случае — не похвальное в сотруднике качество.
Кочетков и Петр Петрович перемигнулись за спиной начальника. Они разрешали себе иногда улыбнуться ретивости тов. Майкерского, и они знали, что это еще не гнев, а если не гнев, то и не страшно.
Часы пробили девять, и с последним ударом в прихожую вбежал Ендричковский, хорошо одетый, еще сравнительно молодой, лет тридцати пяти человек, с официальным званием агента связи. Тов. Майкерский протянул ему явочный лист.
— Минута в минуту, — сказал он. — Распишитесь, пожалуйста. Я уже распишусь после вас.
— Ах, нет, зачем же, Анатолий Палыч, — воскликнул Ендричковский, — уж давайте по порядку.
— Нет, пожалуйста, — настаивал тов. Майкерский. — Как-то удобнее, знаете, если заведующий распишется последним.
— Наоборот, — возразил Ендричковский, — как раз наоборот. Это только доказывает, что заведующий ревностнее сотрудников и подает им пример. Да это ведь так и есть, не правда ли, Петр Петрович?
Петр Петрович подтвердил. Тов. Майкерский все-таки отказывался расписаться первым. Тогда Ендричковский вдруг выхватил лист из его рук и быстро расписался, оставив предыдущую графу незаполненной.
