«А!.. — отмахнулся он от недавнего настроения, — Новый год все-таки праздник, а что за праздник, если нельзя подурачиться? Кого от этого убудет?..»
И как это обычно бывает, когда человек внезапно обретает счастливый дух, подкатило такси с торопливо бегающими щетками на стеклах.
— Куда? — крикнул краснолицый шофер, высунувшись из машины и морщась от секущих по лицу снежинок. — Вам повезло — по пути. А то я по вызову, — сказал он, когда Лютров втиснул себя рядом с ним, с удовольствием вдыхая пахучее моторное тепло кузова. — Чего порожняком катить, в такой день все торопятся, верно? Мне к гостинице. Там ребятишки из Грузии приехали, опаздывают куда-то… Люблю грузинов, красивые, черти. У меня теща тоже вроде грузина, с усами, — он рассмеялся, не разжимая зубов, стараясь не обронить сигарету. — Всем хороша… Я у ней на квартире обитаюсь, так чего бы у нас с жинкой ни случилось, мою сторону держит. А уж обеды готовит — будь здоров!.. Шеф-поваром была. Один грех: как пенсию получит, обязательно напьется, а напимшись — матерком кроет, да мудрено как! И откуда набралась? Как выдаст — так у человека в голове помутнение и глаза квадратные… Сосед-старичок говорит ей: «Вам, мол, никак нельзя потреблять». А она ему: «И пимши мрут, и не пимши мрут…» И так далее… А то и почище оторвет, аж гостей совестно приглашать… Тот старик, он какой-то ученый, что хошь объяснит, так он говорит: «Это у вашей тещи несдержание речи. Водка в ней на какую-то слабую кнопку нажимает… Неизлечимо, говорит, по причине возраста». Утешил. Уж я ее просил: «Мамаша, говорю, вы когда располагаете дерябнуть, мне скажите. Я с работы отпрошусь, и мы с вами тихо-мирно посидим вдвоем, пока сынишка в школе, а жена на работе. Как хорошо: валяйте себе без ограничения, не стесняйтесь! И вам удовольствие, и мне курсы повышения… А то, бывает, во как нужно душу отвести на начальство там или на клиента, какой сбежит, не расплатившись: тыр-пыр, а в памяти ничего успокоительного нет, одна бестолковщина, от нее только горечь во рту…»
Лютров хохотал так, как давно с ним не случалось, и никак не мог остановиться: в воображении рисовалась толстая тетка с усами, а напротив — плутоватый шофер, старательно записывающий наиболее удачные пассажи. Все еще смеясь, он расплатился, пожелал общительному шоферу счастливого Нового года и вышел у вокзала.
И стало ему удивительно хорошо от людской суеты вокруг, от мерного шума, от нестихающей метели, которой он с удовольствием подставлял разгоряченное лицо, и все равно, с кем встречать Новый год, куда ехать. Все люди в городе казались ему близкими, своими. В такси, в автобусах, троллейбусах ему виделись только красивые веселые лица, а поспешность, с какой двигались машины и люди, исходила, казалось, из радостной заботы управиться с праздничными приготовлениями, потому что праздник уже звенел в душах, разлился в воздухе, оттеснив «на потом» все надоевшие хлопоты скучных будней.
Нет, все-таки здорово придумал Извольский — встретить Новый год па даче!.. И вообще, все праздничные действа нужно вершить фантазией выдумщиков, озорников, веселых, душевно благополучных людей!.. Наверное, все приглашенные — такие же, как и сам Витюлька. Или как шофер такси. А все женские лица, какие ему предстояло увидеть в Радищеве, должно быть, похожи на лицо той девушки, что шла с подругами и, блестя глазами, с мокрой челкой из-под пушистого платка, поздравила его с Новым годом.
Чтобы ему не блудить в поисках дачи, на которой он никогда не был, Извольский назначил ему встретиться с Томкой на вокзальной площади, у пригородных касс, а сам укатил с утра в Радищеве, прихватив с собой все необходимое.
— Высматривай Томку у выхода из касс… Ее лишь слепой не заметит: пальто красное, а на голове что-то вроде туркменской папахи.
Со времени возвращения из Крыма Лютров не встречался с ней, и теперь, прохаживаясь в стороне от нескончаемой людской круговерти, старался получше вспомнить лицо Томки, но отчего-то на намять приходила только ее улыбка. Улыбалась она одной верхней губой, это была какая-то одной ей присущая манера размыкать сочный разрез рта, выражая веселость: приподнимаясь, пухлая верхняя губа натягивалась, образовывая тонкую складку, и чем веселее Томка улыбалась, тем сильное обнажался неправильно выросший зуб, невольно заставлявший думать, что он мешает ей.
Но Лютров напрасно так старательно припоминал ее, она первой заметила его и еще издали помахала рукой в черной варежке.
Но он не успел убедиться, она ли это и ему ли машет рукой рослая девушка в красном пальто и мохнатой шапке, потому что рядом с собой услыхал чей-то испуганный возглас:
— Ой!..
Лютров повернулся. Слева от него, прижав подбородок к воротнику и глядя чуть исподлобья, стояла девушка в белой шубке и черном платке — высокая, бледная, с продолговатым иконописным лицом, несущим неправдоподобно большие, бесцеремонно распахнутые глаза… В руках она держала сумочку, сетку, наполненную свертками.
В душе Лютрова смолкло все. Онемевший город ничего не мог подсказать ему, а он боялся верить, что видит Валерию, а того больше — что может обмануться.
Волнение достигло того состояния напряжения, какое бывает в испытательном полете, когда опасность еще не осмыслена, а ты уже охвачен нетерпеливой готовностью к действию, равно как и к тому, что уже поздно. Секунды становятся набатно гулкими, нагнетая и нагнетая непоправимое к тому последнему мгновению, когда уже ничего нельзя будет изменить.
Вот оно, ее лицо. Оно выглядит отстраненным от всего окружающего, словно вокруг и нет ничего. Протянув ему руку, она чуть сощурила глаза, ободряюще улыбнулась: «Ну, что же вы?»
Алексей Лютров испугал ее не тем, что явился вдруг на глаза, отделившись из тьмы людей огромного города, а тем, какое странное и страшное сделалось у него лицо, когда он повернулся к ней, увидел ее.
— Валерия! — сказал Лютров, выражая этим словом все, что чувствовал: ведь я мог умереть, исчезнуть, не прийти сюда и не встретить тебя!..
Этот страх передался и ей, и она тоже испугалась, не умея понять почему.
— Алеша!.. Не забыли меня?
— Вы… так и не позвонили мне из автомата. Почему не позвонили, Валерия?.. Вас ждут, наверно?
— Меня нет. А вас — да, — указала она поворотом головы на стоявшую рядом Томку.
— Меня? Ах, да! Познакомьтесь, это невеста моего друга, — при слове «невеста» Томка недоуменно посмотрела на Лютрова и не менее удивленно на Валерию. — Мы тут собрались Новый год отпраздновать. На даче. Хотите с нами?
— Ой, что вы!.. Мне нельзя, у меня мама…
— Отпроситесь.
— Нет, нет. Леша, что вы, мне никак нельзя.
— Я ведь без вас теперь не поеду…
— Ну, что вы!.. Как же так? — Валерия мельком посмотрела на Томку.
Та отрицательно покачала головой, скорее Лютрова догадавшись, что означает этот взгляд.
— Ничего, мой друг не обидится. Тома ему объяснит… Вы домой?
— Ага. С работы рано уехала, к подружке забегала, да вот в магазин.
— Поедемте, — сказала Томка, сострадая Лютрову и глядя на Валерию каким-то свойским женским взглядом.
— Ну, честное слово, не могу я! — блеснув глазами, Валерия умоляюще посмотрела на Лютрова.
— Да, конечно, — согласился Лютров, пытаясь затушевать свою растерянность, с какой он не мог справиться и которая, как ему казалось, выдавала всю неловкость его положения.
В наступившем молчании взгляд Валерии, выражавший только что немыслимость для нее этой поездки, стал менее решительным, она как будто сожалела, просила понять ее и вдруг сказала:
— Разве… действительно уговорить маму?.. Поехали!
Дальше все для Лютрова было путано и тревожно, и от неизвестности, сможет ли она уйти из дому, и от тайной радости, что встреча и ее обрадовала, если она все-таки решилась… Из всего этого выходило, что хорошо жить на свете, так хорошо, что хотелось каждому встречному пожелать счастливого Нового года, подобно девушке у остановки такси.
— Леша, кто это? — спросила Томка, пока они ждали Валерию у ее дома на Каменной набережной.
— Я с ней весной познакомился, понимаешь?..
— Понимаю, это я понимаю.
От подъезда отделилась быстрая фигурка Валерии.
— Не волнуйся, — сказала Томка, заметив ее, — отпустили!..
Но Лютров боялся верить. И только когда подбежавшая Валерия дернула за ручку дверцу автомобиля и весело спросила: «Не опоздаем?» — Лютров до конца уверился, что наступает самый радостный Новый год на земле.
По пути к перрону заметно взволнованная Томка болтала за троих, игриво переводя взгляд с его на ее лицо, до розовых десен обнажая улыбкой плотные мелкие зубы с выступающим верхним клыком.
Весь путь до Радищева, равно скованный и возбужденный, Лютров изо всех сил старался занять ее нескончаемыми вопросами о пустяках, нащупать нить общности, понять, о чем следует говорить с ней, как вести себя.
