— Петр Петрович! — закричал Ендричковский. — Что вы говорите?
Но Петр Петрович не слушал его. Он все смотрел на Евина пытливым, тяжелым взглядом и продолжал:
— Я не обиделся на вас, Евин. Наоборот, я знаю, я виноват перед вами. Но я не понимаю: как вы можете жить так, как вы живете?
Евин, наконец, отдышался настолько, что смог открыть рот. Он закричал почти с визгом:
— Как вы смеете?.. Вы!..
— Мне скучно, Евин, — прервал его Петр Петрович. Он говорил так настойчиво, так напористо, что другие не решались его прервать. — А вам — нет? Что надо делать, Евин, чтобы не скучать? Научите меня! Выдумки не помогают, Черкасу тоже скучно. Может быть, негодяем надо быть?
Петр Петрович не хотел обидеть Евина. Он только не выбирал слов, высказывая свои затаенные мысли. Он был совершенно искренен, он не мог бы сейчас не только лгать, но и скрыть что-нибудь. Евин, конечно, этого не понимал. Этого и остальные не понимали. Но те жалели, а Евин был возмущен. Он закричал:
— Вы… Вы ответите!
И он кинулся к дверям и исчез за ними.
— Эх, Петр Петрович, — мрачно сказал Ендричковский после молчания, тоже понимая выходку бывшего помощника как месть, — уходите вы лучше!
— Зачем? — удивился Петр Петрович. — Разве я что-нибудь сделал? Я же говорил о себе, — с непонятною для других болью прибавил он.
Он искренне не понимал, что он наделал. Вернее, он не мог сейчас думать об этом. Его куда-то несло. Он уже не обдумывал ни слов, ни поступков. Он даже спешил, внутри у него все дрожало, и он сам удивлялся, что говорит медленно. Казалось, он мог сейчас полететь по воздуху, если только не помешают. Это бы не удивило его. У него было такое чувство, что ему надо торопиться. Что ему делать, он не знал, он и к Евину обратился потому лишь, что бухгалтер попался ему на глаза. В сущности, он говорил не с Евиным, а со всеми, и, может быть, даже — только с самим собой. Быстрая смена собственных настроений его тоже не удивляла. Ему казалось, что он, как перед болотом, все не знал, куда ему ступить ногой, и вдруг, заговорив с Евиным, он сразу покатился, как по льду. Он бы многое мог сказать сейчас, и он хотел сказать, только слова как-то еще не подвернулись. Но он так и не сказал того, что собирался.
Дверь распахнулась, и на пороге ее встал тов. Майкерский. За ним, злорадный и обиженный, стоял Евин. Тов. Майкерский тяжело дышал. Он, видимо, был очень рассержен. Он молча переводил глаза с одного сотрудника на другого.
— Что здесь происходит? — закричал он наконец. — Почему никто не работает? Что за разговоры?
Все, кроме Ендричковского и Петра Петровича, опустили головы и разбрелись по своим местам. Тов. Майкерский сделал шаг к Петру Петровичу и крикнул, не глядя на него:
— Я вам разрешил зайти на минутку, а не мешать сотрудникам ненужными разговорами.
Очевидно, Евин нажаловался, и начальник явился навести порядок, но не решался сразу напасть на Петра Петровича.
— Тов. Майкерский, — мрачно сказал Ендричковский. — Если на то пошло, так виноват не Петр Петрович.
— Я не желаю вас слушать, — крикнул начальник, с облегчением накидываясь на Ендричковского. — Я не нуждаюсь в ваших разъяснениях!
— Анатолий Палыч, — тихо и все как будто спокойно сказал Петр Петрович. — Зачем вы кричите?
Тов. Майкерский остолбенел. Даже Евин, забыв о своей обиде, испуганно заморгал. Сотрудники, зарывшиеся было в папки, в ужасе подняли головы. Петр Петрович ничего не замечал. Чуть-чуть жалостливо улыбаясь, он миролюбиво положил руку на рукав начальника и убедительно сказал:
— Вы и в кабинете себя так вели, будто меня со вчерашнего дня только знаете. Ну, мы поговорили тут пять минут, ну, что такого? Всегда разговоры были, и дело не страдало. Человек-то ведь важнее дела, Анатолий Палыч.
— Вы… вы… — чувствуя, что он может очуметь от неожиданности, и раздражаясь безмерно, вскричал тов. Майкерский. — Вы, кажется, не понимаете, где вы!
— Все понимаю, — устало прервал его Петр Петрович и снял свою руку с рукава начальника. — Вы меня понять не хотите. Вот Евин тоже ничего понять не хочет. Поэтому он и обиделся и к вам побежал. Ну, поговорим по-человечески, Анатолий Палыч, хоть раз в жизни…
— Вы с ума сошли, — закричал тов. Майкерский и даже отступил на шаг. — Вы забываете, с кем вы говорите!
— С вами, — упрямо сказал Петр Петрович, — с вами, Анатолий Палыч. И я хочу вам сказать, что криком вы ничего не возьмете. Неужели вы не видите, Анатолий Палыч, какая тут скука кругом? И крик ваш — от скуки, и евинские намеки — тоже. Неужели мы для того живем, чтобы одни накладные писать? Я вас за умного человека считал, вы же должны это понять.
— Петр Петрович! — с крайним возмущением закричал тов. Майкерский, но Петр Петрович не дал ему продолжить. Петр Петрович должен был выговориться.
— Нет, — сказал он, — я вас обижать не хочу. Я и сам нисколько не обиделся. Я пришел покаяться. Я же сказал вам: я сознаю, я виноват. Я по-человечески к вам пришел, а вы встречаете меня криком и притворством. Если так, не стоило мне у вас прощения просить. Я от этой скуки бегу, вы меня обратно загоняете. Ведь здесь дышать нечем, Анатолий Палыч!..
Сотрудники давно пригнулись к столам и не двигались. Евин опасливо обошел начальника и Петра Петровича и юркнул на свое место. Даже Ендричковский отвернулся и схватился за голову. Может быть, все думали, что Петр Петрович сошел с ума, но он говорил как-то даже слишком трезво. Тов. Майкерский и дыхание задерживал, словно ушам своим не веря. Наконец он, видимо, сообразил, что говорит опальный помощник. Он покраснел как кумач и визгливо закричал:
— Уходите сию же минуту!
— Тов. Майкерский, — нерешительно сказал Ендричковский, обернувшись на секунду.
— Молчать! — завопил тов. Майкерский в полном неистовстве. — Я здесь начальник! Уходите, или я велю вас вывести!
Петр Петрович спокойно посмотрел на всех по очереди. Он испытывал странное облегчение и даже некоторую просветленность. Казалось, он выполнил какой-то тяжелый долг. Он как будто не слышал, что начальник кричит на него. Совершенно спокойно он сказал всем: «До свиданья», — и потом отдельно тов. Майкерскому:
— До свиданья, Анатолий Палыч. Не сердитесь на меня. Я хотел вам правду сказать, только говорить я не умею.
Он застенчиво улыбнулся и, еще раз поклонившись всем, вышел из комнаты.
Он вернулся домой, сохранив спокойное, ясное настроение. Он не думал больше о том, что произошло в распределителе. Он сделал то, что должен был сделать, и больше не интересовался этим. И ему в голову не пришло, что его слова могут вызвать какие-либо последствия.
Он ничего не рассказал жене. Видя, что он улыбается, она тоже не расспрашивала его. И день проходил как всегда.
Беспокойство принесла только Елизавета. Она вбежала в столовую, вопросительно посмотрела на отца, но, видя, что он спокоен и весел, кинулась на кухню.
Она шепотом спросила мать:
— Папа был в распределителе?
— Да, — изумленно ответила Елена Матвевна, — а что такое?
— Говорят, — Елизавета сделала страшные глаза, — там что-то произошло, скандал целый.
— Это, должно быть, без папы было, — спокойно ответила Елена Матвевна и потом спросила: — А в чем дело, ты не знаешь?
— Не знаю. Неизвестно еще. А может быть, мне не сказали.
— Нет, почему же, — еще спокойнее ответила Елена Матвевна. — Папа веселый пришел. Он не знает.
Они все-таки решили ничего не говорить Петру Петровичу, пока не узнают в чем дело. Собралась вся семья, сели за стол. Елизавета успокоилась. Петр Петрович был весел, таким его давно не видали. Когда подали жаркое, раздался звонок. Елизавета, недовольная, пошла открывать. Послышались голоса, Елизавета появилась в дверях и поманила мать. Елена Матвевна вышла. Остальные прервали еду и с недоумением ждали. Петр Петрович меньше всего думал, что эта странная суматоха имела какое-нибудь отношение к нему. Наконец женщины вернулись, и за ними мрачно, не здороваясь, вошел Ендричковский. Елена Матвевна кинулась к мужу и зарыдала у него на плече.
— Петр Петрович! — почти запричитала она. — Петя! Что же это такое? Что ты наделал, Петя!..
Петр Петрович отстранил жену и встал. Ничего еще не понимая, он вопросительно посмотрел на Ендричковского. Тот махнул рукой, отвернулся и глухо сказал:
— У нас чуть ли не драка вышла, когда вы ушли. Да, ну что говорить!.. Одним словом, тов. Майкерский послал бумагу в трест о вашем увольнении. Он считает вас не больным, а…
Петр Петрович не сразу понял, что сказал Ендричковский. Но он больше не спрашивал, он только посмотрел по очереди на всех и потом уставился на стену. Все молчали и со страхом глядели на него. Он слабо усмехнулся, но дрогнувшие губы тотчас застыли. Он побледнел и открыл рот — дышать было трудно. Ему стало вдруг страшно жарко, вся кровь кинулась в лицо, и он побагровел.
