— Стой, фашистская душа! — Кто-то тяжело дышал.
— Удирать, стерва? Только пикни! — Люди навалились на ноги, на голову... Но Захар и не думал сопротивляться, выпустил револьвер и растянулся на картофельной ботве. Он понял, с кем имеет дело.
— Да свои же мы! — крикнула Оксана.
— Постой, а ты откуда, девка? — спросил паренек с автоматом.
— Да ты, пташка, совсем голая!
Захар поднялся. Скинул полковничий плащ и укрыл им Оксану, потом стащил с головы фуражку и далеко забросил в кусты.
Выстрелы стихли. В деревне полыхал пожар, разбрасывая над крышами домов искры.
— Откуда вы, браты? — судорожно переводя дыхание, спросил Захар.
— С неба, а ты кто такой?
— Разведчик Доватора. Сегодня утром поджидал десант...
— Да это мы самые!
— Как вы? Значит, из леса?
— Точно!
— Но там же немцы...
— Ого! Им казачки чох сделали! Все в порядке. Там утром какого-то разведчика все искали. Один усатый казак...
— Филипп! — крикнул Захар. — Браты! Хлопчики! Родные мои!
— Ты, милок, погоди... А девушка чья?
— Дочь Григория Гончарова. Эх, хлопцы!..
— А нас ее похоронить просили!
— Нет, товарищи, мы будем жить долго! — задыхаясь от радости, крикнул Захар.
Спустя несколько минут в бывшей квартире полковника Густава Штрумфа седой майор-десантник и командир партизанского отряда с морским крабом на фуражке сортировали по папкам штабные документы. На лавке сидел дед Грицко, задумчивый и строгий. Жесткой ладонью он гладил лежавшую у него на коленях голову Оксаны.
В углу в яркоголубом плаще сидела Хильда и оглядывала присутствующих холодными, цвета речного льда, глазами. Она мечтала увидеть Москву. Может быть, и увидит...
ГЛАВА 23
В штабе армии Гордей Захарович, в расстегнутом кителе, из-под которого виднелась белая пикейная сорочка, со стаканом чаю в руках, стоял над радистом и ворчал:
— Ты меньше музыку слушай, душа моя, а ищи Доватора!
— Ищу, товарищ генерал! Куда ни крутнешь — то стукач, то музыка. Содом творится в эфире. — Молодой паренек с голубыми глазами, склонившись над аппаратом слушал непрерывно.
— Ищу, ищу... Ты сколько раз его терял? То найдешь, то опять потеряешь...
— Он на месте не сидит, все время передвигается, — оправдывается радист.
— А разве мы его за тем послали, чтоб он под деревом сидел? Ты с ним не шути!.. Он теперь генерал. Как вернется, я все на тебя свалю...
Радист смущенно улыбался и, склонив голову, прижимал наушники к плечу.
— Новый приемник «РБ» лучше... — Радист пытался перевести разговор на профессиональную тему.
— Ладно, о радио потом поговорим. Узнай на аэродроме — вылетел самолет за семьей Доватора или нет?
Родители Льва Михайловича отыскались: они находились в одном из партизанских отрядов Белоруссии, за ними направляли самолет.
Радист еще ниже склонился над аппаратом. Какая-то станция добивалась с ним связи. Он быстро настроился и принял радиограмму. Самолет-разведчик сообщал: «Конницы не обнаружил». Радист передал текст генералу. Тот кивнул головой и приказал не терять с разведчиком связи. Вошел командарм. Он ездил осматривать укрепления на запасных рубежах обороны.
— От Доватора что-нибудь есть?
— Пока ничего.
Радист принял от самолета еще одно сообщение. В направлении Гуляево, по западному берегу реки Межа, разведчик обнаружил массовое передвижение пехоты и танков противника.
— Что это значит? — Командарм взглянул на начальника штаба. Глаза их встретились. Они тревожно смотрели друг на друга.
— Весь вечер думал: именно этого следовало бояться.
Гордей Захарович склонился над картой.
— Можно предположить, что они разгадали маневр Доватора.
— Уверен в этом, — отозвался Гордей Захарович, пощипывая усы.
— Помешать надо, — проговорил командарм.
— Разумеется! — И снова начштаба армии дернул себя за усы.
Он сердился на себя за то, что не мог придумать, чем помочь выходящей из тыла врага коннице. Нужно было сильное средство — вроде контрудара с этой стороны, с хорошей артподготовкой. Однако Гордей Захарович высказать свои мысли не успел.
Командарм приказал позвонить комкору Черепанову, пусть немедленно подтянет в район переправы побольше пушек. Умнее этого решения нельзя было придумать. Наштарм взял телефонную трубку.
— Волга, к аппарату четыре! Здравствуй, душа моя. В районе 24/46 сегодня встречаем нашего заграничного жениха. После свадьбы он возвращается обратно. Из Гуляева на железных колясках к тебе едут гости, они хотят отбить у жениха невесту. Подвези-ка побольше хмельного, надо гостей торжественно встретить да и помешать хулиганской выходке. Да, да... Не можешь? Надо это сделать. На-до сделать! — повторил Гордей Захарович тихо и повелительно. — Старший сват будет на свадьбе.
Он вскинул глаза на командарма, — тот одобрительно кивнул головой.
...Над болотом поднимался туман. Так же, как и накануне, люди проваливались по пояс в грязную жижу, так же храпели измученные кони, стонали раненые.
Нина в темноте, наощупь, собирала обильно растущую клюкву, давила ее в кружке и подносила к воспаленным губам изнемогающих от жажды людей.
— Сестричка-а-а, о-о, еще глоточек. Спасибо, родная!..
— Тише, милый, — шептала Нина.
— А? Да я ничего, сестричка. Ни-че-го-о! У-у-х! За такое мучение мы должны в рай попасть...
Тихо шумят леса Духовщины, окутанные туманом. Качаются высокие сосны, скрипят, точно стонут от боли.
На твердой почве кони повеселели. Помахивая головами, они косятся на листья деревьев, торопливо шлепая губами, срывают их, кропят мокрыми хвостами усталых казаков, и те туже подтягивают подпруги, прилаживают подсумки, счищают прилипшую грязь — на Большую землю надо прибыть в полном порядке.
...А где-то по Смоленской дороге прет армада танков — с желтыми крестами, с танцующими на башнях ведьмами. Генерал Кляйнман спешит...
По лесной просеке конница бодро идет на полной рыси. От разгоряченных конских крупов валит пар. Скрипят кавалерийские седла, звенит дробный цокот подков. Раннее утро отгоняет дрему, тает сырой, холодный туман, — ожидается яркий солнечный день.
Доватор придержал коня и остановил колонну. Тронув рукой за плечо Карпенкова, коротко приказал:
— Шаповаленко ко мне!
Кони весело пофыркивают, помахивая головами, играют колечками недоуздков: предчувствуют близкий отдых.
— Филипп Афанасьевич! — Доватор склонился к передней луке и, поглядывая на подъехавшего Шаповаленко, тихо спросил: — Казачий способ разведки знаешь?
— Знаю, товарищ полковник, — это помаячить?
Доватор кивнул головой.
— Впереди, метров пятьсот, — переправа, — продолжал Лев Михайлович. — Возьми пять хлопцев, выезжай, помаячь — и обратно. Понял?
— Понял, товарищ полковник. Разрешите выполнять?
— Добре. Рысью, марш! Только осторожненько, чуешь?
Доватор вздохнул, еще ниже склонился к передней луке, выправил чолку и нежно погладил коню шею.
— Начальник штаба, проверь еще раз готовность заслонов! — приказал он Карпенкову.
Сбоку, понукая коня, подъезжал всадник. Доватор узнал комиссара полка Абашева.
— А ну, скажи, Абашев, как твое сердце вещует?
— Дремал на последнем привале, товарищ полковник, и видел во сне домового. Будто он моему коню гриву спутал, а это, говорят, к счастью.
— Чудак! — тихо смеялся Лев Михайлович. — В каком же духе он тебе представился?
— Да так, старикан с белой бородой, приятный такой старичок.
Всадники выехали на опушку леса и остановились. Тугой прохладный воздух говорил о близости реки. Над лесом нависла голубая просинь, и восток в полнеба горел утренней зорькой.
Шаповаленко остановил коня. Ничего подозрительного не было. Филипп Афанасьевич поехал медленным, спокойным шажком прямо к переправе, за ним следовали пять казаков.
Немцы давно уже заметили всадников, — они ожидали их целую ночь. Казаки подъезжали все ближе, но вдруг остановились, настороженно посмотрели вперед и, круто повернув коней, на полном галопе помчались к лесу. Немцы не выдержали и открыли беспорядочную стрельбу, подняли галдеж, повылазили из окопов. Выдвинутый вперед по пути движения колонны заслон только того и ждал. Два эскадрона, усиленные станковыми пулеметами, в пешем строю скрытно подошли почти к самой переправе. После сильного огневого удара заслон коротким броском ворвался в траншею и оттеснил немецкую засаду на юг.
Конница начала переправу одновременно тремя колоннами Доватор стоял на берегу и подстегивал коней плеткой.
— Шире шаг! — раздавался его требовательный и нетерпеливый голос.
Лев Михайлович все время тревожно посматривал на юг, откуда все явственней и явственней доносился густой клекот танковых моторов. Над переправой с визгом пролетели первые немецкие снаряды.
