— Вам и вашей даме, — вставил Рыжий.
Стрельцов кивнул головой.
— Совершенно верно: вам с вашей дамой! Поговорим о ней! Для чего она нам нужна? А вот для чего. Вы присутствовали когда-нибудь на обычных сеансах гипноза? Ну, в рабочих клубах? Да? Ну, очень хорошо! В чем же их гвоздь? Стойте, я вам скажу: наберет гипнотизер желающих из публики и заставит их проделывать всякие неожиданные непристойности: закричит, скажем, «вода» — и какая-нибудь дамочка вскакивает на стул и, визжа, задирает юбку. Ну, у нее там белье несвежее, еще чего-нибудь. Публика грохочет, и действительно смешно, потому что любой балаган забавнее всей классической литературы, и однако же… Да, войдите.
Вошла Мерцали. Она теперь совсем походила на свое литографированное изображение. У нее было белейшее, почти светящееся лицо и черные губы. В волосах — черепаховый гребень. Она прошла и остановилась за креслом Кости. Стрельцов усмехнулся:
— Я сейчас отпускаю его, Софа. Так вот, на такие штучки мы не пойдем, но чтоб вышибить их, нам нужны красивые здоровые люди, которые бы импонировали зрителю. Артист должен быть красив, тогда и в чудеса поверить легко. А ваша дама именно та прекрасная незнакомка, которую и ожидает зритель. И вот скажу вам: чтоб студийцу приобрести такую невесту, ему самому надо обладать незаурядным обаянием, мощной, так сказать, эманацией личности. По Софе вижу, что вы этим обладаете.
Костя сидел как на иголках: он чувствовал Софу каждым миллиметром, — как она стоит сзади, как наклоняется к нему и как двигаются возле его затылка ее черные губы.
Вдруг Стрельцов спросил:
— Кстати, какая у нее ставка? Софа, вы, кажется, хотели узнать?
— Полторы тысячи, — ответила Мерцали около Костиного уха.
— Ну-у? — обрадовался Стрельцов. — Так мало? Я думал, хоть три, три с половиной. — Он посидел, подумал, посмотрел на Костю. — Ну, а у вас, наверное, и совсем какие-нибудь гроши. Так вот, пятнадцать тысяч за гастрольную поездку — это идет, товарищ артист?
— Идет! — ответил Костя, как попугай, сейчас его волновала и мучила только Софа.
— Ну и по-моему пойдет, — солидно согласился Стрельцов, — это вам двоим за два месяца. Творческая же задача такова: гипнотическое перевоплощение. Тут будет и баядерка, и Саламбо со змеей, и Анна Каренина, и просто — девушка спешит на свидание. Представляете, как это интересно самой актрисе? А мы ей… А я ей помогу и творчески, и литературно — это уж моя часть. — Он провел рукой по своей поповской шевелюре. — И еще одно: пусть она не боится, нам не надо ни звания ее, ни фамилии — она просто девушка из публики. Что еще? Да! Гостиница за наш счет. — Он встал. — Вот, подумайте и передайте Нине Николаевне.
— Я сейчас же ей позвоню, — сказал Костя и взял за руку Мерцали.
— Позвоните, позвоните, — благосклонно разрешил Стрельцов. — Ну, берите его, Софа, — я больше вас не задерживаю.
Все встали.
— А вы? — спросил Костя, шатаясь.
Стрельцов вздохнул и бледно улыбнулся.
— Я же ничего не пью, кроме «Ессентуков». У меня же ожиревшее сердце; я еще посижу, поработаю над программой.
Домой Костя попал уже в полдень. Из всего, что было после разговора с Стрельцовым, в его памяти остался пестрый клубок чего-то дымного и бессвязного.
Так, он помнит, как чуть не расшиб, рассердившись на кого-то, телефон, как читал, завывая, стихи Есенина, как потом он вдруг ворвался в комнату Софы, — его держали, но он вырвался, дорвался до кровати, рыча схватил нагревшуюся возле печки кобру, обвил ее вокруг шеи и стал рваться к гостям, а Софа его не пускала и тихо уговаривала, и кончилось тем, что он разомлел от жары и его вырвало тут же — и он помнит, как Онуфриенко выводил его во двор и совал ему в рот два пальца. Но совершенно отчетливо он помнит только одно — черное небо в крупных синих звездах, спокойное, высокое, чистое, а он почему-то лежал на снегу, смотрел на него и говорил, как ему казалось, что-то очень высокое, вроде: «Звезды, о звезды мои, вы светите миллионы лет», — но тут вдруг какая-то женщина взволнованно сказала над ним: «Что же вы смотрите? Это же готовое воспаление легких», — и его подняли и понесли по ступенькам, а он притворялся мертвым, так, чтобы у него обязательно свисала голова и мотались руки. Потом вверху над ним распахнулся светлый квадрат и голос Стрельцова произнес оттуда: «Так пить, ах, ах!» Его внесли и положили на ковер, а он вдруг вскочил, закричал, и все опять смешалось. Так его и привезли домой. Кто-то помог ему добраться до кровати и раздел, — матери не было, она уехала в горы; отец зашел только на третий день, и у них был разговор.
Отец пришел к нему вечером, втянул обеими ноздрями воздух и сказал: «Ты что ж, куришь, а не проветриваешь», — проворно вскочил на стол (он был странно верток и ловок), распахнул форточку, соскочил и сел на край кровати.
— Ну, как голова? — спросил он деловито.
— Ничего, спасибо, — сконфуженно улыбнулся Костя.
Отец молча смотрел ему в глаза.
— Болит? А как тебя привезли, помнишь?
Костя покачал головой.
— Значит, и как я тебя раздевал, тоже не помнишь? — Отец внимательно, без улыбки, смотрел на него. — Что ж, с артистами пил?
— Да! — виновато ответил Костя.
— Что ж они недосмотрели? — Костя молчал. — Не хотели, наверно. Эх! — Отец вдруг положил ему руку на плечо. — Слушай, парень, ругать я тебя не собираюсь. Это, я знаю, было в первый раз, и поэтому в большую (он подчеркнул это слово), в большую вину я тебе этого не поставлю, но имей в виду: не с того ты начал. Так — извини — у тебя ни черта не получится, и мне хочется думать, что ты это уже понял, правильно?
— Да! — ответил Костя.
— Прячешь глаза, значит стыдно. Это хорошо: попробовал раз, узнал, что это такое, ну и хватит. Живешь со мной — будь человеком. Теперь вот что: от Нины Николаевны тебе привет.
— Как? — подскочил Костя.
— Лежи, лежи, — криво усмехнулся отец, — опять сорвет. А так: у нас в клубе был концерт, и она выступала, так я после подошел к ней и представился: отец такого-то, и сразу же зашел, конечно, разговор о тебе, она спросила, почему ты пропускаешь занятия, не болен ли. Я говорю: «Болен, Нина Николаевна». Она покачала головой: «Всё товарищи, наверно». Я говорю: «Да, наверно что так, Нина Николаевна». Так знаешь, что она меня спросила? «А вы не знаете, зачем он мне звонил ночью?»
— Я? — подскочил Костя.
Отец покачал головой.
— Даже и этого не помнишь? Значит, наговорил чего-нибудь. — Костю передернуло — отец положил ему ладонь на плечо. — Ну ничего, она все понимает, говорит: «случается», «он не девочка». Должен тебе сказать, очень она произвела на меня хорошее впечатление: без всяких этих актерских финтифлюшек — простая, ясная, честная. — Отец встал. — Ну, поправляйся! Я еще зайду попозже.
В эту ночь у Нины как раз сидел Николай. Когда зазвонил телефон, Нина в ночном халатике стояла над электроплиткой и сушила волосы.
— Боже мой, да кто же это? — испуганно спросила она и взглянула на лежавшие на столе часы-браслетку.
— Наверное, ошибка, — ответил Николай — он сидел за столом и читал вслух «Советское искусство». Нина посмотрела, подумала и отошла к электроплитке.
— Ну, ну, я слушаю.
Но тут снова зазвонили.
— Нет, не ошибка, — сказал Николай, — подойди, а то не дадут покоя.
Она сердито тряхнула распущенными волосами и подошла к телефону.
— Да, — сказала она и потом: — Здравствуйте! Что, что, кому передаете? (Пауза.) Да, я! Простите, кто это? — Ей что-то ответили, и она быстро, через полуоткрытую дверь, покосилась на Николая и вдруг понизила голос. — Слушайте, а почему в такое время? Вы знаете, что сейчас три?! Ну вот! — Она послушала еще. — Нет, сейчас я ничего не могу слушать. Завтра! Завтра! (Пауза.) И когда будете в другом состоянии. — Она бросила трубку и возвратилась в комнату.
— Нет, какая наглость! — сказала она, снова распуская волосы над плиткой.
— Кто это? — спросил Николай.
— Костя! — ответила она сердито.
— Ага! — улыбнулся Николай и довольно потер руки. — Значит, все-таки сбываются мои слова — пьяный?
— Ну конечно! — ответила она раздраженно, и на глазах у нее блеснули злые слезы. — Ну конечно, вдрызг пьяный!
— Но сначала вызвал тебя не он. Подошел потом?
— Да! И там еще какие-то орут!
— Сволочи! — вдруг тихо и крепко сказал Николай и встал. — Ведь поят щенка, понимаешь?
— Почему его поят? — рассердилась она. — Сам он пьет, по-моему.
— Его поят и натравливают на всякие глупости, — глядя ей в глаза, упрямо повторил Николай.
— Да кто, кто? — воскликнула она раздраженно. — Кто это спаивает, кто это натравливает? Что это за таинственные они?
— Твой Онуфриенко в первую очередь. А виновата ты.
