— Это вы? — спросил Костя изумленно.
Рыжий сложил руки на груди и важно поклонился.
— Милости прошу, — сказал он напыщенно.
Вошли в сени, пахнущие рогожами, и поднялись по темной лестнице. Дверь, обитая черной клеенкой (вверху горела желтая лампочка), была открыта. Они вошли без звонка. В прихожей пахло влажным мехом и висело и лежало на сундуке много одежды — манто, шубы, дохи. Рядом стояли калоши и фетровые ботики.
— Сюда, сюда! — сказал Рамачерак и провел их в светлую комнату со столом, придвинутым к стене, ослепительными венскими стульями и пузатым комодом. На комоде на белой скатерти с мережкой сиял стеклянный шар, и в нем плавали стеариновые лебеди, а со стены из точеной рамки улыбался высокомерно и милостиво полный, очень культурный мужчина со стоячим воротничком и мопассановскими усами, — все это бросилось в глаза Косте прежде всего, а на компанию он обратил внимание уже потом. Компания была и большая, и пестрая. И буквально пестрая — цветастые платья, сиреневые костюмы, полосатые яркие галстуки, серый и шоколадный коверкот, — и потому пестрая, что кого тут только не было! И пожилые мужчины, лет за сорок (впрочем, потом он увидел, что как раз мужчин-то и не хватает), и пышные дамы с двойными подбородками, и совсем, совсем молодые зеленые девушки. Патефон истошно орал с круглого столика, но его никто уже и не слушал. Только одна худая дама с очень достойным и обиженным лицом стояла над ним и меняла пластинки.
— Ну вот, — сказал рыжий, — и наша компания. А вот… Софа!.. Софа, ну-ка иди сюда!
Но Софа уже и так шла к ним. На Костю она произвела впечатление взрыва — чего-то невиданно яркого и богатого. Это была черноволосая, очень бледная круглолицая дама с японской прической, высоким гребнем и тщательно вырисованными щеками, бровями, ресницами. Она была еще очень молода, но роковой бледностью, злой чернотой волос, а главное — мягкими кровавыми полными губами напоминала женщину-вамп с литографированной обложки какого-то переводного романа.
— Моя сестра — наша старшая ассистентка и медиум, — пышно сказал рыжий. — Софочка, знакомься, это — Любимов.
Вамп подала руку и сказала мягко и ласково, рубя слова и вкладывая что-то в каждое:
— Очень, очень приятно — Мерцали. — Онуфриенко вдруг слегка наступил Косте на ногу. Костя удивленно посмотрел на него, но Онуфриенко подобострастно и нагло кланялся какой-то сухопарой даме с розой в жестких лошадиных волосах, и лица его не было видно.
— А где Нина Николаевна? — спросила Мерцали.
Онуфриенко быстро ответил:
— Она очень извиняется. Ее вызвали вместе с ведущими артистами в ЦК. Она послала вам цветы! — И он подал корзину.
— Какая прелесть! — ахнула Мерцали. — Ну, спасибо! И вам, и ей…
И тут опять тот же нечистый дернул Костю за язык, и он ответил очень легко и просто:
— Немного погодя я ей позвоню, она приедет.
— Ну конечно, позвони, — спокойно поддержал его Онуфриенко. — Что она будет одна там сидеть!
— Так! — слегка поклонился рыжий. — Извините, я на минуту уведу от вас сестру. Там надо… Софочка, пойдем.
— Извините, товарищи! — улыбнулась Вамп. — Пойду поставлю цветы в воду.
Когда они остались вдвоем, Костя сурово взглянул на Онуфриенко.
— Слушай, что ты там наплел Мерцали?
Онуфриенко посмотрел на него, обидно фыркнул.
— Она такая же, мой милый, Мерцали, как Володька — Рамачерак. Ее фамилия — Шурка Чачасова, она же в этой квартире и родилась. — Он хохотнул. — Видишь, и лилии пригодились! Здесь все пойдет. — Он взял Костю за пуговицу и приказал: — Вот что: Ниночку надо достать. Ее ждут.
— Слушай, да ты соображаешь, что ты говоришь, или ты ничего… — до полусмерти испугался Костя. — Ты им что-то уже обещал от ее имени?
— И не от нее, а от твоего, — терпеливо разъяснил Онуфриенко. — А обещал я это потому, что ты это сделать можешь и надо это сделать — понимаешь? — тут ее ждут.
— Да слушай же!.. — окончательно сробев, крикнул Костя.
— Тише! — улыбаясь, стиснул ему руку Онуфриенко. — Тише же! И ты это, конечно, сделаешь. Они прекрасные люди! Ладно, вон хозяйка появилась, идем к столу.
За столом Костя и Софа очутились рядом, и она сразу налила ему чего-то приторного, душистого и очень горького — не то зубровки, не то ерофеича — и сказала:
— Ну, за первое знакомство!
Он пригубил и поперхнулся.
— Ну, нельзя же так сразу, — остановила Софа. — И надо закусывать. Стойте-ка! — Она потянулась через стол и положила ему на тарелку большой полупрозрачный кусок белорыбицы. — Кушайте!
Так она налила ему и вторую: «За дружбу», и третью — чтоб жена любила, а за что была четвертая, он уже и не заметил.
У Кости вообще было очень странное ощущение. До этого он уже пил, и не раз — но все это было либо в складчину на вечеринках — и тогда ему приходилось столько же, сколько и всем, т. е. не особенно много, либо наскоро с ребятами: кто-нибудь принесет в кармане пол-литра на двоих — и вот двери на ключ: разлили по стаканам, раз-раз! Выпили, понюхали корочку и пошли, — а тут сама дама наливает, подкладывает — то, другое, третье, ухаживает, да еще лукаво спрашивает: «А эту?»
— За вас! — горячо ответил Костя.
Она покачала головой.
— А ваша дама? Нет, настоящий мужчина должен сохранять верность своей любимой. За вашу даму!
Было и хорошо, и страшновато. От Софы пахло очень по-женски — черной смородиной. У него уже кружилась голова, — наливая или накладывая, она наклонялась к нему очень близко, и он видел, какая у нее кожа и какая она вся мягкая, податливая и чуть утомленная, и от нее веяло на него той ущербностью и истомой, которая так и ставит на дыбы мужчин. И Костя уже меньше пил, чем глядел на нее.
А гости пили вовсю, ели, острили и смеялись, вдруг стали громко кого-то с чем-то поздравлять — наверно, очень смешным, потому что все хохотали, — потом опять вдруг кто-то что-то предложил, и все захлопали в ладоши и стали вскакивать с мест и кричать: «Просим, просим!»
— Сейчас Владимир будет танцевать, — сказала Мерцали. — Посмотрим?
Сдвигали стулья. Двое в расстегнутых пиджаках стояли возле столика и поспешно, рюмку за рюмкой, хлопали ерофеича. Онуфриенко подавал белую лилию высокой плечистой даме с круглым румянцем на желтых щеках и что-то ей наговаривал. Все это Костя увидел каким-то косым куском, ударом пульса, выхваченным из всего остального, очень ярко и мгновенно. Так ярко, что это он и запомнил на всю жизнь, так мгновенно, что он ничего ни с чем не связал и ничего не сообразил. Не так много он, в сущности, и выпил, а захмелел порядком, и собственный голос уже отделился от него и казался чужим.
— Так посмотрим? — спросила снова Мерцали. — Вы вообще любите украинские танцы? — И по ее тону Костя понял, что надо ответить: «Нет!» — и сейчас же действительно со стороны услышал свой голос:
— Нет! И я вообще не танцую!
— Да? Ну, тогда идемте ко мне! — приказала Софа, и Костя вдруг опять увидел, что они очутились в маленькой комнате с белой кафельной печкой, высокой, как сцена, кроватью под тканьёвым одеялом в голубых розах и с двумя подушками — огромной и поменьше. На стене висели афиши с черепами и змеями и огромная многокрасочная фотография: Софа в ажурном платье, вся в цацках и браслетах и с кубком в руках. Стоит, улыбается и смотрит на него.
— Совсем не похожа? — сказала Софа. — Рот не тот, правда?
Он что-то ей ответил и взял ее за руку, сначала за одну, потом за другую. А она улыбалась и так же, как на портрете, смотрела на него. Тогда он обнял ее сначала за плечи, а потом и за спину. Они были одинакового роста и теперь стояли плечом к плечу, как супруги на старых семейных фотографиях. Она молчала, и у Кости сразу потяжелело дыхание. Она подождала еще с полминуты и, не дождавшись ничего, спросила:
— Костя, вы давно знакомы с …? — Она назвала Нину по фамилии.
— Да ну, какой там! Да ну, уж что ж там, — пробормотал Костя, мягко ломая ей пальцы, и снова оба замолчали. Она туманно улыбалась. Он стоял и тяжело дышал.
— Вам не надо так волосы носить, — вдруг тихо и деловито сказала Мерцали и горячей ладонью красиво откинула ему волосы со лба. — Вот видите, как хорошо так! А ну, посмотрите в зеркало.
И тут Костя вдруг нашелся и обрадованно крикнул:
— Какие же у вас замечательные глаза, Софа!
Она взглянула на него и вдруг расхохоталась:
— Ой, боже мой!
Он нахмурился и неловко обнял ее за шею. Она тихонечко, снисходительно засмеялась и осторожно разжала его руки.
— А вы, оказывается, азартный! Ну, стойте, там же гости. Да ну, Костя! Идите лучше сюда, я покажу вам мои туалеты. — Она подошла к шкафу и раскрыла его. Сразу нежно и остро повеяло духами. Платьев — кружевных, легчайших — было много, штук двадцать пять. Она вынимала их одно за другим, прикидывала на себе и объясняла: — Это вот костюм Изиды — видите, сколько серебра, и на лице золотая маска из пресс-папье, она лежит у меня отдельно. А это баядерка, видите, в вуаль вплетены водяные лилии. А в этом я поднимаюсь из гробницы — оно прозрачное, под него поддевается трико. А вот это костюм Саламбо, я его надеваю только для номера со змеей. А ну-ка, Костя, подайте-ка мне эту плетенку.
