жены Гули, ни дочери Кати. Егор сидит и ждет, и отчего-то ему становится так жутко, что он просыпается.
Потом он снова уснул.
2
Утром Устинья сдернула с него одеяло и громко проговорила:
— Вставай. Агроном приехал.
Егор повернулся и потер заспанные глаза.
В открытую дверь виден был край неба с облачком над горизонтом. Кусок дальнего холма просвечивал в тумане. Было сыро и свежо. Он набросил на себя пиджак и вышел на улицу.
У вагончика стоял низкорослый «Харлей», забрызганный застарелой, наверно прошлогодней еще, грязью. Колеса были мокры от росы; на тупом носу коляски и на брезенте тоже лежала роса, — капли расплылись и слились, и в прогибе брезента чистая, как слеза, блестела вода.
Агроном Алексей Рюхин стоял возле «Харлея» и подзывал к себе Веньку:
— А ну-ка, ну-ка, подойди сюда.
Лицо у Рюхина сухое, жестковатое, с белесыми бровями, подбородок остро сужен книзу, обветренные губы тонкие, над верхней редкая щетинка, узкий нос — сапожком; волосы жесткие, стоячие.
Егор подошел, поздоровался с ним. Алексей кивнул и стал с пристрастием допрашивать Веньку:
— Расскажи, что у вас тут было? Выпивали вчера?
— Мы не в рабочее время, Алексей Иванович, — вдруг вмешался Пашка. Рюхин повернулся к нему. — Живешь тут один. Людей не видишь. Целыми днями в степи да в степи. Скукота. Ну и захотелось развлечься.
Венька и Пашка словно поменялись ролями. Обычно озоровал Венька, а Пашка помалкивал. Теперь говорил Пашка, говорил всерьез, но и в том, как смотрел на Рюхина, и в том, как произносил с усмешечкой. «Алексей Иванович», и в затаенном блеске глаз — во всем чувствовалось озорство, но озорство особое, ядовитое.
— Девок тут нет — вот беда, — продолжал Пашка.
— Не с Устиньей же нам время проводить, — поддержал его Венька. — Тяпа подлез было к ней ночью, так она его уполовником огрела.
— Бесстыдник! — Устинья схватила черпак и кинулась на Веньку.
— Караул! — весело закричал он и убежал за трактор.
Устинья положила черпак, тяжело дыша, присела на порожек, захлюпала носом.
— Не буду тут работать. — Она расправила свернутый жгутом конец платка, забрала в него нос, посмыкала, встала, ушла в вагончик.
— Вы мне это бросьте! — погрозил парням Рюхин.
Егор уставился на Пашку: что он скажет? Ему казалось, Пашка сейчас сказанет такое, как кулаком по столу грохнет, — скажет что-то хлесткое, обидное, злое, что носил как за пазухой камень, может, просто выругается, — всем станет неловко и стыдно. Но Пашка промолчал.
Венька выглянул из-за трактора. Увидев, что Устиньи нет, без опаски вышел.
Агроном заговорил, что теперь не до развлечений. Земля быстро сохнет. Надо пахать и пахать. Он говорил и в такт словам рубил воздух рукой. Зайдя ему в затылок, Венька вытянулся, стал похожим на Рюхина и тоже, как он, замахал рукой. Пашка сдерживался изо всех сил, чтобы не прыснуть.
— Перестань! — не выдержав, крикнул Веньке Егор.
Рюхин моргнул белесоватыми глазами, оглянулся, ничего не понимая.
— Что? Что такое?
— Я им вот, — пояснил Егор.
Рюхин опять моргнул и снова оглянулся, но Венька стоял смирно, будто он тут ни при чем, и даже удивленно пожал плечами: он, мол, и сам не понимает, в чем тут дело.
— Ну вот что, — сказал Рюхин строго. — Пахать поедете за Лосиную балку. — И круто повернулся к Егору: — Ты, Егор Савельевич, за старшего.
Сердце у него екнуло. «А Тяпа сказал правду», — подумал он и сначала даже растерялся. Как же так? Нельзя там пахать. И сеять нельзя. Вспаши да посей — ветра начнутся, все слижут начисто вместе с семенами.
— Паши не паши — ничего там не вырастет.
— Ну, ты это брось… — вспыхнул Рюхин. — Конечно, урожая большого ждать нечего, но хлеб будет. За это я ручаюсь, — проговорил твердо.
Вчера в районе состоялось совещание. Рюхин, как сейчас, увидел битком набитый зал и себя, сидящего незаметно где-то в середине. За столом президиума Иван Григорьевич, начальник управления. Он говорит глуховатым баском: надо засеять пшеницей все, что можно; распахать залежи, неудобные земли и часть тех, что оставлены под залужение.
Рюхин лихорадочно перебирает в памяти: есть у них на Бивачьем увале толока, да и поля за Лосиной балкой не так уж испаханы… Он оглядывается на управляющего Федора Кузьмича Сидорина, невысокого круглого человека с оплывшими щеками; тот закрыл глаза и клюет носом. «Стар стал Кузьмич, стар. Пора ему на пенсию», — думает Рюхин. Затем он глядит на директора совхоза Владимира Степановича, тот сидит в президиуме и смотрит прямо перед собой.
Почему они молчат? Почему молчат все другие? Ведь Иван Григорьевич ясно сказал: область получила задание увеличить посевы пшеницы. Району тоже увеличен план… Надо думать. Надо что-то делать. И Рюхин решается. Он достает блокнот, быстро пишет записку и передает ее в президиум.
— Слово имеет Рюхин Алексей, — объявляет Иван Григорьевич.
Идя через ряды оглядывающихся на него людей, Рюхин слышит, как колотится его сердце: на трибуне он шире расставляет ноги, голос от волнения у него рвется, никогда еще с ним не было такого; ему улыбается Иван Григорьевич, улыбается и директор совхоза; а Кузьмич глядит во все глаза и, когда Рюхин возвращается на место, одобрительно говорит ему:
— Ты это верно насчет толоки. Поля за Лосиной балкой — тоже какой-никакой дадут урожай. Я Владимиру Степановичу говорил об этом. А он промолчал. Ну, директор молчит, и я молчу. А ты смелый — вперед всех выскочил.
Теперь, когда Егор самым решительным образом высказал свое сомнение, у Рюхина словно что шевельнулось в груди: может, и верно не трогать поля за Лосиной балкой? Но он вспомнил, как вчера после его выступления на трибуну один за другим стали подниматься люди; вспомнил, как после совещания Иван Григорьевич подозвал его, пожал руку, кивнул шишковатой лысой головой директору совхоза: «Растут у тебя кадры, Степаныч. Гляди, какой орел. Молодой, да ранний»; вспомнил, как ехал домой с Владимиром Степановичем и тот все интересовался: «Земли за Лосиной балкой ничего?» как, прощаясь, наказывал: «Завтра же выезжайте пахать». Рюхин вспомнил все это и подумал: да ведь больше и свободной земли нет, не для себя он старается и не так уж испаханы поля за Лосиной балкой, как представляет это Остапкин; Егор простой тракторист, а он — агроном, и если каждый тракторист будет ему указывать… Рюхин разжал тонкие бескровные губы и со злостью процедил:
— Это приказ директора, и не выполнить его мы не имеем права.
«Вот и поговори тут», — подумал Егор.
Он хотел ответить Рюхину тоже зло, но оттого, что волновался, слов не находилось; он
