Работа и бесчисленные общественные поручения, переплетаясь друг с другом и сливаясь в сплошной клубок, опутали Марту по рукам и ногам, для сна оставалась только середина ночи. Пока были частные такси, Марта иной раз в полночь, а то и позже сравнительно просто добиралась до Ильгуциемса. Но упразднили частных предпринимателей, и стало ясно, что продолжать лишь в силу привычки жить на таком удалении от места работы бессмысленно. Марта подыскала себе освободившуюся квартиру немца-репатрианта в самом центре Риги, с видом на зеленые насаждения вдоль канала. Три комнаты ей было многовато, но меньшей квартиры в том районе не нашлось.
Однажды, в снежный крутень, в уже убеленной зимою Риге, при входе в Большой универмаг, Марта повстречала Индрикиса. Встреча получилась курьезной. У крутящейся двери они столкнулись нос к носу, но, похоже, Индрикис не узнал ее, буркнув «извините», быстро зашагал прочь. Обомлевшая Марта еще некоторое время гадала — он или не он? — затем бросилась вдогонку. Пробежали они едва ли не целый квартал.
— Индрикис, ты жив? Ин-дри-кис…
Казалось, Индрикис и не думает остановиться, круглящаяся спина и вовсе в дугу согнулась, головы за поднятым воротником почти не видать. Нет, все-таки остановился.
— Вот чудеса. — Индрикис, раскрасневшись от быстрой ходьбы, отводил глаза в сторону: — Ей-богу, не узнал, тут такая толчея. Да еще когда задумаешься…
— Ну, слава богу! А то все в один голос, — погиб, утонул… Хотела бы я знать: кто распускает подобные слухи?
— Да пусть себе болтают на здоровье.
Вид у него был неважный. Гладко выбрит, но давно не стриженные волосы маслянистыми прядями свисали на воротник темной сорочки. Одежда вся какая-то жеваная и словно с чужого плеча. Суконное пальто с повытершимся бархатным воротом, очевидно, в свое время предназначалось для более осанистой фигуры. От старости растрескавшиеся башмаки задирали тупые носы. Зато на голове совсем новенькая фуражка, какие обычно носили рабочие-гвардейцы, — с кожаным ремешком поверх козырька.
— Где теперь обретаешься? В Риге?
— Да-а-а. Бывает, и в Риге. Когда как. — Индрикис закурил папиросу и, катая между пальцами обгорелую спичку, напористо закончил фразу: — Больше в разъездах.
— Я дам тебе свой новый адрес, — сказала Марта, делая упор на «новый», что, конечно, было глупо, ведь Индрикис и старого адреса не знал.
Но Индрикис стоял с таким видом, будто не расслышал, и это обидело Марту.
— Я живу в двух шагах отсюда, — не унималась она.
Индрикис сам по себе был ей безразличен. При встречах с ним ей даже бывало как-то не по себе. Но здесь, в Риге, среди скользивших мимо и уплывавших в какую-то свою обособленность прохожих, он не был чужим. Их роднили Зунте и люди, которых они знали. И потому Марту прямо-таки подмывало показать Индрикису, как поправились ее дела и как прекрасно она устроилась.
— Затруднения у меня временные. — Индрикис невесть отчего надулся и снова отвел глаза. — Я пока толком нигде не обосновался. Не исключено, в ближайшее время кое-что переменится.
— Теперь найти работу ничего не стоит. В газетах полно объявлений.
Индрикис окинул Марту беглым взглядом и как-то странно усмехнулся.
— Лучше условимся так: ты меня не видела, а я тебя не знаю. Рига велика, народу много. Я и не думаю здесь оставаться. На той неделе дальше подамся.
Марта понятия не имела, что Индрикис этим хотел сказать. Но заметила — на последней фразе он вроде бы совсем сник, и на лице у него все поникло: губы, брови, теперь он вид имел вконец потерянный. Ей сделалось грустно, стало жаль Индрикиса.
Должно быть, и у Марты выражение лица изменилось, потому что Индрикис вдруг решился взять ее за руку.
— Ты не могла бы одолжить немного деньжат? Не доведется встретиться, Леонтина вернет.
Марта поспешила раскрыть кошелек: любое промедление могло быть воспринято как отказ. При всех колебаниях цен и зарплат после перехода на новую валюту в рублях, без особой бережливости у нее водились лишние деньги — настолько хорошо она теперь зарабатывала. Это опять подогрело притушенную гордость, и она ответила с нарочитой небрежностью:
— Пустяки! Отдашь, когда сможешь, о чем тут говорить.
Но кошелек, хотя и пухлый с виду, хранил в себе не бог весть какую сумму. В последнее время многие ощутили, что срочно требуется поменять свои портмоне: новые бумажные рубли занимали куда больше места, чем серебряные латы. Марта предложила безотлагательно зайти к ней на квартиру. Настроение у Индрикиса поднялось, он сделался разговорчивей, пытался даже шутить.
Новая квартира Марты в самом деле оказалась в двух шагах, так что разговор оборвался, толком не начавшись.
Ей самой особенно нравилось, что лестница в парадном устлана алой ковровой дорожкой, а кабина лифта отделана красным полированным деревом. Пока Марта отпирала высокую двустворчатую дверь, Индрикис примолк, насторожился. Войдя в прихожую и оглядевшись, он уже не пытался скрывать удивления.
— И ты здесь живешь?
— Да. Мебель в рассрочку. Утаговское имущество, — пояснила Марта. — Есть такое учреждение, реализуют собственность уехавших в Германию немцев.
— Шикарно, ничего не скажешь.
— А главное — близко к работе.
Взгляд Индрикиса застыл на барельефном портрете: Сталин, раскуривающий трубку.
— А этот откуда тут взялся?
— Из Москвы привезла.
Расслабившиеся мышцы его рыхловатого лица растерянно застыли.
— Выходит, ты большая начальница?
— Не такая уж большая.
В какое-то мгновение Марте показалось, что Индрикис опрометью бросится вон из квартиры, но возбужденный блеск в его глазах померк, в них заиграла тяжеловатая и едкая усмешка.
— Знаешь, что самое невероятное? Хочешь — верь, хочешь — нет, но и maman голосовала за блок трудового народа. А этот блок ей кукиш показал. Магазин национализировали.
Для Марты это было новостью, из Зунте редко доходили известия. На письма не хватало времени.
— Ну да… Ведь Леонтина использовала наемную рабочую силу. Но, должно быть, ее оставят заведующей магазином.
— Как бы не так.
После этого Индрикис направился к двери.
— Куда же ты? А деньги?
Руки он не подал, но деньги взял. Ассигнации были новенькие, строптиво упругие. Не пересчитав, смял в горсти и сунул в карман.
— Ну, спасибо. Будь здорова. Деньги не пахнут.
Это прозвучало как оправдание. Непонятно только, перед собой или перед ней он оправдывался.
Встреча с Индрикисом заставила Марту задуматься — что же все-таки происходит? До сих пор она ни о ком, кроме как о себе, не задумывалась. Ей жилось отлично, все ей удавалось, все прекрасно устроилось. Именно так, как писали в газетах и вещали по радио: раньше не было ничего, а теперь есть все; раньше было плохо, а теперь хорошо; раньше творилась несправедливость, а теперь все по справедливости. Но оказалось, на вещи можно взглянуть и с иной точки зрения. Блага не падали с неба, они возникали в результате перераспределений. Были такие, у кого отнимали, кому следовало потесниться, примириться с отторгнутой частью. За отвлеченным понятием «несправедливость» стояли конкретные люди. И если у Леонтины отнимали, значит, и она принадлежала к тем, кто воплощал в себе вчерашнюю несправедливость. Марте как-то в голову не приходило, что к противостоящей стороне, представляемой теми, кого называли эксплуататорами, буржуями и плутократами, можно причислить и кое-кого из ее близких. Формально она, разумеется, была сирота и к роду Вэягалов не принадлежала. Но если она не принадлежала к Вэягалам, удочерившим ее с первого дня рождения, давшим ей свое имя, воспитавшим ее, то к какому же роду она тогда принадлежала?
Слава богу, Вэягалов нельзя было причислить к крупным землевладельцам. Но и к малоимущим их не отнесешь. Неужто у Леонтины денег было больше, чем у Паулиса? В последние годы Паулис явно жил на широкую ногу. Об Атисе говорить нечего, тот из уважаемой и почетной прослойки трудовой интеллигенции. Вот и получилось, что наихудшим из Вэягалов оказывался Паулис, однако с таким выводом Марта не могла согласиться. Если кого-то из родичей можно было с уверенностью отнести к противоположному стану, так это Индрикиса. Айзсарги защищали старый правопорядок, на этот счет не могло быть сомнений. К тому же к Индрикису Марта всегда питала смутную неприязнь. Ей казалось, он весь какой-то липкий, грязный и, общаясь с ним, можно и самой замараться.
Предрасположенность Марты к размышлениям объяснялась особыми обстоятельствами. Заболев гриппом, она почти две недели провела в постели. Наконец она могла до одури читать скопившиеся журналы и газеты. С особым вниманием Марта читала стихи Хария, обычно их печатали два журнала — «Вестник радиовещания» или «МОПР». Своеобразные по форме, стихи Хария чем-то перекликались с экзотической поэзией прошлых лет. После поездки в Среднюю Азию он по преимуществу воспевал сады и арыки в пустыне, заснеженные горные выси, колоритные и шумные базары. В его стихах шумели на ветру чинары, благоухали розы Ферганы, на горячих скакунах гарцевали джигиты, а седобородые аксакалы во славу дружбы народов слагали баллады.
