Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Токо остановился. Что то блеснуло в примятой траве. Он нагнулся и увидел бездыханную рыбину с остекленевшими глазами.

Это была нерка. Живот ее распорот острым ножом, вынута икра, а сама рыба брошена гнить. Большая зеленая муха резко выделялась на красном мясе. Нерка на редкость смелая и упорная рыба. На мелких перекатах она ползет на брюхе по острым камням, по песку, почти выпрыгивая на поверхность, напоминая об экзотических летучих рыбах теплых морей. Но эта не дошла. Чья-то злая рука остановила ее, выловила, распорола ей брюхо, вынула красную светящуюся икру и выбросила в траву. А может быть, рыба и не сразу умерла? Может, она долго трепыхалась в скользких руках жадного, ослепленного жаждой икры человека, безмолвно умоляя о пощаде, испуская неслышный стон?

С глазами, полными слез, Токо осторожно поднял за хвост рыбину, вырыл носком торбаза ямку в речном песке и закопал ее.

Но не успел он пройти нескольких шагов, как увидел вторую рыбину, за ней третью, четвертую… Они лежали в траве, отброшенные чьей-то сильной рукой от берега, все как одна с красными разрезанными животами.

Стиснув зубы, Токо принялся копать ямы. Он рыл их руками на границе тундровой почвы и речного берега, сносил туда рыбьи тела. Он находил их все больше, и уже не одна ямка была полна ими.

Токо присел отдохнуть и услышал поблизости голоса. Только теперь его чуткие ноздри уловили запах костра и рыбного супа. Он поднялся и, сделав несколько шагов, оказался возле палатки.

Весело трещал костер, разбрасывая вокруг искры. К поленьям был прислонен закопченный чайник, а на железном штыре, укрепленном на рогульках, над огнем висело ведро с клокочущей, исходящей паром ухой. Оттуда несло крепким запахом вареной рыбы и лаврового листа.

Большой ящик был покрыт яркой клеенкой, на которой аккуратно разложены две миски, крупно нарезанный белый хлеб, кусок сливочного масла и полная тарелка красной, видимо, только что посоленной икры.

— А-а, друг наш! — радостно воскликнул Кузьма, первым заметивший мальчика. — Пойди-ка сюда, дорогой! Милости прошу, так сказать, к нашему шалашу!

Но Токо стоял неподвижно, не спуская глаз с ярко-красной горки икры, выделяющейся на самодельном столе среди всякой другой еды.

— Ну что стоишь? — заговорил Андрей, вытирая руки о тряпку, — Иди, иди, не бойся! Мы тебя не съедим.

Токо не знал, что делать. Странное чувство охватило его. Он понимал, что в гибели рыбы виноваты эти люди. Это они поставили сеть, потом били по голове выловленную рыбу, чтобы оглушить, вон тем ножом, рукоятка которого блестела от приставшей к ней чешуи, разрезали блестящие, матово-белые рыбьи брюшки и доставали икру, влезая грязными заскорузлыми пальцами в сочащееся кровью нутро.

Токо громко всхлипнул, резко повернулся и бросился со всех ног подальше от палатки.

— Эй, Токо! — слышал он следом. — Что с тобой? Почему убегаешь? Мы тебе ничего плохого не сделаем!..

Сначала голоса различались — более глухой и низкий, это был голос Кузьмы и высокий, слегка надтреснутый — Андрея. Потом они слились, превратились и однообразное, тревожное гудение: га-га-га-га га-га…

Споткнувшись о кочку, Токо упал, но не поднялся, а остался лежать, приходя в себя, успокаивая свое смятенное сердце.

Да, он прекрасно знал, что рыбу ловят, потрошат, делают икру; ловят и оленей, сдирают с них шкуры; бьют на лету птицу, варят из нее вкусный суп, но вот так бросать истерзанную рыбу в траву, заведомо зная, что она там будет гнить… Как же это можно? Ведь если поймал рыбу, так съешь ее всю, не оставляй ничего. Так учили и бабушка, и родители. Правда, в поучениях бабушки было много странного и даже смешного. К примеру, она утверждала, что хорошо обглоданные оленьи кости с радостью убегают в неведомую землю, чтобы там снова стать оленями. Но если на них остается несъеденное мясо, то олений дух может рассердиться и наказать людей за пренебрежение, он нашлет болезни, волков, а то и диких оленей, которые отколют часть стада и уведут за собой в горные тундры, куда человеку трудно добраться.

В интернате Токо однажды рассказал об этом товарищам, но его подняли на смех и назвали даже маленьким шаманом. Это было обидно, потому что никакого шаманства здесь Токо не видел. В тундре жили грамотные, образованные люди. Даже бабушка и та закончила семилетку. Она работала счетоводом и избиралась депутатом районного Совета. А отец с матерью учились вместе и поженились в Ольском сельскохозяйственном техникуме.

Токо чувствовал, что жизнь человека зависит от окружающей природы. Это в городе иной человек не знает, откуда берется хлеб, сосиски, колбаса, яйца, сливочное масло и сгущенное молоко. А в тундре прекрасно видно, откуда мясо, которое кипит в котле, шкура, которая на тебе в виде кухлянки и торбазов… И все-таки в тундре уважали и оленя, и волка, и птицу, и всю живую красоту, которая радовала и грела человека.

Но почему эти приезжие так жестоки?

Откуда такие люди появляются на земле?

Отдышавшись и успокоившись, Токо поднялся на ноги и побрел. Кружным путем он направился к маленькому озерку, вокруг которого гнездились крачки, и землю эту он мысленно называл своим маленьким тундровым заповедником. Здесь никогда не проезжали вездеходы, и оленья тропа проходила стороной, так что растительность не вытаптывалась, если не считать звериных следов. Да и какие следы могла оставить осторожная лиса или летний песец, который пугливо торопился в свое гнездо под высоким берегом реки, где его ждали вечно голодные детеныши?

Здесь от земли поднимался такой дурманящий дух, что казалось, каждый листочек, каждая ягода морошки, голубики и шикши издает неповторимый чудный аромат, распространяя его окрест.

Токо любил часами лежать, вдыхая полной грудью этот удивительно бодрящий воздух. Иногда приходил с книгой, чаще всего со стихами, и, никого не стесняясь, не боясь, что кто-то услышит и усмехнется, декламировал вслух, обращаясь к сидящим в гнездах птицам, к проплывающим в небесной вышине облакам, к легкому ветру, который гладил поверхность озера, к распускающимся цветам…

Крачки встревоженно поднимались в воздух и летали над ним, как бы вопрошая своими резкими криками: «Что с тобой? Почему ты, всегда такой тихий и спокойный, так громко и чудно разговариваешь?»

И Токо тогда думал, что, будь у него красивый голос, он бы не читал стихи, а громко пел, потому что такая красота была достойна прекрасной песни.

Сегодня хотелось не петь, а плакать. Плакать от огорчения и ощущения обманутости. Как-то давно, в интернате, кто-то из старшеклассников подшутил над ним, маленьким, дав ему в красочной обертке вместо конфеты аккуратно упакованный кусок мыла, с виду и впрямь похожий на сливочную тянучку. Вкус того мыла каждый раз вспоминался, когда Токо доводилось встречаться с подлостью и обманом. И теперь он чувствовал во рту этот мыльный привкус, удивляясь про себя — откуда он мог появиться.

Идти домой не хотелось, но и приближаться к озеру, к любимым своим уголкам было боязно: вдруг на глаза снова попадется что-нибудь страшное, неприятное, как то, что он только что видел на берегу реки.

Солнце медленно уходило с самой высокой точки небесного пути, незаметно склоняясь к горизонту.

Токо набрал горсть зеленой морошки. Ягода горчила, стягивала рот, но в ней уже чувствовался еле уловимый привкус, присущий только морошке. Пройдет несколько недель, и ягода сначала покраснеет, а потом пожелтеет, заполнившись сладким соком, готовым излиться от малейшего прикосновения.

Токо вспомнил, как в детстве ходил с бабушкой в тундру. Они отправлялись спозаранок, взяв с собой такат — дорожную еду. Токо не видел, что складывала бабушка в кожаный туесок, и желание узнать о его содержимом не давало ему покоя. Несмотря на плотный завтрак, едва они отходили от стойбища, Токо делал вид, что изнывает от голода, принимался хныкать и просить у бабушки поесть.

Поначалу бабушка стойко держалась, но вскоре сдавалась, и, найдя сухое место, обязательно с плоским низким камешком, приоткрывала туесок.

Эти воспоминания были навеяны дурманящим запахом тундровых растений. Запахи и музыка — две вещи, которые могли воскрешать, казалось бы, давно позабытое, угасшее в прошедшем времени, исчезнувшее в далекой перспективе прежних дней. Связанные с запахами и музыкой картины были настолько живы, красочны, будто они только что произошли, случились буквально несколько часов назад, вчера… Но это было всего лишь прошлое, в котором осмысливалось настоящее.

В чоттагине яранги было сумрачно и дымно. Когда Токо тихо вошел, бабушка строго посмотрела на него и спросила:

— Ты где был?

— Гулял у озера…

— Но я там тебя не видела.

— Я был возле малого озера.

— А-а, — понимающе кивнула бабушка и задумчиво проронила: — Но и там я тебя не видела.