Дюжина годов улетела, а как сегодня видит он, едва повеет вот этим миндальным пенистым запахом весны, песчаную дорожку в Лесновском парке (в горку была дорожка!), ослепительно сверкающую сквозь листву белую стену института, столбик с дощечкой у самой земли, на котором написано красивыми буквами: «Черемуха европейская», и еще несколько слов не по-русски, и ее под этим деревом… Голос у нее был глубокий, грудной, не по годам бархатистый и низкий: такие голоса русского человека за сердце берут…
Пока говорили (А что «говорили»-то? Несколько слов!), округлые белые чешуйки лепестков падали сверху медленным снегом на ее голову в платочке, на плечо, на выбившиеся из-под платка петельки волос… Где она теперь? Что они с ней сделали? Куда дели?
Прошло тринадцать лет! Эта девчурка была несколько месяцев женой Петра Гамалея. Потом она стала его вдовой. Потом исчезла… Только в круглом, чуть-чуть раздвоенном подбородке Вовки, ее сына, сохранилась и жила еще эта последняя, дорогая Павлу Лепечеву, ее черточка… Эх!
Тряхнув головой, Павел отошел от кормы миноносца… Нет, пожалуй, ничего нет плохого в цветках… Каким волком ни будь, какой лютой ненавистью ни кипи против злого железного мира, должен быть у каждого в душе — и у Никифора Фролова, и у старика Василия Кокушкина, и у него, Павла, — заветный угол, где даже сейчас жужжат весенние пчелы, бьет солнце, тихо шевелятся на сладком ветру кружевные кисточки черемухи… От них только крепче любится свое, только сильнее ненавидится вражеское…
В них, в этих цветах Родины, на которые еще так недавно у него не было ни времени, ни желания смотреть, теперь воплотилось так много и такого близкого…
Ну, да, казнили Петра Гамалея… Но разве он не был рядом с Лепечевым в тот день, когда серая громада «Авроры», в ночи, в дожде, выросла возле Николаевского моста в Петрограде?
Разве не думал о нем Павел, ведя огонь по немецким кораблям в Моонзунде? Разве, сидя на Всероссийском съезде моряков, слушая горячие речи, не видел он перед собой — только прикрой глаза — его, своего первого учителя, героя своих детских дней?
Да и сейчас… Задумаешься, и далеко вперед, сквозь пороховой дым войны, сквозь пряный запах моря и черемухи, ложится широкий, необозримый путь… Страшно и радостно подумать, к какому светлому будущему, в какой счастливый мир, к каким победам приведет эта дорога. Та самая, начало которой в темноте старого мира прокладывал юноша с высоким лбом и честным сердцем, сын профессора, Петр Гамалей, известный под кличкой «Академик». Он был не один. Их было много, таких борцов за счастье мира. Он погиб, но другие живут. Так не убивайся же, Тонечка с Выборгской! Крепись, если ты жива… Дела людские не умирают. Ради будущего приходится жить, дорогая. Жить, жить, жить!
* * *
Миноносец, пройдя на заре Шепелевский маяк, лег на курс к Копорскому заливу.
Ход небольшой: корабль сопровождал четыре тральщика, шедших к устью реки Воронки. Отдаляться от них было нельзя: время не такое! Войны, официально говоря, вроде как не было; но в финских и в эстонских водах болталась теперь всякая шваль. То там, то здесь показывались неведомо чьи подводные лодки, быстроходные катера. Надо было разного ожидать со дня на день…
К полудню дошли до места. Устьинский мыс остался за кормой. Впереди по носу синел поближе мыс Дубовской, а за ним, уже в дымке, туманился горбатый Колгомпя…
Тральщики запыхтели, начали работу. Двигаясь параллельными курсами взад-вперед, разворачивались, сходились: тралили подозрительное место на траверзе какой-то деревни Керново.
Эх, жизнь моряка: никогда не бывал в этой деревнюшке; вряд ли побывать придется; а вот — есть до нее дело! Свое место — Родина: защищай и эти береговые домишки…
Миноносец, отойдя мористее тральщиков, на самом малом ходу наблюдал за их работой. С северо-запада накатывалась мертвая зыбь; невысокие волны без спешки обмывали причудливые славянские буквы слова «Гавриил» на носу, на скуле судна… В полдень заверещала дудка; команда села обедать. Павел Дмитриевич решил было пройти в кубрик, хотел дочитать книгу: работу Владимира Ильича Ленина «Что такое «друзья народа»… Не об сегодняшнем дне эта книга, а знать, как видится, — надо…
Он уже взялся за поручни трапа и сразу же отпрянул прочь… Низкий шмелиный голос ревуна тревоги покатился над Копорской бухтой…
* * *
Так бывает всегда на море: казалось бы — негде им сойтись, а сошлись.
Ральф Кэннеди послал за Макферсоном сигнальщика: впереди, точно по курсу, под берегом, открылся русский миноносец, по силуэту однотипный с «Азардом», видимо охраняющий тралящие корабли.
Предстояло веселенькое дело: правда, ход «азардов» раньше был отличным; пересечь ему путь к бегству было бы нелегкой задачей, но теперь… Хотя в конце концов, если даже он все-таки удерет, тральщики-то останутся! Позабавиться будет чем! Вопрос лишь в том, как поступить с ними? Четыре корабля! Стоит ли высаживать на них людей и вести их в Бьоркэ или просто расстрелять на месте?
После минутного колебания было решено сделать попытку отрезать русским путь к отступлению… «Сомарег» и следующий за ним мателот[24] получили задачу сосредоточить все внимание на эсминце вне зависимости от того, что он предпримет: начнет уходить или выкинет белый флаг. Два остальных корабля получили полную возможность спокойно заняться обработкой тихоходных посудин. На самом-то деле, вероятней всего, что машины большевиков, промытые великокняжеским шампанским, работают не по-старому! Посмотрим, как они будут улепетывать!
Обменявшись сигналами, четыре английских морских борзых кинулись расходящимися курсами, охватывая добычу с обоих флангов…
Несколько минут спустя, однако, Ральф Кэннеди слегка поднял бровь.
— Хэлло, Макферсон! Взгляните туда! Или я ослеп или… Красный флагман намерен сопротивляться? Чёрт возьми! Они разворачиваются на встречный курс… Смотрите в оба! Они идут на сближение. Да что они — спятили? Один против четырех?!
* * *
Когда Павел Лепечев взбежал на мостик, командир «Гавриила» Севостьянов уже отдал приказание.
— Комиссар! — не отводя глаз от бинокля, бросил он. — Думаю, двух мнений у нас… не должно быть? Принимаем бой, а?
— Володя, о чем спрашиваешь?.. А, сволочи! Рассчитывают, что мы смоемся?.. А ну, давай, Володя… Времени терять нечего: надо первым открывать огонь…
Так оно и случилось. К крайнему удивлению врага, советский корабль не бросился уходить вдоль берега, пользуясь явным преимуществом хода; не выкинул он и сигнала сдачи. Около полудня 18 мая 1919 года эсминец «Гавриил», прикрывая собой сбившиеся за его кормой тральщики, развернулся на норд-норд-вест и, подняв ход до полного, пошел прямо на центр противника… Команда рассыпалась по местам… Шесть минут спустя первый залп тяжело потряс воздух над Копорским заливом, примерно на траверзе деревеньки Керново…
Легко было маринистам прошлых эпох описывать тогдашние неторопливые морские бои: три дня на разворачивание; сутки на сближение… Как же быстротечна, как почти неописуема бывает в наши дни схватка между легкими силами флотов!
Корабли несутся со скоростью пассажирских поездов. Сверхскорострельные орудия бьют неистово. Зеленопенные фонтаны воды вздымаются в местах падения вражеских снарядов. Командиры орудий видят все — не то, что в слоновых задах тяжелых башен линкоров! Пушки бьют не куда-то за горизонт; ответ прилетает не из серебристого марева солнечной дали… Вот он, враг! Вот! Четыре штуки легли у правого за кормой! Эх, дьявольщина, — как скрежещут осколки… «Володя, Володя! Хорошо бьешь!» «Ничего, Паша, ничего… выдержим! Не за царских балерин гибнуть!»
Противников было четверо, «Гавриил» один. Англичане — спасибо им! — никогда не блещут точностью стрельбы: это у них уж национальное! Всплески от снарядов ложились десятками, — но то с перелетом, то…
Владимир Севостьянов был связан по рукам и ногам ответственностью за тральщики: они, торопливо развернувшись, уходили теперь под его прикрытием на восток, к Шепелеву… Значит, оставалось одно: маневрировать как только можно.
Скорость хода то повышается до предела, то падает до нулевой. Резкий разворот!.. Артиллеристы мгновенно меняют свои данные… Опять бешеный бросок вперед, и тут же сразу щелканье машинного телеграфа: «Задний полный! Вперед!.. Право руля… Так держать…»
«Мать родная, Никеша! Да это ж не морской бой! Это ж смесь ту-степа с бостоном… А ну давай еще…»
«За-а-алп!..»
Капитан-лейтенант Кэннеди довольно скоро вынужден был отметить, что его огонь при всей его интенсивности не достигает цели. Русский корабль описывал такие сложные кривые, так кидался из стороны в сторону, что наводка недопустимо сбивалась.
— Что я могу сделать, Макферсон? Они крутятся, как пони на поле для гольфа!
