— Чаю попьешь?
— И поем заодно. — Радость во мне бурлила от моей ловкой операции.
— Волчий у тебя аппетит, Коля.
— Почему волчий?
— Увесистый завтрак брал, а и прошло всего четыре часа…
Я обомлел: увесистый завтрак вместе с термосом остался в белесой машине.
14
Но спать я лег, поскольку возраст у меня для ночных приключений неподходячий. Найдет мою провизию — ну и найдет. Мало ли кто подложил ему покушать? Скажем, добрый человек. Или девица влюбленная.
Проспал до трех дня, но тяжело. Какие-то невиданные упыри снились, с синими ртами, в париках… Все пикировали на меня, пикировали, как «фокке-вульфы» какие. Я отбивался, но было душно. Эти упыри не кусали, не били и не рвали, а как-то ухитрялись давить прямо на сердце. Тяжело было, и дыхание перехватило.
Проснулся я в настроении хуже некуда. Не потому, что снов боюсь, а потому, что верю в них. Поскольку сбываются. Конечно, не тютелька в тютельку: не будут сегодня упыри клевать меня в сердце… Но намек подан.
Я вот байку вспомнил про себя, вернее, не байку, а чистую быль, хотя все мои байки на былях замешаны…
…В начале июня одна тысяча девятьсот сорок первого года приснился мне сон, который век не забуду. Чистая, глаженая кровать, застеленная, с думочками, с никелированными шарами. А посреди кровати лежит огромный, больше таза, человеческий глаз и вращает своим бельмом. И так мне стало жутко, что припустил я из комнаты. Хотя глаз остался на кровати, да жуть его вослед бежит и по городу растекается так, что не уйти и не спастись. И люди-то мечутся по улицам в гробовой молчанке, а выхода нет… Проснулся я в поту. А через две недели война началась. Ну?
Говорят, пережиток. Так сказать, сны и сновидения. Нет, мол, у подобных снов научной базы, а лишь одни совпадения… А я базу-то подведу.
Перед войной похожие сны не одному мне виделись. И вот почему… Подлый Гитлер принял в своем логове решение напасть на нас. У него злобы столь, что она потекла на расстояния, вроде вирусного гриппа. И достигла нас, и втемяшилась во многих — вот и вещие сны, вот и ночные страхи…
— Садись чай пить, — велела Мария.
Было малиновое варенье, сахар колотый, сушки, пироги с яблоками и конфеты «Зоологические» со зверями — не в начинке, а на обертке. Только вкус чая для меня отсутствовал, поскольку думы все притупили.
— Генка звонил, спрашивал, почему не заходишь.
— Зайду.
Ежели Вячик живет под чужой личиной, то зачем? Чтобы свою скрыть, истинную. А для чего гримируется под французского мушкетера? Опять-таки чтобы настоящее лицо не показывать. И опять-таки зачем?
— Веста ему шарф вяжет.
— У него ж их пара…
— Покупные. К твоему сведению, любят мужчину или нет, можно узнать по шарфу. Если вязан женой, то любят.
— А мой-то, серенький, в мелкую дрипочку, вязан или как?
— Неужели куплен?
А зачем парик?.. Для воровства. Вот так бестия! Он-то украдет, а все шишки повалятся на подлинного Вячеслава Андреевича Коршунка. Задумано хитро. А кто он на самом деле, этот лже-Вячик, никому не ведано. Только вопрос: как он и что ворует? Через охрану муха не пролетит — сам видел, как его машину проверяли.
— Коля, ты не занемог?
— Где ж занемог, ежели пятый кусок пирога уминаю…
— Вид у тебя нахохленный.
— Это от переедания.
С другой стороны — закавыка. Допустим, что он спер паспорт, заделался Коршунком и ворует под его марку… Но подлинный-то Коршунок при случае скажет правду — мол, я не я, и лошадь не моя. Иль тут комбинация позамысловатее и не по моим зубам?
— И баек что-то не рассказываешь. — Мария все ко мне присматривалась.
— Это можно, — вздохнул я, как лошадь в конюшне.
…Был у нас в автохозяйстве мужик — по характеру не приведи господи. Со всеми перелаялся, включая директора. Ну и ушел. В больницу устроился по хозяйственной части. И врачей собачил, и нянечек, и больных — как ходячих, так и лежачих. Само собой, его выперли. В школу пошел тоже насчет хозяйства. Так пионеров обзывал. Попросили его вон. Потом вроде бы могилы копал. Однако умудрялся обругивать и траурную процессию, включая усопшего. В конце концов, устроился бедолага продавцом на рынке, но собачиться не перестал. И что — зажил себе спокойно. Благодарности ему, премии. Поскольку считается, что ругань продавцу к лицу, как соль к яйцу. Ну?
— Что ну?
— Нашел себя мужик.
— К чему рассказал-то, Коля?
— А к тому, что ошибочно я специальность выбрал.
— Кем же ты хотел бы стать?
— Милиционером, Мария.
— Господи!
С другой стороны, Гузь ведь начеку. Смотрит в оба. Придешь — взглядом ощупает, и уйдешь под его прицелом. Ежели только Вячик — пока будем так его называть — не сварганил такой способ выноса, что никому и в голову не придет. Скажем, прячет замшевый пиджак в выхлопную трубу. Не зря я байку про ворующую таксу ему рассказал.
— Не нравишься ты мне, Коля.
— Чего ж так?
— На лице забота… Вещи теряешь.
— Какие вещи?
— Мешок спальный потерял, теперь вот термос.
— Поэтому и хочу стать милиционером.
Допустим, Гузь проморгал. А ревизия? Коли есть воровство, то будут и нехватки. Да вроде бы этот Вячик работает всего полгода, ревизий могло и не быть, А вдруг никакое тут не воровство? Тогда что? Научный опыт? Ну да, пришельцы небесные наше складское хозяйство изучают, чтобы перенять.
— Завтра идешь на работу?
— Нет, склад наш опечатали.
— Зачем опечатали?
— Да один из грузчиков, язви его, пальто кожаное на меху уволок.
— Как же он? У вас охрана.
— Надел да вышел…
Надел да вышел…
Я соскочил со стула, как с электрического, хотя сиживать на последнем не приходилось. И полетел к окну, а потом кругами по комнате, в середине которой чаевничала испуганная Мария.
— Коля, что с тобой?
Вот почему он подъезжает к складу и сидит в машине, не вылазит. Якобы в себя приходит. А сам ждет, покуда я в помещении скроюсь. Тогда и хлопнет дверцей. Мать честная, ловкость какая! Да ведь он при любой погоде в одной рубашке. Якобы горяч. Вошел в склад в рубашке, а вышел в замшевом пиджаке, или в кожаном пальто, или в заграничной куртке, или в лайке… Смотря по сезону. И ни одна охрана не придерется. Но куда ж Гузь смотрел?..
— Да что с тобой, Коля?
— Мария, я отлучусь, — непререкаемо сказал я, начиная одеваться.
К старшему оперуполномоченному Петельникову и к его рыжему асу. Теперь у меня были факты железные, что гвозди, — теперь можно писать протоколы.
Не вовремя зазвонил телефон. Поэтому в трубку я бросил второпях:
— Да-да!
— Николай Фадеевич? — удивленный голос и вроде бы знакомый.
— Он, как таковой.
— Вы дома?
— Пока еще не в кутузке, Семен Семеныч, — узнал я сытные нотки.
— И что делаете?
— Жду вызова в органы.
— Николай Фадеевич, вы спецовку мне не сдали.
— Так она висит в шкафчике…
— Нужно расписаться, официально.
— Заехать, что ли?
— Сейчас можете?
— Через сорок минут буду…
Голос вежливый, ласковый, на «вы». Да только как ему простить, что сразу поверил в мое воровство? А с другой стороны, знал он меня маловато.
Я оделся, повязав шарф, Марией связанный, что мне было известно давно и доподлинно, а спросил ее, чтобы приятность лишнюю узнать. Встал я в передней и глянул на Марию…
Сидит она как в воду опущенная. В сущности, старая женщина. И, говоря откровенно, со мной несладко пришлось — это она истинно сказала, когда я, вспылив, к Паше укатил. И помрем скоро, как ни упирайся. И Мария моя помрет…
Кольнуло меня в самое сердце: господи, о чем это я? О смерти Марии. Ведь часто об этом думал — и о своей смертушке, и о Марииной. О смерти только дураки не думают да животные. Но думал головой, умом то есть. А вот сейчас на душу перешло, почему и кольнуло. Как они меж собой разнятся-то, ум и душа. Тогда вторая сущность есть не только душа, но и ум. В совокупности. Короче, человеческий дух.
И опять мы с Марией глянули друг на дружку, будто вместе испугались чего. Не знали мы, что увидимся теперь не здесь и не так. Если знать все наперед, то вместо жизни будет мед.
15
Трамваем поехал, вкруговую, а мог бы прямиком на троллейбусе. Видать, не очень-то тянуло меня в склады.
Ум умом, душа душой, а есть и натура. Что это за птица и с чем ее кушают, никто не знает. Одно доподлинно: ум натуре не начальник, она может и против пойти. А вот к душе натура прислушивается, поскольку живут они рядышком. Это я все про себя.
Два полушария — между прочим, больших — учат меня не встревать. Поскольку и сам медали не заработаю, и Марии серебряную волосинку добавлю. А натура вершит по-своему. Вот и подумаешь: два-то полушария есть, а не мешало бы и третье.
