— Хорошо, — согласился я, глотая его унизительное предложение, и он вошел в номер.
Минут через десять он вдруг открывает дверь и говорит:
— А ну-ка зайди!
Я захожу, удивляясь, что он так быстро справился со своим делом. Но не тут-то было!
— Она говорит, что спала с тобой в эту ночь, — раздраженно объяснил он мне, — поэтому не отдается мне!
— Да! — топнула ножкой пышечка. — Я договаривалась спать с одним, а не с двумя!
— Но ты же со мной не спала, — говорю я.
— Спала, — твердо отвечает она, — спала!
— В одной комнате, а не в одной постели! — уже раздражаюсь я.
— В одной постели! — утверждает она.
— Ты что, с ума сошла? — говорю я.
— Ничуть, — отвечает она, — я пришла к тебе в постель, когда ты спал. И все сделала, что надо!
— Но это же физически невозможно! — воскликнул я. — Когда мужчина спит!
— Очень даже возможно, — отвечает она, — спит-то он спит, да не весь!
— Но я бы проснулся! — воскликнул я.
— Ты был пьян, — ответила она достаточно разумно, — потому и не проснулся.
— Но чем ты докажешь, что это правда? — с величайшим любопытством спросил Георгий Георгиевич.
Она стыдливо потупилась.
— Ну? — строго настаивал Георгий Георгиевич.
— У него родимое пятно, — все еще стесняясь, тихо ответила она, — пониже пупка.
Георгий Георгиевич пронзительно посмотрел на меня — вероятно, взглядом одного из бесчисленных сыщиков, о которых он читал. Я кивнул. Это было правдой. Смутно вспомнил, что в ее словах есть что-то из какой-то восточной сказки. Шехерезада, что ли?
— Но как ты это заметила? — не унимался Георгий Георгиевич, видимо, входя в роль своих проницательных сыщиков, — ты что, свет зажгла?
— Фонарь из окна светил, — призналась она, снова потупившись.
— Правда, я два раза в жизни спал со спящей женщиной, — вдруг ни с того ни с сего признался Георгий Георгиевич, как всегда ревнуя и боясь, что чей-то эротический опыт может оказаться богаче, — они были пьяны. Ничего особенного. Теплый труп.
— Ой! — испуганно воскликнула пышечка. — Ничего подобного!
— А тебе ничего не приснилось? — вдруг спросил у меня Георгий Георгиевич, видимо, переходя на роль психоаналитика.
— Ничего! — ответил я резко.
— Но что же это получается? — стал соображать Георгий Георгиевич. — Мужчина платит женщине деньги, чтобы получить удовольствие. А так ты сама и удовольствие получила, и деньги получила, а он остался ни с чем. Заплати ему за эту ночь деньгами, которые я тебе дал, а он их мне вернет. Иначе получается насилие!
— Мне это даже смешно слушать! — воинственно воскликнула пышечка. — А еще такие интеллигентные люди! Кино снимают! Это же позор, чтобы мужчина брал деньги за то, что с ним женщина спала. Я только слышала, что очень старые американки молодым итальянцам платят. А у нас в России это стыд!
— Ну, ладно, иди, иди, — примирительно сказал Георгий Георгиевич, — ты не виновата, что Люда спала в той комнате. Слава Богу, что она еще вовремя проснулась! Было бы крику, если бы мы пошли в ту комнату спать, а она бы тут проснулась!
— Скажите спасибо, что я все вовремя усекла и подыграла, — сказала пышечка, — другая дура по глупости раскололась бы!
— Да, ты молодец! Ты хорошо держалась, — важно заключил Георгий Георгиевич, — а теперь до свиданья, иди!
Она оделась и ушла.
— Любопытный случай, — сказал Георгий Георгиевич, — можно, я расскажу об этом Люде? Вот она посмеется! Я только расскажу, как тобой овладели во сне. Кстати, я попрошу Люду, чтобы она попробовала овладеть мной во сне. Интересно, что мне приснится, если я, конечно, не проснусь.
— Можешь сказать, — отвечал я. — Главное, я не могу решить философскую суть вопроса. Изменил я жене или нет?
— Думай! — весело ответил Георгий Георгиевич. — Я пойду и Люде все расскажу! Вечером по этому поводу надо как следует встряхнуться!
Я весь этот день с особой яростью работал над сценарием, не отрываясь ни на минуту. Я закончил его.
Вечером я занес Георгию Георгиевичу свою готовую работу. Люда, улыбаясь уже без всяких намеков, смотрела меня. Она быстро и ладно накрывала на стол. Что-то непрерывно напевая, она летала по комнате. Мы крепко пили с Георгием Георгиевичем, и Люда на этот раз была так добра, что не останавливала нас. Георгий Георгиевич всесторонне обшучивал мое падение, а Люда, в свою очередь, хохотала до упаду. Мне показалось, что она на этот раз несколько завышает возможности его юмора, а обычно она их сильно занижала. Я был рад, что она теплела к нему.
Весьма пьяный, в прекрасном настроении вернулся я к себе в номер и заснул как убитый. Утром я еще был в постели, когда ко мне вломился Георгий Георгиевич.
— Людка у тебя была ночью? — вдруг спросил он, проницательно заглядывая мне в глаза.
— Что, опять пропала? — спросил я. Это уже становилось скучным.
— Да нет, не пропала, — ответил он, — но ночью я проснулся, и мне показалось, что она вставала и только улеглась, когда я проснулся.
— Ну и что? — сказал я. — Мало ли для чего человек может встать ночью.
— Да, конечно, — согласился он и с жаром добавил: — Но дело в том, что я ее после этого захотел взять, но она мне наотрез отказала. Первый раз за все время, как мы вместе! Очень подозрительно, очень! Неужели эти всадницы без головы объездили дикого мустанга так, что он даже не заметил этого?
— Да пошел ты к черту! — крикнул я ему. — Не было, не было, не было здесь никакой Люды!
Он ушел не то довольный своей остротой, не то успокоенный моим негодованием. Я встал, умылся, побрился и уже готовился идти завтракать. Вдруг кто-то стучится в мой номер. Открываю. Улыбающаяся Люда. Молча подходит к моей постели, откидывает одеяло, роется в простынях и вдруг достает оттуда сережку с рубиновым камнем, словно землянику сорвала на лужайке.
Я офонарел. Еще ничего не понимаю. Она деловито вдевает сережку в мочку уха, потом из кармана достает вторую сережку и вдевает ее в мочку второго уха.
После этого она с хохотом прильнула ко мне и сказала:
— Прости, я бы никогда тебе в этом не призналась, но это фамильные серьги!
Она вышла. Я понял, что моя миссия здесь закончена. Если у меня была хотя бы тень подозрения, я бы запер дверь. И пьяный, и трезвый, если уж я заснул, то сплю как убитый. Признак дурацкого доверия к миру. Все животные спят чутким сном — признак недоверия к миру. И правильно делают!
В бешенстве я покидал вещи в чемодан и, не прощаясь ни с кем, уехал из Дома творчества. Гонорар за сценарий я все же получил, но больше никогда не встречался с Георгием Георгиевичем.
Было ли все это изменой жене в философском плане, я так и не решил, но из принципа с женой разошелся. Впрочем, я и так собирался с ней разойтись. Она благополучно вышла замуж, благополучно уехала с мужем в Америку, куда увезла моего единственного сына. Я по нему иногда безумно скучаю. Скучаю, как Наполеон по сыну, согласно легенде, если вообще эта скотина могла по чему-нибудь скучать, кроме славы.
Итак, я уже говорил, что он ездил по стране и зарабатывал деньги, выступая в клубах со своими фильмами, а потом читая стихи.
Но однажды у него с этими встречами случилась трагическая накладка. Он приехал в один туркменский районный город, где должен был, как обычно, показать фильм и почитать стихи.
До выступления он обязан был явиться в райком, где получал добро на эту встречу, и оттуда следовало распоряжение относительно киномеханика, афиши, а зачастую и явления публики, занятой на местном производстве.
В этом районном городе гостиницу заменял Дом колхозника, где он занял номер, умылся, побрился, приоделся, а потом отправился в райком. Он закрыл номер и зашагал к выходу.
Сейчас он выглядел так импозантно, что работники Дома колхозника с удивлением и подобострастием глядели на него, думая, что из Москвы приехал большой человек, который, скорее всего, займется ревизией работы райкома партии.
То, что столь яркий мужчина приехал в Дом колхозника без машины и без сопровождения райкомовских работников, подтверждало догадку о его инкогнито. Да и слыхано ли было, чтобы большой человек из Москвы останавливался у них! Для таких людей у райкома есть собственный удобный и уютный дом без вывески.
Да, он собирается неожиданно нагрянуть в райком, чтобы его работники растерялись и не успели спрятать концы в воду, видимо, ближайшего арыка. Когда он проходил по коридору, директор этого заведения стоял у окошка администраторши. Увидев нашего поэта, он понял, что это последний шанс в жизни.
— Крыш течет, — сказал он печально, но внятно, когда поэт поравнялся с ним, — райисполком не помогает…
Он успел все учесть. На случай гнева большого московского начальника за то, что к нему обращаются с такими мелочами, он это сказал в сторону администраторши, как бы обмениваясь с ней элегическими впечатлениями.
