— Ну и что же? Мы катера морские собираем, а не кусочки в тисочках опиливаем.
Семен с сожалением оглядел свои почти новые штаны, и ему стало жаль их: «Тоже, поди, обгорят да замаслятся. Вот незадача», — и безнадежно махнул рукой.
Маша рассмеялась и сказала, что пошутила и что они получат спецодежду согласно колдоговору. Никто из них не слыхал еще этого мудреного слова, Семен решил, что это фамилия какого-то начальника, выдающего спецовку рабочим, и успокоился.
Вскоре они подошли к своему цеху. Федос, Семен и Сергей осмотрелись по сторонам.
К причальной стенке жались огромные черные корпуса пароходов. Некоторые из них глянцевито блестели свежей краской, иные же выставляли напоказ свои бока — обтертые и ободранные во льдах и штормах; пароходы казались непоправимо больными — в рыжеватых подтеках ржавчины и кровавых пятнах сурика. «В починке стоят», — догадался Семен, не отрывая глаз от морских работяг. Пароходные трубы не дымили: на время судоремонта котлы были погашены. И только над трубой одного из пароходов мерцающе струился воздух, расплавленный жаром судовой топки: так колеблется он жарким летним днем в поле, над пашней. От парохода были проложены к другим судам обернутые асбестом и войлоком трубы. По ним, как кровь по венам, лилось в каюты и кубрики живительное, благодатное тепло.
Пройдя немного, Семен увидел и вчерашний ледокол. Он стоял кормой к берегу. Нос ледокола был низко опущен, а корма приподнята, и даже издали Семен разглядел глубокие вмятины и повреждения на ней.
Потом они сходили в контору цеха, получили расчетные книжки, табельные железные номерки, сходили в кладовую за спецовкой — брезентовыми куртками, брюками и рукавицами, а Сергею, как подручному электросварщика, выдали сверх того еще и специальное темное стекло и фанерный щиток.
— Покажи, какой у тебя номер? — подошла к Семену Маша. — Эх, Семен, Семен, — позвякивая табельным номерком, засмеялась она. — Видно, уж такая тебе судьба выпала: быть рядом со мной. Видишь, и номерки у нас рядышком — твой пятьсот двадцатый, а мой — пятьсот двадцать первый.
Семена эта насмешливая дивчина немного пугала. И он обрадовался, когда подошла табельщица и стала объяснять, как пользоваться табельной доской. Всё трое повесили свои номерки, и девушка закрыла доску на ключ.
— А теперь, дочка, веди-ка нас к Егору Калитаеву, знаешь такого? — попросил Машу Федос.
— Пошли, — согласилась она. — Пойдем, слесарь, — снова метнула она синие огоньки в сторону Семена.
Маша шутливо взяла Семена под руку. Он не грубо, но настойчиво высвободил руку.
— Я-то думала, ты кавалер настоящий, а ты… — девушка сделала вид, что обиделась.
Семену эти шуточки были не по душе, он шел насупясь.
Сергея с ними сейчас не было, он остался возле цеха, искать Андрея. Вокруг было шумно, грохотала и звенела корабельная сталь. Длинными пулеметными очередями стреляли по ней пневматические молотки клепальщиков, верещали сверла, цокали чеканы, свистел пар, бухали кувалды. Но все эти звуки воспринимались не отдельно, а слитно — одним огромным непонятным железным гулом, от которого непривычно шумело в голове, терялся слух. Маша говорила громко, чтобы ее услышали, и потому казалось, что она кричит на своих спутников, сердится на них.
После бакарасевской полевой тишины Семену было тягостно и непривычно в этом неумолкаемом громыханье.
— Стерпится — слюбится! — посмеивалась Маша, разгадав тревоги и страхи Семена.
Она подвела его к окруженной дощатыми подмостками, бревенчатыми подпорками, опутанной шлангами коричневой коробке, собранной из таких же листов, какие везли недавно на вагонетке. Коробка очертаниями своими походила на огромную килевую лодку. «Вот это и есть катер», — понял Семен, стараясь представить себе свои будущие обязанности.
Федос и Семен стояли слегка оторопевшие, не знали, с чего начинать, что делать. Но тут откуда-то из-за деревянных подмостков, продираясь сквозь путаницу шлангов, похожих на плети дикого винограда в Уссурийской тайге, появился Егор. Он велел Семену лезть внутрь картера, а Федоса повел к соседней коробке, на которой работали клепальщики. Федосу отныне предстояло стать подручным у Гришки Шмякина.
— Это временно, — сказал Егор, заметив, как нахмурился Федос. — Подучишься, пробу сдашь — дадим пневматический молоток. А пока придется подбойку держать — тоже работка нелегкая.
— Когда ж подручного дадите? — услышал Федос знакомый голос Гришки. — Вторые сутки в простое.
— Вот тебе и подручный. Земляк твой, — сказал Егор. — Просим любить и жаловать.
Федосу было обидно и неловко идти в помощники к сыну своего недруга, но делать было нечего, обижать Егора не хотелось, и он сделал вид, что даже рад случаю встретиться с однодеревенцем.
— Я тебе, Григорий, посылочку от батьки привез, — сказал Федос, забыв об отношениях Гришки с отцом.
Шмякин на минуту растерялся, потом овладел собой, и зло посмотрел на Федоса:
— Нужна мне его посылка, пусть подавится своим барахлом.
Федос уловил в голосе Шмякина неискренность и страх. «Ну и паскуда!» — брезгливо подумал Федос, хотел было отругать Гришку за отречение от родного отца, но тот, пользуясь своим правом распоряжаться подручным, грубо осек Федоса, велел ему забираться в нутро катера и начинать работу:
— Как только нагревальщица подаст в отверстие заклепку, прижмешь ее подбойкой и держи, пока я ее молотком не расшибу. Понял?..
Тем временем Семен тоже прицеливался, с какой бы стороны половчее вскарабкаться на деревянный настил.
— Смотри не свались, слесарь! — крикнула ему Маша.
Семен обернулся на ее голос, увидел смеющееся лицо и неожиданно для самого себя улыбнулся.
— Погляди, Семен, — кричала Маша, приставив ко рту трубочкой обветренные покрасневшие ладошки, — и катера наши рядом. И — номерки… Эх, судьба-а!..
Семен опять нахмурился, сердясь в душе на чумазую пересмешницу. Осторожно, боясь сорваться, влез он на подмостки. Отсюда открылась взору вся площадь, заставленная такими же коричневыми и серыми коробками. Их было много, все они казались недостроенными, в иных не хватало боковых листов и в отверстия виднелись полоски шпангоутов. Некоторые катера еще не были покрыты стальной обшивкой, и на деревянных бревенчатых подставках торчали, как ребра огромного животного, ржавые, заляпанные алыми мазками сурика шпангоуты. Рабочие возились с этим огромным рыжевато-серым неподвижным железным стадом. Одни прилаживали к шпангоутным ребрам листы, продырявленные по краям отверстиями в два ряда. Другие вбивали в эти дыры пневматическими молотками заклепки. Третьи с помощью таких же молотков чеканили кромки уже склепанных листов. Парни и девчата ходили вокруг собранных коробок и, прижимая к груди вырывающиеся из рук, сердито фыркающие компрессорным воздухом сверлильные машинки, рассверливали, раззенковывали отверстия, готовя их под клепку.
Семен, еще не понимая толком всего, что происходит вокруг, осматривался, глаза у него разбегались, не зная, на чем задержаться. Он глядел на эту громкую, нелегкую работу, и ему сделалось страшновато: уж не зря ли он похвалялся, что осилит ее?
И, осторожно свеся ноги, он спрыгнул внутрь катера. Там Семен увидел немолодого рабочего с рыжими, в густой проседи волосами, выбивавшимися из-под кожаной шапки с меховой оторочкой. Зеленоватые глаза с белыми, как у мельника, обсыпанными мучной пылью ресницами разглядывали Семена строго, изучающе, но была в них затаенная добрая улыбка, и Семен почувствовал себя рядом с этим незнакомым человеком хорошо и просто.
— Так, значит, ты и есть подручный? — с показной строгостью спросил зеленоглазый, и густой его голос ударил в железные борта катера. — Ну, давай, брат, знакомиться. Моя фамилия Кочкин. А ты, брат, из деревни. Так? Приехал на время. Подработаешь и — поминай как звали. Так? Трошки дрейфишь возле железа. А бояться-то и нечего. Мы, брат, с тобой это железо в три погибели скрутим и пикнуть ему не дадим. Соберем из него катер, клепальщики после нас застегнут его на тыщу железных пуговиц и — айда гулять в море…
Семену казалось, что он давным-давно знаком с этим приветливым дядькой. Он тоже назвал себя.
— Добро, Семен! — прогудел Кочкин. — Давай, браг, постигать рабочую науку. Вот это — ручник. А это — бородок.
И Кочкин протянул Семену слесарный молоток с потемневшей от масла ручкой и стальной стерженек, сужающийся книзу, с расшлепанной от частых ударов верхушкой. Потом Семену был вручен гаечный ключ, ящик с болтами без гаек. Гайки лежали отдельно, в другом ящике. Тут же стояло ведерко с разведенным на олифе суриком, лежали полоски парусины.
— Пойдем дальше, — продолжал Кочкин. — Смотри сюда. Сунешь бородок в отверстие, постучишь ручником, чтобы парусиновую прокладку пробить. Ясно? Да смотри пальцы не отбей. Потом толкай в дыру болт и держи его за шляпку вот этим ключом. Уразумел? А я с той стороны буду на болт гайку навинчивать. Держи крепко, чтобы ключ не сорвался, не ерзал. Понятно? Вот и вся твоя работа пока…
