— Я и не говорю, что я сильная. Но ведь ты забываешь, Коленька, что моя жизнь — это ты. Другой мне не надо, потому что она — не моя жизнь.
— И все-таки! Сколько раз возвращался я к этим минутам, когда случилось несчастье. Сколько раз передумывал, и так, и сяк поворачивал, и пришел к выводу... Знаешь, что я решил? Что это не могло не быть.
— Почему?
— А-а! Вот один человек, он бригадиром на соседнем участке у нас работал, тот сразу усек, что дело табак. Он, Шохов, даже ко мне в тот вечер пришел, когда решил уволиться...
— Кто? — спросила Галина Андреевна, открывая глаза. Серые большие глаза под черными бровями, как они были глубоки и прекрасны.
Он стал целовать в них, хоть она и отворачивалась, памятуя примету: целовать в глаза к прощанию.
— Кто? — переспросила она, даже приподнялась на локте.
— Шохов Григорий Афанасьич. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что он живет здесь.
И она пересказала ему странную встречу в столовой, когда нестареющий дед Макар (про деда-то муж знал, что он здесь) привел своих новых приятелей навеселе, и среди них был тот самый Шохов. Все сходилось: и фамилия, и имя.
— Но как же я в Усть-Илиме его не встречала? — спросила Галина Андреевна возбужденно.
— Он всего год у нас работал, — сказал муж.— А потом он уехал. Как раз в тот день, когда у меня несчастье произошло.
— Испугался?
— Нет. Во всяком случае, знаю точно, что заявление он подал раньше моего случая. И меня уговаривал уехать.
Галина Андреевна, подперев кулаком подбородок, смотрела на мужа и ждала. Ждала, что он еще скажет. Сейчас она впервые подумала, что не замечала прежде столько седины у него — черно-бурый,— и карие глаза, в которых всегда читалась доброта, вот что она при первом же знакомстве увидела в нем, будто высветлились, порыжели от времени.
— Он что же... бесчестный человек? — спросила она, преодолевая в самой себе какое-то странное сопротивление своим словам.
— Нет! Нет! — вскинулся муж.— Шохов честный человек. У него обостренное чувство опасности. Это я потом понял... А какой он работник! Мы в соседних бригадах работали: он гараж строил, а я столовую для тебя. Потом он Дом культуры строил. А я мастерские... Нас равно ставили как бригадиров, хотя в душе я понимал, что он лучше меня. Вот, посуди. Была мода, когда в бригадах специализацию ввели. Одна бригада бетонит, другая столярит и так далее. А он первый пошел против моды и ввел за правило, что каждый его рабочий должен все уметь делать. А ведь есть такие работы, что, не сделав одной, невозможно начать другую. Мы ждем, когда сделают, а он сам да сам. В общем, утер нам нос, мы тоже по его методу начали работать.
— Я сразу поняла, что он мастер, — сказала задумчиво Галина Андреевна.
— Мастер! Он столько всяких новинок напридумывал... Я так не умел. К примеру, штукатурка. Мы ее на дранку кладем, а дранка коробится, и начинает наша штукатурка отлетать. Помучились мы порядочно. А он знаешь что сделал? Он не стал намертво ее прибивать, а на такие шпунты посадил, на которых дранка могла бы скользить... Мелочь, но ведь мозги надо иметь такие, чтобы сообразить.
Вот теперь Галина Андреевна снова видела мужа как прежде. Он всегда был увлеченным, неравнодушным человеком, который не мог о себе помнить, когда было дело.
— Да он и здесь мастер,— повторила Галина Андреевна.— Но почему же все-таки он тогда уехал?
— Он не хотел бороться,— сказал муж.
— С чем, с кем бороться?
— Ну, мало ли с чем! У нас техника безопасности была ни к черту. Как раз в этот год, может, ты помнишь, пошли какие-то бессмысленные случаи. Один рабочий под грейдер попал, а у другого, когда он купался в Ангаре, произошел разрыв сердца. Потом еще помнишь, арматурка не выдержала, и кто-то свалился с высоты насмерть...
— Это я помню,— сказала она. — Этот случай произошел с Завадским. У него еще двое ребятишек остались.
— Вот-вот. А Шохов вдруг стал увольняться. По сути дела, ведь и мой взрыв был случаен. Рабочий забыл в кармане детонатор. К машине шли, когда рвануло... Одному полголовы снесло, а шофера — насмерть...
— Не надо об этом,— тихо попросила Галина Андреевна и сильно руками сжала голову мужа.
— Я не об этом. Я говорю, что случайность. И грейдер — случайность, и арматурка. Уж не считая ледяной воды. По отдельности-то все случайность. А вместе — не-ет! Вот Шохов-то первый и догадался об этом. Я тебе сказал или нет, что у него было обостренное чувство опасности? После какой-то истории с прорабом. Он рассказывал, да я не помню. Несчастье в общем, кажется, застрелили. Он уехал тогда. И тут заявление на стол — и скорей, скорей... Чувствовал: что-то должно случиться... Он опасность нюхом чувствовал. Пришел ко мне, выпивши, семья у него где-то на Украине. Пришел и говорит: уедем...
— А почему же я его не видела? — опять настороженно переспросила Галина Андреевна.
— Ты тогда была на перекрытии. Высоких гостей кормила.
— Да, да,— произнесла негромко Галина Андреевна.— Как же, я там среди начальства и этих, иностранцев, одна крутилась. Они там все гархали не по-нашему. А у меня осетр килограмм на тридцать, я им на костре готовила... Говорят по-немецки, а уминают вполне по-русски. А один из них потом приехал. Приходил в мою столовую: «Галя... унд риба, укусно, гут!»
— Ну вот.— Муж будто не слышал ее.— Григорий Афанасьевич ко мне пришел. Был он на взводе, что с ним крайне редко случалось. Завелся, начал крыть начальство и говорит: «Подал заявление я, Николай Анисимович. Уезжаю в Усолье».— «Думаешь, там лучше?» — я спросил тогда. «Не знаю, говорит. Но поверь, что здесь нехорошо». Это он несколько раз повторил. А в конце добавил: «В общем, смотри сам». Я-то старше его на полтора десятка лет. И опыту у меня поболее, а самоуверенности тогда хоть отбавляй. Я и говорю ему: «Вольному воля, Григорий Афанасьевич, только с места на место прыгать не люблю. Надо сделать здесь так, чтобы хорошо было...» Потом узнал, что в тот день, когда меня арестовали, он и уехал.
— Знал, что арестовали?
— Думаю, что знал. А чем он мне мог помочь?
— Это правда? — спросила Галина Андреевна и посмотрела мужу в лицо.— Он не мог ничем помочь?
— Галюша, чем же он поможет, тут уголовное дело. А у меня еще непорядки по технике безопасности обнаружились. Да в тот вечер, помнишь, я забежал на твой банкет и рюмку выпил... В общем, одно к одному.
Больше они за эти двое суток Шохова не вспоминали. Только на вторую ночь, когда Галина Андреевна, сморенная долгой бессонницей, в мгновение, как это бывает у детей, уснула, муж потихоньку встал и при свете лампочки там же, на кухне, написал Шохову письмо.
«Здравствуйте, Григорий Афанасьевич! — писал он.— С приветом к вам из недалеких мест заключения ваш бывший коллега по работе на Усть-Илиме Н. А. Кучеренко.
Во-первых, сообщаю, что нахожусь я сейчас в ИТК усиленного режима и работаю на строительстве третьей очереди химкомбината. Руковожу бригадой по изготовлению и монтажу арматуры, металлоконструкций и сборного железобетона.
Рассказывать о том, что жизнь здесь несладкая, пожалуй, вряд ли стоит. И так всем известно. Раз уж попал в исправительно-трудовое учреждение, тут уж не думай, что нравится, что не нравится. Что есть, тем и довольствуйся.
Пишу я вам, Григорий Афанасьевич, с большой просьбой: чтобы вы возбудили ходатайство перед администрацией учреждения (начальником колонии, а он, в свою очередь, перед судом) об отправке меня на вольное поселение в Новый город на строительство. В сентябре-октябре месяце ожидается большая отправка из колонии на стройки народного хозяйства, и я прошу тебя, Григорий Афанасьевич, сейчас, до осени, уделить мне хоть немного времени. Я свою ошибку осознал и много над этим передумал. И часто я вспоминаю, как ты меня предупреждал об опасности, а я не слушал. Но теперь-то я ученый. Так что ничего подобного со мной уже произойти не может. Так что если меня по вашей просьбе отпустят отсюда, я буду образцом самого дисциплинированного поведения.
За двадцать пять лет трудового стажа я всегда отличался усердием в работе, а в этой среде мое трудолюбие только может потихонечку зачахнуть.
Так что, Григорий Афанасьевич, если вы возьметесь за это дело, то все будет зависеть от убедительности вашего отношения, которое вы напишете на имя начальника колонии. Да вы и сами, Григорий Афанасьевич, понимаете, что чем подробнее вы меня охарактеризуете, разумеется в положительную сторону, тем лучше. Надо указать, что потерпевшие также ходатайствуют о моем направлении на вольное поселение, так как социальной опасности для общества я не представляю. Желательно их заявления также отправить в одном конверте с вашим. Обе сестры погибших обещали написать сюда подробные заявления, если они напишут и вы напишете, то вполне возможно, что к Октябрьской я буду в Новом городе под надзором местной милиции. А если ничего не выйдет, то долго мне еще сидеть, и не знаю, что может произойти со мной в обществе шнырей и крысятников.
