Конечно, я держу здесь себя в руках, но ведь устал за столько лет и, насколько меня хватит, не знаю. Честное слово, что, если бы не Галя моя, не выжил бы и на сегодня, сам бы руки на себя наложил. Уж очень-то здесь насыщено такими людьми, которые не хотят работать и всеми возможностями, ухищрениями стараются погреть пузо на солнышке. А в конце месяца — давай план, отчитывайся перед начальником колонии, если заработок не достиг планового.
Ну ладно, Григорий Афанасьевич, на этом заканчиваю свое письмо. Еще раз прошу: вытащи меня отсюда! Не выйдет с первого раза, напиши вторично, можно и в Президиум Верховного Совета РСФСР и Верховный суд тоже. Не место мне здесь, честное слово. А уж если выйду досрочно, буду работать столько, сколько скажешь и кем угодно, хоть арматурщиком первого разряда.
До свидания.
Большой привет вашей жене и сыночку (Галя немного рассказывала), а также бывшему начальнику КИП Ангарстроя Макару Иванычу; а если кто еще из наших есть, то и им. Спасибо, что Гале моей помогли с домиком, выйду, за все оптом расплачусь. Только вызволи, приложи
Николай Кучеренко.
Да, Григорий Афанасьевич, обязательно укажи, что я болею нервной болезнью сирингомиелией, это очень тяжелая болезнь, и, если не лечить, с ней года через два-три, то есть к моменту окончания срока, я могу стать инвалидом. Ну вот, теперь все. Конец месяца завершен удачно. Бригада план выполнила, а если есть план, то и к бригадиру соответствующее отношение со стороны администрации колонии. У вас тоже месяц кончился. Ты, наверное, тоже развязался со всеми нарядами и материальным отчетом и тоже имеешь относительную свободу времени. Поздравляю задним числом со всеми прошедшими праздниками и желаю самых больших успехов в жизни и работе.
Кучеренко».
Внезапное заселение участка, открывшееся в майский праздничный день с высоты Вальчика, не было неожиданным для Григория Афанасьевича. Он знал, он предвидел такое заселение потому, что немало поездил по стройкам и всюду в каком-то виде встречал индивидуальные поселки, именуемые по-разному: где самострой, а где нахалстрой, или попросту нахаловка, или оторвановка, или шарашкино, шараповка, Шанхай, чикаго, копай-град, а в Братске так вовсе индия! — что и означало: индивидуальный поселок.
Расчерчивая свою будущую усадьбу, Шохов это предугадывал и расположил дом так, чтобы с трех сторон к нему невозможно было подступиться будущим застройщикам, и только с одной стороны, где воткнул колышек Самохин, могла стать (и она действительно стала!) первая улица Вор-городка. Таким образом, никому ничего не указывая, он наперед, своим собственным строительством, глубоко продуманным, предопределил, как некогда царь Петр в своем граде, закладку и линии будущих застроек и даже улиц.
Если Шохов и был поражен, взглянув с высоты на десятки домиков, появившихся в одночасье, то лишь тем, что это произошло так массированно, как десант с неба. Даже его, видавшего, как говорят, всякое, взволновала картина мгновенного образования улицы, да еще именно в том направлении, которое он и предусматривал. Возбудила, обрадовала (как же, ведь его «грех» прикрыт другими теперь «грехами»!), но и испугала. Подумалось: как бы сразу не схватились здешние власти! Они не любят массовых действий, в каком бы направлении они ни исходили. Постепенность, незаметность в таких делах была бы куда надежнее.
Но о чем теперь говорить. Посеял ветер — пожал бурю. Главное было — скорректировать свои планы с учетом нынешних событий, предусмотреть все. К примеру, оставить удобные участки для потенциальных знакомых, которые захотят здесь строиться; определить уровень взаимоотношений, без которого невозможно существовать в таком плотном соседстве, и даже степень прикрытия от посторонних глаз своего дома да и строительного материала, сейчас довольно разбросанного... Ибо известно, что поселенец, как младенец, что видит, то к себе и тащит!
Так появилась проблема забора, к которому Шохов и приступил на следующий же день после праздника.
— Зачем же забор, когда дом еще не построен? — спросил наивный Петруха.— Да и никто не строит заборов. Все так живут. Смотри!
— Надо забор,— твердил Шохов, не считая нужным объяснять, почему надо. Надо, и все.
И с тем начал копать ямы для столбов, разметив чертой все четыре стороны участка, но прежде всего забор стал городить с той именно стороны, где были поселенцы, улица, а значит, посторонние глаза.
— Неудобно как-то,— сказал опять Петруха.
Он и вправду чувствовал себя неудобно. Постоянно оглядывался, не смотрят ли на них, не удивляются ли, что они отгораживаются от белого света.
— Неудобно штаны через голову надевать,— коротко отвечал Шохов.
Он не сидел на месте, копал, и копал, и копал теперь ямы. На следующий день затесал столбы, на костре из разбросанной щепы обжег края и каждый столб снизу завернул в кусок толя. Выравнивая столбы, битым кирпичом заполнил щели в ямах и деревянной чушкой все это крепко утрамбовал, Петруха только придерживал столбы руками. Набив поперечные жерди, Шохов необработанным горбылем (торопился прикрыться, будто гнали) без щелей, сплошняком начал возводить высокую, метра два, ограду.
И опять пораженный Петруха спросил его:
— Зачем же такой высокий? А ров с водой ты не собираешься сооружать?
Шохов колотил и колотил, не глядя по сторонам, и ничего не отвечал.
А когда Петруха вторично произнес, что это не забор, а китайская стена, Шохов вдруг вспылил.
— А мне и нужна стена! — закричал он.— Я не хочу на виду у всех жить! Я не хочу жить на коммунальной улице!
— Но ведь мы вместе строимся? — спокойно и с некоторым удивлением возразил Петруха.
— Строимся вместе... А жить будем раздельно! — опять закричал Шохов.
Петруха отступил на несколько шагов, будто испугался, что его ударят. Рассматривая Шохова на расстоянии, задумчиво подтвердил:
— А ведь правда, может, мне не стоит переезжать в этот дом, а? — И с этими словами удалился.
Шохов только покачал головой, не прекращая работы. Он-то понимал, что Петруха юродивый, и поэтому можно ждать от него любых выплесков. Но что он сам себе не враг и не отступится от строительства, Шохов тоже знал. Они, как двое в каком-то фильме, соединены цепью, и разомкнуть ее невозможно. А если и грызутся, так это тоже нормально. Дружеская грызня вовсе не грызня! Вкусы, меры, нормы, характеры — все у них разное, и это не может не сказываться на их спорах о будущем доме. Но у Шохова опыт и, что важней, хорошее знание жизни в отличие от Петрухи. «Сам же потом будет и благодарить, когда поставлю забор. А со временем и до забора созреет»,— решил Шохов.
В него будто вселился бес. Он вставал рано утром и до самого вечера возводил ограду, действительно такую ограду, чтобы прикрыла все.
Он бы и ров с водой построил, пусть Петруха не шутит над этим, но не в его возможностях сделать такой ров. Впрочем, и так дом с трех сторон прикрыт оврагом и спереди теперь — сплошной стеной.
Закончив забор, Шохов с удовлетворением прошелся вдоль него, хлопая ладонью по неотесанному горбылю (потом заменим!) и будто удивляясь сам своему странному созданию. Он и в сторону отходил, чтобы узнать, что можно увидеть от времянок; он и на Вальчик взбирался; отовсюду забор был надежен и хорош, отовсюду гляделся и внушал уважение к своему хозяину. Так что Шохов произнес не без хвастовства:
— Ну и нагородил, Григорий Афанасьевич! Ну и нагородил делов!
В этот же день, а точнее сказать, вечер — майский день, считай, до ночи, — пришли к нему первые соседи-переселенцы. Про себя он теперь так и звал: десантники.
Новоселы неожиданно оказались народом хоть и не робким, но вполне покладистым. Было в них одновременно будто и нахальство, но и некоторый испуг, уж как оно все вместе сочеталось, трудно понять. Несколько мужчин, молодые и пожилые, и две женщины постучались у новой калитки, но, так как Шохов за визгом пилы их не слышал, они крикнули ему, что просят выйти к ним на минутку, чтобы переговорить.
Шохов знал, что новоселы придут к нему, должны прийти, и про себя хотел, чтобы они пришли. Дело, конечно, хозяйское, где селиться и как. Тут они могли никого не спрашивать и ни перед кем не отвечать. Но догадливый во все времена Григорий Афанасьевич не мог не принять во внимание характера переселенца, который хоть лезет во все щели, как его заставляет жизнь, но лезет с оглядкой, посматривая ревниво на других и втайне надеясь, что он не совершает какого-то проступка и закона не нарушает, а делает как все. И это необычное состояние уважения всего законного и сомнения, что он все-таки нарушает его, заставляет переселенца быть начеку, заводить знакомства и искать в каждом поддержки. Как поддерживать и других, себе подобных.
