Владимир Петров - Польский пароль

Он вспомнил, как десять лет назад, в начале июля тридцать пятого года, они возвращались победителями из Мюнхена: два транспортных «юнкерса» приземлились тогда на этом аэродроме.

Молодые, крепкие, бесшабашные, в новенькой эсэсовской форме («черные парни в белых рубашках и черных галстуках») — «овчарки фюрера», как со страхом их тогда называли враги, и они гордились этим прозвищем.

Они выскакивали на зеленое летное поле и, радуясь солнцу, жизни, радуясь победе, ошалело налили в воздух из парабеллумов. Они имели на это полное право, потому что два дня назад, в ночь на 30 июня, во главе с фюрером раздавили под Мюнхеном зловонное гнездо предателей-педерастов из бывших штурмовиков. В борделях Мюнхена и по окрестностям они выловили около двухсот «паршивых ремовцев» и всех сразу поставили к стенке: ведь эти подонки, как сказал фюрер, готовили заговор против него. Брали прямо в постелях, тепленькими, иных с девочками-такси, иных, как главаря капитана Рема и его начштаба Хейнеса, вместе с их накрашенными мальчиками. Хмельная, разудалая была эта «ночь длинных ножей»!..

Макс Ларенц и Гюнше находились среди «ударной группы» молодых эсэсовцев, которые на рассвете вместе с фюрером прибыли в городок Бад-Висзее (в часе езды от Мюнхена) и сразу же ворвались в отель «Гензльбауэр», где мертвецким сном дрыхли после попойки главари мятежных штурмовиков. Фюрер сдернул Рема с постели на пол и в ярости плюнул ему в лицо.

Ларенц, пожалуй, допустил потом, на другой день, очень грубую ошибку, высказав в кругу товарищей-эсэсовцев недоумение по поводу реальности «ремовского путча»: ведь все они, как оказалось, пьянствовали, а затем просто дрыхли в эту ночь. Он и сейчас жалеет о сказанном: наверняка кто-то из друзей донес начальству о его сомнениях, может быть, тот же Отто Гюнше. Не случайно Ларенца долго потом держали на рядовых должностях, и только война позволила ему более или менее выдвинуться вперед. А ведь мог бы сейчас носить в петлице золотые генеральские листья, как многие его товарищи — ветераны СС. Как, например, тот же Фриц Фегелейн, обергруппенфюрер СС.

Непростительно-обидны грехи молодости, что поделаешь…

Машина — черный бронированный «мерседес-бенц» — прибыла через час. За рулем сидел угрюмый плечистый шарфюрер, который за всю дорогу не вымолвил ни слова, только беспрерывно чадил дешевыми солдатскими эрзац-сигаретами «Юно», выплевывая их одну за одной через опущенное боковое стекло.

Ларенц еще в самом начале поездки назвал ему адрес (Кенигсплац, «дом Гиммлера»), однако шофер никак на это не реагировал, а с полуразваленной центральной Вильгельмштрассе вдруг неожиданно сделал левый поворот на Фоссштрассе и вскоре, резко затормозив, остановился прямо напротив боковых ворот сада имперской канцелярии. И только тогда буркнул:

— Приехали…

— Но позвольте, шарфюрер! Я же назвал совсем другой адрес! — возмутился Ларенц.

Тот уже обошел вокруг машины, рывком открыл заднюю дверцу:

— Прошу выходить! Я обязан доставить вас прямо в адъютантскую фюрера. Таков приказ. Следуйте за мной, герр штандартенфюрер.

Ларенц помедлил, оглядывая полуразрушенное, разбитое бомбами здание имперской канцелярии, недоуменно пожал плечами: что все это значит? Уж не затеял ли какую-нибудь провокацию коварный лизоблюд Гюнше? Ведь на языке эсэсовцев — «доставляют» только арестованных… Но тогда почему в приемную самого фюрера?!

Над всеми этими вопросами ломал себе голову изрядно встревоженный Ларенц, пока шли через обширный сад мимо многочисленных постовых, а потом спускались в подземелье по бетонным ступенькам. В узких, тускло освещенных коридорах пахло сыростью, ржавым железом, прогорклым табачным дымом. Они шли, казалось, по нескончаемому бетонному полу, делали повороты, спускались вниз на несколько этажей, снова поднимались наверх… Здесь, под землей, был расположен, оказывается, целый бетонный город, напичканный оружием, разноцветными кабелями и людьми преимущественно в черной эсэсовской форме. Их всюду беспрепятственно пропускали.

Наконец миновав какую-то полутемную залу, уставленную рядами мягких стульев, они вошли в небольшую комнату, где было светло как днем. Из-за стола, уставленного телефонами, навстречу Ларенцу шумно кинулся Отто Гюнше — щекастый и улыбчивый как прежде, только, пожалуй, заметно полысевший. Они молча обнялись, поцеловались, похлопали друг друга по плечам.

— Послушай, Отто, я не понимаю… — обескураженно начал штандартенфюрер.

— Все поймешь! Айн момент, все поймешь! — перебил Гюнше и многозначительно приложил палец к губам: в квадратной комнате, как только теперь заметил Ларенц, находились посторонние, в том числе какой-то напыщенный моложавый генерал. — Садись, отдыхай и пей кофе. Настоящий бразильский. Точно такой мы пили когда-то у старика Швебера в Годесберге. Надеюсь, ты не забыл?

Ну как же, Ларенц хорошо помнил кофейню Швебера! Это было в декабре тридцать восьмого на свадьбе Фрица Фегелейна и Гертруды Браун — родной сестры Евы Браун, обворожительной и верной подруги фюрера. Именно после того события Фегелейн быстро пошел вверх и уже через год оказался в числе самых приближенных людей Адольфа Гитлера.

Смакуя ароматный кофе, Ларенц вдруг сообразил, что штурмбанфюрер Гюнше отнюдь не случайно напомнил ему о свадьбе в Годесберге. Это был намек, совершенно недвусмысленный намек на предстоящую встречу с обергруппенфюрером Фегелейном.

Выпроводив наконец посторонних, Гюнше придвинул и себе чашечку кофе, закурил сигару и довольно рассмеялся:

— Молодец, старина Макс! Я гляжу, ты не утратил своей былой проницательности. Правильно меня понял: да, ты нужен, ты понадобился Фегелейну. Зачем? Черт меня задери, я этого не знаю. Клянусь пресвятой девой! Фриц совершенно случайно присутствовал в радиорубке при нашем с тобой разговоре. А потом хлопнул меня по спине: «Это тот человек, который мне нужен! Тащи его сюда». Вот все, что я могу тебе сказать.

— Но пойми, Отто… Я же подчиненный Гиммлера.

Я обязан доложить ему о своей неудачной командировке, вернее, о возвращении с того света. Я же был послан в Бреслау…

— Знаем мы это! Знаем! — насмешливо перебил Гюнше, — Уже навели справки. Считай, что тебе сегодня повезло дважды: ты ушел от смерти и одним махом вышел в вершители судеб рейха. Да, да, я не преувеличиваю, ибо то, что ты отныне станешь делать, будет скреплено печатью и подписью самого фюрера.

«А ведь он кое-что знает о причинах столь неожиданной метаморфозы! — отметил про себя Ларенц. — И даже каким-то образом заинтересован в появлении моем здесь и, вероятно, в том, что мне предстоит делать. Ну что ж, будущее покажет».

— Мы с тобой старые солдаты, Отто… — в раздумье, но твердо произнес Ларенц. — И ты знаешь: я всегда готов выполнить любое задание. Тем более задание фюрера, Хайль фюрер!

Гюнше молча поднялся и, кивнув Ларенцу, вывел его в коридор. Там сухо сказал:

— Вторая дверь налево. Удачи тебе, старина!

За эти восемь месяцев Ефросинья еще дважды попадала в госпиталь.

В прошлогоднем августе еле выкарабкалась, встала на ноги. Тогда в Польше, за рекой Вислокой, упав на горящем самолете, она разбилась так, что неделю потом не приходила в сознание. Три перелома, сотрясение мозга, общая контузия — все это значилось в ее госпитальной истории болезни.

Даже очнувшись, она еще несколько дней не могла понять, где находится, как очутилась здесь и что, собственно, предшествовало ее появлению в госпитальной палате. Оказывается, ни врачи, ни медсестры не знали ее имени-фамилии, и она удивилась, услыхав, что меж собой они называют ее «старшина-летчица» или «женщина с орденами Славы». И помочь им ничем не могла: совсем не разговаривала (перелом челюсти), писать тоже была не в состоянии, потому что правая рука, замурованная в гипс, висела на вытяжном шелковом шнурке.

При госпитализации у нее не обнаружили никаких документов — это Ефросинья поняла из последующих разговоров. Недоумевала: ведь солдатская книжка всегда была при ней в правом нагрудном кармане, в том числе и перед тем памятным ночным вылетом. Впрочем, полет помнился только до того момента, когда над целью были сброшены бомбы. Дальше все обрывалось, будто сплошь перечеркнутое желто-багровыми всполохами…

Однажды утром молоденькая медсестра принесла в палату сложенную вчетверо фронтовую газету и, улыбаясь, показала на фотоснимок: «Це, мабуть, вы? Дуже схожи».

Левой, здоровой рукой Ефросинья взяла газету, радостно вздрогнула: ну конечно, это была она! И фотография хорошо знакомая: они стоят с Симой Глаголиной у своего самолета, ухарски сбив на затылки белые подшлемники (их еще летом снимал сержант-дешифровщик из отделения полковой фоторазведки).

А ниже шла статья. «Подвиг крылатых подруг». Ефросинья плохо видела текст сквозь набухающие в глазах слезы, а когда прочитала: «…старшина Е. Просекова награждена орденом Славы I степени (посмертно)…», вдруг вскрикнула, забилась в неудержимых рыданиях.