Смолк ненадолго певучий голос старика. Мельник захлопнул книгу. Положил ее рядом с собой на бревна и стал разъяснять прочитанное:
— Вот видите, други мои, дело-то какое. Вычитывал я людям не один раз… что после падения царства антихриста… настанет на земле тысячелетнее пресветлое царство… А тут, в книгах-то, как раз и приметы указаны… Дескать, сойдет с неба ангел с ключами от бездны… и заключит туда дракона и змея, который есть дьявол и царь-антихрист… и положит над ним печать… дабы не прельщал уже народы… доколе окончится тысяча лет… Поняли? — Мельник опять помолчал и продолжал свое разъяснение: — А теперь я так располагаю, братаны: пришло время… сошел на землю ангел и сверг с престола царя-антихриста… и заключил его в бездну… Это место откровения Иоанна Богослова надо так понимать, други мои: не сам ангел господен, сошедший с небес, заключил в бездну царя-антихриста. Он лишь вложил меч в руку народа. А народ, по повелению господа бога, данному через ангела, низверг с престола царя-антихриста и заключил в темницу. Поняли?
Панфил спросил:
— Значит, правильно звероловы баили, что отменили царя? Так и по твоим книгам выходит?
— Так сказывают, други мои, так и в священном писании сказано, — повторил мельник, посмеиваясь. — Говорят — в городе уже отменили царя… Черед за мужиками… Дескать, согласна ли деревня?..
— А как по деревням-то? — спросил кузнец. — Про мужиков-то что баили звероловы?
— Не знаю, милок, не знаю, — ответил мельник. — Не слыхал… и врать не стану.
Мужики опять переглянулись многозначительно.
Афоня повторял, почесывая затылок:
— Та-ак… та-ак… Видать, народ-то про царя везде баит, а что к чему — не знает…
Кузнец выругался:
— Загогулина, язви ее…
А Панфил смотрел в землю и тянул:
— Н-да… по всем видимостям… очухались там… в городе-то… Надо починать и нам… Н-да-а.
Сеня громко сказал:
— Видать, в городе-то рабочие поднялись, Якуня-Ваня! Надо их поддержать…
— Большевики! — молвил Маркел. — Такое дело непременно большевики удумали…
Афоня решительно заявил:
— Нечего тянуть, братаны. Давайте-ка почнем и мы, мать честна!
— Почнем, Якуня-Ваня! — звенел Сеня. — Сейчас же! Пошли, ребята!
Поднимаясь с бревен, Панфил обратился к мельнику:
— Давай-ка, Авдей Максимыч, присоглашайся к нам. Обойди несколько кержацких дворов. Кержаки тебя уважают. Созывай их к старосте, на сход…
Пятеро фронтовиков ходили в разных концах деревни — от двора к двору. Панфил и Маркел жались к плетням и к заборам на обоих концах деревни, Афоня и Сеня обходили избы в центре деревни, Андрейка Рябцов заходил лишь в те дворы, в которых были молодые искалеченные солдаты. Мельник тоже нырял то в одни, то в другие ворота.
Мужики выходили из дворов не спеша. Оглядывали улицу. Чесали бороды и затылки, щурились на солнце из-под рук, растерянно оглядывались друг на друга; мирские долго курили — кто трубку, кто цигарку — и несмело брели к середине деревни, по направлению к дому старосты.
Нагоняя друг друга, скупо роняли слова:
— Что… пошел, Дормидон Яковлевич?
— Да ведь надо, Ефим Кузьмич… Фронтовики сказывают… зовут на сход.
— А не наторкают нам бока, дядя Ермил?
— Кто его знает…
— И тебя, Кузьма Евсеич, сбудоражили?
— А куда денешься?.. Надо идти…
— Какой-либо конец должен быть…
— Беспременно! Ежели такого конца не будет, какой-нибудь да будет…
Афоня ковылял вдоль улицы, припадая на правую ногу и направляясь к дому старосты. Он махал руками и громко покрикивал мужикам своим низким, но громким голосом:
— Подходи, паря! Подходи, мать честна!
А мимо другого порядка изб бежал Сеня Семиколенный, потряхивал своей головой и жиденькой бороденкой; точно цепами, размахивал длинными и тонкими руками и петушиным голосом зазывал мужиков:
— Подходи, Якуня-Ваня!.. Все едино пропадать!.. Подходи, братаны… Подходи!
К толпе мужиков пробовали приставать ребятишки. Но их отгоняли прочь.
Первыми подошли к воротам старосты: дед Степан, внучонок его Павлушка и Яков Арбузов.
Из окон и из ворот высовывались бабы. Перекликались.
— Что это, девонька?
— Да вот, сбулгачились мужики… против начальства…
— Куда это они собираются? Зачем?
— Царя хотят сбрасывать…
— Спаси, царица небесная!..
Испуганно крестились бабы и торопливо запирали окна и калитки.
Постепенно против дома старосты среди улицы собралось уже человек двадцать. Подошли сразу пять человек стариков, во главе с богатеем Гуковым. А с обоих концов деревни мужики все шли и шли. Староста не показывался — дом его казался вымершим.
После того как собралась уже большая толпа, Панфил спросил собравшихся:
— Как, мужики?.. Сюда требовать старосту?.. Аль самим во двор к нему идти?
Несмело отвечали мужики:
— Во двор надо бы…
— Можно уважить Филиппа Кузьмича…
— Все-таки, староста он…
Афоня топтался в толпе и выкрикивал:
— А я так располагаю, братаны… сюда его надо требовать!
Старики заворчали на пастуха:
— Не озоруй, Афоня!
— Ни к чему это.
— Староста он, аль нет?
— Правильно!
— Пошли, мужики…
Гурьбой двинулись к большому крестовику старосты. Шли и с опаской поглядывали на синюю узорчатую резьбу на карнизах и над окнами Валежникова дома, на новые просмоленные ворота, украшенные квадратиками из белой жести, — точно в первый раз видели этот большой дом с блестящими воротами и с тесовой крышей. Хорошо понимали, что живет в этом приземистом и крепком доме такой же хлебороб, как они. Но нутром чуяли, что Филипп Кузьмич Валежников есть обрубок той самой власти, против которой взволновалась и поднялась вся деревня.
Мирские, входя в ограду, тушили заскорузлыми пальцами трубки и заплевывали цигарки.
А Валежников стоял уже на крылечке, выходившем на двор, и, поглаживая рукой серую от седины, широкую бороду, растерянно спрашивал входивших во двор мужиков:
— Что это, мужички?.. Что случилось?
Панфила Комарова вытолкнули вперед, к самому крыльцу.
Не прыткий на язык Панфил кашлянул и сказал:
— Вот, Филипп Кузьмич… к тебе пришли…
И вслед за Панфилом заговорили все сразу, торопливо и разноголосо:
— К тебе, Филипп Кузьмич…
— Постоите!
— Пусть один кто-нибудь…
— Видишь, Филипп Кузьмич, пришли сами…
— Высказывай, Панфил…
— Тише!
— Пусть говорит Панфил…
Когда толпа утихла, Панфил снова загудел:
— Сам, поди, знаешь, Филипп Кузьмич, зачем пришел?.. Догадываешься?.. Сбудоражили, язви их, заимщики… насчет царя… и про слабоду… А мельник Авдей Максимыч вычитал нам из писания… То же самое выходит… и у него… Дескать, кончилась власть царя… ушел он с престола…
Староста побелел. Даже мужики заметили, что затряслись у него руки и ноги, и серая борода его запрыгала по груди. Заговорил было он, перебивая Панфила: «Посто-кось… Погоди…», да поперхнулся и умолк.
В ворота входили новые группы мужиков. Толпа вокруг крыльца росла и постепенно заполняла двор.
А дегтярник Панфил мял свою дымную бороденку просмоленными пальцами и говорил:
— Староста ты, Филипп Кузьмич… Вот и пришли…
Сказывай, что у вас там… в волости-то? Убирают царя… аль брехня звероловов? Может быть, приказ есть какой-нибудь тебе… Ты ведь как будто недавно ездил в волость… Сказывай…
Мужики опять поддержали Панфила:
— Сказывай, Филипп Кузьмич…
— А то знаешь, время-то какое…
— Не мытарь!..
— Чтобы без греха!..
Все напряженно смотрели через головы друг друга прямо в лицо Валежникову и ждали.
А он не мог справиться со своим волнением. Не знал, что отвечать мужикам. Снял картуз, вертел его в руках. Крякал. Но слов не было. Кое-как успокоился и начал:
— Конечно… ладно вы надумали… Ведь обчеством поставлен я… и начальством… Слыхал и я от баб про царя… слыхал!.. Ну, только так располагаю я, братаны… брехня все это… Мыслимое ли это дело… чтобы люди остались без царя?.. Сами посудите! Спокон веков заведено… Ну, куда мы тогда?.. Как будем жить без царя?
Молчали мужики, пораженные речью старосты. Задерживали дыхание, чтобы не пропустить ни единого слова. Во дворе, обнесенном высоким тесовым забором, стояла тишина. Слышно было, как где-то сзади толпы шуршали крыльями куры, купаясь в пыли. На задах Валежникова двора тоскливо мычал теленок. А с улицы доносился бабий крик:
— Ванька, Ванька, чтоб тебе!.. Иди домой, постреленок!
