— То есть, в спичечную коробку, — поправился Петин, но удара по Пухову у него не получилось, а он стремился ударить именно по нему: знал, что тот в свободные минуты у себя во дворе ставит коробку из-под спичек и бьет в нее из малокалиберной.
Все захохотали над «коробочной спичкой», в том числе и Петин. Они хохотали громко, заразительно, почти до упаду, чего, конечно, не делали бы там, в обкоме партии, а тут забавлялись вволю, особенно Николай Кораблев. Этот даже вытирал ладонью набегающие слезы и выкрикивал:
— Коробочная спичка! Здорово!
5
Волга, освещенная скользящими молодыми лучами солнца, играла бликами и настолько была тиха, что хотелось покинуть лодку и шагать по водным просторам — вон туда, к золотистому, обрывистому песчаному берегу, туда — к дубраве, зеленеющей в Тубинской пойме, туда — далеко вверх, где четко вырисовывались контуры строящегося гидроузла. Даже пароход, идущий сверху, казалось, не плывет по реке, а несется по воздуху, весь освещенный предутренней зарей и потому словно кружевной, прозрачный… И Аким Морев, глядя на Волгу — величавую и притягательную, напоминающую в своем легком, солнечном одеянии женщину, прилегшую свободно и вольно, — снова затосковал, видя во всем ее, Елену…
«И она там… среди жен — моя жена! — И, мысленно сказав «моя жена», Аким Морев весь засветился, помолодел, уже окончательно веря в то, что Елена сейчас действительно там, среди жен. — Вот за это спасибо Татьяне Яковлевне! А то — «поехать к Елене». Разве это возможно?» — так радостно думал он, все всматриваясь и всматриваясь в волжские просторы, то и дело меняющие свои краски, в чистое, нависающее над землей, голубеющее небо, на песчаный крутой — в обвалах — берег, и чувствовал, что живет, по-настоящему живет, что отныне и его личная жизнь наполнена большим смыслом и большой радостью.
— Тихо, — предупредил Петин, снова беря власть в свои руки, сердито посматривая на Пухова, который шалил, как мальчонка, шлепая по воде веслами. — Тихо, — еще раз предупредил он и ввел лодку через узкий проток в круглое, словно блюдо, озеро, заросшее по берегам густым ветельником, могучими дубами и толстенными коряжистыми ветлами.
Здесь со всех сторон от дубов, ветел и кустарника на озерко падала густая тень, которую посредине разорвало солнце, играя переливами лучей.
Когда через горловину проскользнула вторая лодка и стала рядом с первой, приткнувшись к небольшой песчаной отмели, Петин прошептал:
— Николай Степанович, переправляйтесь к Акиму Петровичу. Прикрепляйте концы невода вон к тому дереву, а мы с Александром Петровичем в закид пошли…
И огромная просмоленная и потому лакировано-черная лодка с неводом двинулась в окружение.
Полотно невода Петин опускал мастерски, бесшумно, только иногда та или иная четырехугольная крупная балберка падала на воду, звуком напоминая шлепок выпрыгнувшего леща.
Все они делали тихо, спокойно, уверенно: опускали невод, укладывали весла, прикрепляли концы невода к дереву. Участники лова посерьезнели, будто и в самом деле готовились совершить какой-то величайший подвиг.
Когда невод был заброшен, Николай Кораблев сказал:
— Пошли к ним, Аким Петрович. Трудно здесь ловить: на дне коряги, пни. Но Петин дно знает, как свою ладонь. Давайте на отмель — туда невод будем тянуть.
Как только они двинулись тропой, из затопленного кустарника с шумом стали вылетать селезни, или, как их в эти времена называют, «разбойники»; утки уже сидят на гнездах, не подпуская «разбойников» к себе, а «разбойники» в это время линяют так, что порою не в силах подняться в воздух. И теперь поднимались только те, на которых еще было перо, хотя видно — животы у них голые, шеи голые…
— Ох, сколько их!
— На этом озерке утка не гнездится. Вы ведь знаете, эти «разбойники», если найдут гнездо с яйцами, обязательно его разорят, а яйца поколют. Если же в гнезде окажутся утята, непременно повыкидывают их. В эту пору утки гонят селезней от себя, находятся в смертельной вражде с ними… Вот они, словно босяки, и собрались здесь, вроде в мужском монастыре.
Аким Морев все это знал и, однако, с удовольствием смотрел, как над его головой то и дело проносились полуголые селезни, встревоженные рыбаками.
— Взяли! — скомандовал Петин, забираясь в воду по горло, вскидывая руки, цепляясь ими за край невода.
Следом за Петиным и остальные рыбаки вошли в воду и, вцепившись в канат невода, разом запели все ту же песенку: «Ну-ка, ну-ка, э-ээй!»
Сначала невод шел легко, укладываясь гармошкой на дно лодки, которая стояла боком к отмели, потом он натянулся, видимо зацепившись за пень или корягу. Тогда Петин саженками поплыл к мотне, нырнул, дрыгая ногами, затем вынырнул, крикнул:
— Давай!
Невод сначала ослабел и снова натянулся, волоча что-то тяжелое, неподатливое. А около ног рыбаков скользили лещи, временами чиркая по икрам чешуей-броней, как рашпилями. Видимо, это были все старики, опытные, не раз уходившие из неводов. Бежали они и теперь, потому что Пухов, прервав пение, сказал:
— Чуете, друзья, как лещи-то удирают? А щуки! Щуки! Смотрите-ка!
Крупные щуки выплывали на отмель, то и дело высовывая из воды морды. Но виртуозней всех оказались карпы: эти со всего разбега перемахивали через полотно невода и уходили на волю.
— Вот акробаты! А ведь тянем что-то. Не шевелится, а тяжелое. Сом. Наверное, сом. Крупен, сатана. Запутался в мотне и, как связанный бандит, не шевелится даже. Жирен. Старикан. — Все это Пухов произнес с обычной своей иронией, однако слова его подбодрили остальных…
И невод пошел-пошел, все суживая и суживая круг, трепля балберками, а рыбаки, как грузчики в азарте, налегли, поддали, напрягая силы, поблескивая мускулатурой рук, плеч, спин…
Что-то невероятное происходило внутри невода: рыбы мечутся из стороны в сторону. Обычно, когда невод подходит к берегу, рыбы становятся вяловатыми, набиваясь в мотню, а тут носятся, подпрыгивают, суются в невод, норовя прорвать его.
— Странно, — проговорил Пухов. — Впервые вижу суматоху такую. Однако тянем. Тяжеленькое что-то попалось.
— Чудо, уверен! — решительно подтвердил Петин. — Гоп! Взяли!
Ну, раз чудо поймано — значит, тяни. Раз так, то, хотя уже и уставшие, мускулы еще больше напряглись, силы утроились; люди способны в таком случае не просто вытянуть что-то такое «тяжеленькое», попавшее в невод, а и гору свернуть.
И вскоре оно, «тяжеленькое», или, по уверению Петина, «чудо», стало выплывать. Сначала выглянуло из воды что-то похожее на краешек ошипованного колеса, что казалось тут совсем невероятным. Но вот показался и второй ободок.
— Постойте-ка, — ошеломленно произнес Пухов и первый подошел к ободкам, вцепился в них руками, потянул.
Ему помогли Аким Морев и Николай Кораблев. И вот на отмели стоят два колеса и задок старомодного тарантаса.
— Тю-ю-ю, — присвистнул Пухов.
— Тю-ю-ю, — следом за ним просвистел Николай Кораблев.
— Вот так чудо! — сказал Аким Морев.
— Выбрасывай! — истошно завопил Петин.
— Что «выбрасывай»? Чего «выбрасывай»? — намеренно серьезно и раздумчиво проговорил Пухов. — Нет, товарищ командарм, постой: мы тебя на этом тарантасе колесовать будем. Эге!
— Рыбу выбрасывай! — будто не слыша слов Пухова, снова завопил Петин.
— Ах, рыбу? Рыбу можно. На кой она нам, — проговорил Николай Кораблев и этим вызвал взрыв хохота у Пухова и Акима Морева.
— А тарантас — нет. Тарантас с собой возьмем… колесовать старшинку будем… при всем честном народе! — орал Пухов, хохоча. — Ну, взяли! Командарму, ясно, не положено таскать добычу. Ух! Взяли!
И задок тарантаса, сочась тиной, лег на корму большой лодки.
— Голытьба, не падай духом! — уже сидя за веслами, подчеркнуто шутливо прокричал Петин, хотя на душе у него, как говорят охотники, волки выли. «Просмеют теперь меня, черти. На весь рыбацкий мир просмеют… от одного Александра Павловича сбежишь», — думал он, выводя лодку из озерка и не глядя в глаза Акиму Мореву.
— Куда прикажешь, товарищ командарм? Давай скорее, а то добыча пересохнет! — похлопывая рукой по задку тарантаса, прокричал Пухов и снова захохотал.
— На Стрелку, — ответил, наигранно смеясь, Петин.
— Правильно: там место удобное — колесовать тебя, — согласился Пухов и проговорил тише, обращаясь к Николаю Кораблеву: — Вот влипли. Перед Акимом Петровичем неудобно: позвали рыбу ловить, а поймали задок тарантаса.
— Может, выкинуть его, задок? — предложил Николай Кораблев.
— Ну, нет, — запротестовал Пухов. — Для потехи повезем. А в самом деле, как он попал в озеро?
— В первые годы революции кулаки прятали в озерах тарантасы, даже сбрую, в надежде — наступит день, достанут, — пояснил Николай Кораблев.
