— Горы, — отвечаю, — новая вершина выросла, — и добавляю с намеком: — Безымянная пока.
— Ха-xa-xal — смеется он, совсем нестарый еще, простой и свойский парень, и, смеясь, встает, подходит к своему столу, нажимает кнопочку, и в кабинете появляется секретарша.
— Наташенька, — говорит он, — сообрази-ка нам кофе. Человек с дороги, надо угостить его, — и, подмигнув мне, улыбается: — Согласно законам кавказского гостеприимства, — и, развеселившись, заявляет: — Я и сам уже в некотором смысле осетин.
— Почетный осетин, — уточняю.
— Ха-ха-ха! — ликует он. — Ох-хо-хо!
Наташа приносит кофе в серебряном кофейничке, пирожные приносит, лимон, нарезанный дольками и посыпанный сахаром, и мы пересаживаемся за журнальный столик в уголке уютном, и, словно вспомнив, Васюрин вскакивает вдруг и направляется к стенке полированной — книги, книги, книги, — отпирает ключиком затейливым дверцу бара, достает початую бутылку коньяка и две серебряные стопочки.
— Мой любимый, — приговаривает Васюрин, наливая, — настоящий, из Армении прислали. У меня есть и «Мартель», но я предпочитаю этот. А может, вы хотите французский? — приостанавливается он, как бы спохватившись. — Пожалуйста…
— Нет, — успокаиваю его, — чего зря продукт переводить? — и, подняв стопочку, киваю: — Со свиданьицем.
— На здоровье, — кивает он в ответ.
Принимаемся за кофе, и Васюрин снова запевает хвалебную песнь:
— Настоящий. Бразильский. Приятель один привез. Из Сан-Пауло.
Песнопения эти во славу потребляемых продуктов начинают меня раздражать:
ТАКИЕ БАНКЕТЫ ЗРЯ НЕ ДАЮТСЯ.
— Вкус и аромат, — подпеваю мрачновато. — Тонизирующее действие. Тот, кто черный кофе пьет, никогда не устает.
— Верно, — соглашается Васюрин, — уставать нам нельзя. — Он берегся за бутылку: — По второй?
— Знаете, — ворчу, — у меня складывается впечатление, что вы пригласили меня не для того, чтобы откушать со мной коньяка.
— Да, — улыбается он, — не только для этого.
— Ну, и давайте перейдем к делу, — предлагаю, — не зря же я одолел расстояние в полторы тысячи километров.
Он смотрит на меня внимательно, ставит бутылку и произносит с недоумением некоторым и даже с обидой:
— Мне хотелось обсудить все по-дружески, в застольном, так сказать, порядке, но если вы предпочитаете официозный стиль…
— Я предпочитаю ясность, только и всего.
— Ну, что же, — соглашается он, — и вы по-своему правы.
Он встает, уносит бутылку, запирает ее в бар, усаживается в кресло свое должностное, нажимает кнопку и говорит возникшей в дверях секретарше, и не только ей, но и для меня отчасти:
— Наташа, сотри-ка следы нашей трапезы бурной.
Она молча ставит на поднос кофейничек опорожненный, посуду задействованную, уходит, и, глядя ей вслед — фигуркой ее ладной любуясь? — он роняет как бы между прочим:
— Садитесь поближе. Продолжим в стерильной обстановке.
Пересаживаюсь, и это
НАЧАЛО СЛЕДУЮЩЕГО ДЕЙСТВИЯ,
и я жду с л о в а, а Васюрин молчит, то ли не решаясь вступить, то ли проигрывая свою роль про себя, готовясь.
— Вы человек неглупый, — изрекает он наконец, — и, полагаю, догадываетесь, о чем пойдет речь, и потому говорить я буду открытым текстом.
— Благодарю, — усмехаюсь, — весьма польщен.
Не обратив внимания на реплику мою незамысловатую, он продолжает:
— Вам известно, конечно, что Заурбек Васильевич ушел на пенсию. Человек он заслуженный, и руководитель, наверное, был неплохой, но с фельдфебельскими замашками, и я не думаю, что вам удавалось ладить с ним, не тот у вас характер…
— Давайте оставим З. В. в покое, — предлагаю.
— Да, — соглашается Васюрин, — о покойниках плохо не говорят. Поэтому будем говорить о живых… Вам известно, видимо, и то, что образовавшуюся вакансию займет мой протеже, если выражаться по старинке. Не буду пока называть его фамилию, но смею уверить вас, что человек он вполне современный, с в о й ч е л о в е к, одним словом. Вопрос о его назначении решится через две-три недели, и сразу же по прибытии в Орджоникидзе он подготовит проект приказа о назначении вас на должность ведущего конструктора.
Васюрин улыбается, и улыбка застывает на его лице, словно приклеенная, и он смотрит на меня, ожидая и требуя немедленной, восторженной благодарности.
— Мерси, — киваю. — Но чем обязан?
— Давайте-ка без ложной скромности, — отмахивается он и тут же снова улыбается, но не требовательно уже, улыбается и головой покачивает озадаченно: — Целая группа ученых мужей во главе с вашим покорным слугой, — говорит, — а некоторые из мужей весьма имениты, — он умолкает, позволяя прочувствовать значимость этих слов и восхититься его способностью иронизировать по собственному адресу: — Ха-ха-ха, — выдает для верности коротенький смешок, и когда я откликаюсь наконец:
— Ха-ха-ха, — он продолжает:
— Целая группа ученых, в стенах головного НИИ ведомства, заметьте, в поте лица своего ведет исследования, разрабатывая технологию получения производного AB, столь необходимого в народном хозяйстве. И вот, когда результат получен и найден простой и единственно верный, казалось бы, вариант технологического процесса, где-то на периферии, какой-то никому не известный Алан, — он обескураженно разводит руками, — предлагает конструкцию, которая перечеркивает труды именитых и позволяет, если это подтвердится исследованиями, создать эффективную линию для п р о м ы ш л е н н о г о п р о и з в о д с т в а AB… Поздравляю! — смеется он. — Самолюбие ученых ущемлено, престиж института поставлен под удар и тут, согласно кондовой литературной схеме, а литература, как известно, отражает жизнь, должно произойти следующее: собирается ученый совет, и титулованные мужи, сплоченные общей обидой, рассматривают предложенный проект и отвергают его как нереальный, ошибочный и безграмотный даже, чтобы потом, когда страсти поутихнут, вернуться к нему, обосновать н а у ч н о и представить как собственное детище. Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха! — отвечаю. — А и Б сидели на трубе.
— А упало, Б пропало, — подхватывает Васюрин.
— Согласно литературной схеме? — усмехаюсь.
— Нет, — отвечает он торжественно, — мы будем делать дело, ибо оно превыше любых схем… Я давно уже слежу за вами, — в голосе его появляются задушевные нотки, — и должен признать, что человек вы, безусловно, талантливый. Но талант, — вздыхает он, — может проявиться по-настоящему лишь тогда, когда он сфокусирован на чем-то одном, важном и значительном. Вы же в силу самой специфики вашего предприятия вынуждены разбрасываться — сегодня одно, завтра нечто противоположное, и каждый раз это лишь часть чего-то целого, фрагмент, а то и просто вешалка для гардеробной или тележка для уборки отходов, я и об этом знаю, — он сокрушенно покачивает головой, — и, таким образом, изобретательство ваше носит случайный, спорадический характер. Однако последняя идея, предложенная вами, выходит за ряд случайностей, и для пользы дела я считаю целесообразным сделать вам следующее предложение, — он смотрит на меня, словно прикидывая мне цену и в то же время давая понять, что обхожусь я недешево, и, дав это понять и поразившись широте своей натуры, он восклицает с веселым отчаянием: — Вы станете ведущим конструктором не только в своем отделе, как я уже говорил, но ведущим конструктором н а у ч н о й т е м ы, которая разрабатывается под моим началом! Впряжетесь, так сказать, в один воз с учеными мужами, чтобы совместными усилиями свершить главное — освоить промышленное производство AB. Таким образом, и волки будут сыты, и овцы целы, ха-ха-ха, и самолюбие мужей не пострадает, и вы получите возможность провести самостоятельную творческую работу. Все оборудование по теме будет конструироваться под в а ш и м непосредственным руководством. Ну?! — восклицает он, то ли мной, то ли собой восхищаясь. — Что вы на это скажете? Вот вам и Алан с периферии!
Я уже догадываюсь, к чему он клонит, и чтобы помочь ему доиграть роль — героя или злодея? — подбрасываю реплику, вывожу его на финишную прямую:
— Все прекрасно, — вздыхаю, — но заявка на изобретение уже составлена, сдана в отдел технической информации н а ш е г о предприятия и, наверное, уже отправлена в Комитет по делам открытий…
— Это не имеет никакого значения, — роняет он небрежно. — Заявку можно вернуть для д о о ф о р м л е н и я и отправить снова. А вообще-то вы поторопились, конечно, сдать ее. Вас-то я понимаю, — он кивает мне ободряюще, — азарт, восторг, эврика, но руководители и ваш директор в частности, — он морщится, — могли бы и подсказать вам, что этой проблемой давно уже и небесплодно занимаются и другие. Идея, что называется, уже носилась в воздухе, когда вы ее ухватили, но, согласитесь, на этот зримый, доступный для п о т р е б л е н и я уровень она вознеслась не сама собой и не волею случая. Идея оформилась в стенах этого института, этого кабинета, если хотите. Более того, без нас вы бы и знать не знали о существовании реагентов A и B, прошу прощения, и, естественно, о производном AB. Итак, мы написали предложение, а вы, честь вам и хвала, поставили точку.
