Тридцать персональных рублей ему были важны не как деньги, а как принцип. Поэтому он выпускал из-под авторучки заявление за заявлением, по опыту зная, что капля долбит камень.
Зиновий Ильич, искушенный в жизни не меньше Харлампиева, но обладавший значительно более развитыми умственными способностями, аккумулировал в качестве второй должностной инстанции (первой был руководитель сектора, безразлично чертивший резолюции о всемерной поддержке заявителя) исходящие от Харлампиева петиции. Принимал на собственные плечи могучий натиск пятидесятилетнего пенсионера. Но в нужные моменты он довольно явно намекал директору о гремучих змеях, дремлющих до поры до времени в недрах его объемистого портфеля.
Директор и зам по науке и на этот раз хорошо поняли друг друга. Бортнев был признателен, что Зиновий Ильич не вынудил его возиться с заявлением пенсионера-экономиста. Лаштин же понял, что Василий Петрович не будет дотошно влезать в вопрос огульной замены металлических конструкций сборным железобетоном.
— Так я прошу вас, Василий Петрович, выкроить денька три-четыре, чтобы подробнее разобраться в вопросе экономической эффективности железобетонных конструкций. Коль скоро у вас появились сомнения, я настоятельно прошу выбрать время…
— Постараюсь, Зиновий Ильич, — с готовностью согласился директор и перелистал настольный календарь, исписанный столь густо, что на первых пяти страницах трудно было поставить элементарную, не имеющую измерений точку. — На этой неделе решительно не удастся… Дикий цейтнот, приношу извинения… Пожалуй, с вашего разрешения, будем ориентироваться на конец месяца.
— Как вам удобно, Василий Петрович.
— Вот и договорились! — довольно сказал Бортнев и протянул заму по науке худосочную, истрепанную многочисленными пожатиями руку.
Лаштин весело щелкнул застежкой портфеля.
— Василий Петрович! — в приоткрытую дверь просунулась седая «бабетта» секретарши. — Из министерства Прохоров звонит. Вы на месте?
— Прохоров? — вскинул голову Бортнев и мгновенно нашел решение: — Нет, я ушел в Академию наук.
— А Макову что сказать? Он по прямому…
— С Маковым соедините, — Василий Петрович остановил уходящего зама. — Одну минуточку, Зиновий Ильич! — Директор бойко схватил трубку. — Бортнев слушает… Приветствую, Вячеслав Николаевич! Рад слышать ваш голос… Нет, только что примчался… Понимаю, понимаю… Безусловно, сделаем все, что в наших силах… Как вчера «Спартачок» играл!.. Да, я устойчиво за «Спартак»… Пять — один, это же блеск! Поэзия! Ну конечно… Зиновий Ильич мне докладывал… Так стараемся же, Вячеслав Николаевич. Справку? Представим… Через неделю? Срок жестковатый…
Зам по науке прислушивался к телефонному разговору. При последних словах Бортнева он энергично закивал.
— Раз надо, значит сделаем, Вячеслав Николаевич, — так же энергично сказал директор, поняв знак зама. — Можете засекать секундомером. Привет!
Трубка легла на рычаг, и в телефоне тотчас же бренькнуло. Секретарша оперативно отключила директора от внешнего мира.
— Требует справку с данными по эффективности сборного железобетона на объем строительства за два квартала, — сказал Бортнев. — Это же пол-института за месяц не обсчитает.
— За неделю сделаем. Махнем по усредненным отчетным данным и плановым затратам… Кое-какие материалы у меня уже подготовлены.
— Умница вы, Зиновий Ильич, — облегченно вздохнул Бортнев.
Директор знал, что его зам по науке не бросает слов на ветер. В этом он скуп, реален и надежен, как орган, занимающийся финансированием из госбюджета.
Зиновий Ильич пожалел, что «потерял лицо» и привлек на защиту своей научной проблемы вульгарное заявление пенсионера-экономиста Харлампиева. Высокую цель стал оборонять первобытной дубинкой. Ведь облюбованное им детище находилось под надежной защитой виз и подписей руководящих товарищей из министерства. Каждый из них ляжет костьми, доказывая актуальность разрабатываемой Лаштиным научной проблемы.
Не станут же они сечь самих себя.
Глава 4. Чистота терминологии
В половине одиннадцатого старший научный сотрудник Петр Петрович Восьмаков регулярно вводил в организм поливитамины, железистые соединения и ферменты, повышающие жизнедеятельность органов внутренней секреции. Он уже съел сырую морковку, тщательно пережевал два перышка лука и теперь сосредоточенно чистил перочинным ножом яблоко. Затем он разделил яблоко на четыре дольки и разложил дольки на листе бумаги.
— Прошу вас, Инна Александровна, — сказал он соседке с яркими губами на удлиненном лице и глазами, умело отретушированными под японку. На шее соседки блестел крохотный стилизованный крестик. Год назад она носила на цепочке позолоченный ключик. Ключик никому не потребовался, и Инна Александровна оперативно заменила его крестиком. Это было уже не тонкое приглашение, а вопль о помощи к всемогущему богу, который, как известно по истории живописи, протянул руку Марии Магдалине.
Инна Александровна вежливо отказалась от угощения. Она не употребляла ни сырой моркови, богатой каротином, ни витаминозного зеленого лука. Она предпочитала цыплят-табака, осетрину на вертеле или в крайнем случае капусту по-гурийски. Фрукты же, как всякий цивилизованный человек, Инна кушала на десерт, с коньяком и ликерами.
Вкусы старшего научного сотрудника Петра Петровича Восьмакова и старшего инженера Инны Александровны Замараевой были, как пишут в научных книгах, диаметрально противоположны.
Сходились они лишь в одном пункте — в желании устроить семейную жизнь. Оказавшись очередной раз в холостяках, Петр Петрович страстно желал надеть на себя цепи Гименея. Инна Александровна, еще ни разу не выходившая замуж, не менее пылко стремилась вступить в зарегистрированный брак.
Это желание, естественно возникшее еще на студенческой скамье, соответственно развилось после четырех лет напряженной работы в научно-исследовательском институте. Но вместе с тем выросли и требования к будущему избраннику, образовав некий разрыв между мечтой и реальностью. Этот разрыв в последние годы стал расти, как трещина в подтаивающем горном леднике. В один прекрасный день Инна Александровна сообразила, что у ног ее может разверзнуться ледяная пропасть, отрезать ее от простых житейских радостей и обречь на одиночество, совершенно неподходящее для ее общительного и жизнелюбивого характера.
Даже хорошее вино не должно перестаиваться. Поэтому Инна Александровна принимала энергичные меры, чтобы перебросить через трещину мостик с перильцами и перемахнуть в мир супружеского счастья.
Но соседям по работе не было суждено соединиться и в таком важном пункте, ибо это, Как известно, требует согласованных действий. А их разделяло три десятка лет разницы в возрасте, а главное — принципиальные разногласия в гастрономических привычках.
Как знать, может быть, доброе и одинокое на данный момент сердце Инны Замараевой с присущей всем женщинам жалостью к ближнему и решилось бы согреть душу старшего научного сотрудника, облеченного кандидатской степенью. Но мысль, что при этом остаток дней придется питаться в основном овощами, да еще в сыром виде, делала этот союз невозможным и более того — бессмысленным.
Управившись с поливитаминами, Петр Петрович поглядел на часы и привычным движением включил транзистор.
— …начинаем производственную гимнастику! — зазывно прозвучало из транзистора.
Старший инженер Инна Замараева, старший экономист Розалия Строкина и старший техник-лаборант Славка Курочкин гуськом потянулись к стеклянной двери в алюминиевой обвязке, элегантно вмонтированной в кладку силикатных блоков.
Петр Петрович Восьмаков снял пиджак, поправил цветные подтяжки и приготовился к ходьбе на месте.
— И… раз… и… два. Дышите глубже!.. И раз… и два… — повелительно неслось из транзистора.
Повинуясь этим командам, Восьмаков глубоко дышал, поднимал и опускал руки, приседал, делал полуобороты направо и налево, сгибал позвоночник и напрягал брюшной пресс.
В коридоре за стеклянной дверью Инна Замараева и Славка Курочкин обсуждали игру Софи Лорен в последнем кинофильме и возможных кандидатов на футбольный кубок.
Очкастая Розалия Строкина что-то сосредоточенно считала на логарифмической линейке и все время сбивалась. Ей мешала размахивающая за стеклом костлявыми руками фигура Петра Петровича Восьмакова, задорный басок Славки Курочкина, сигарета Инны и мысль, что сегодня у ее благоверного день получки и он опять заявится домой навеселе.
Розалия Строкина была слабовольна. У нее не было такой фантастической целеустремленности, какой обладал Петр Петрович Восьмаков. При одной мысли о гимнастике у Строкиной сразу портилось настроение.
