В шестьдесят лет Петр Петрович был крепок телом, как мореный дуб, и тверд душой. Летом он систематически играл в теннис и по утрам пробегал двухкилометровую дистанцию. Осенью регулярно ходил в туристские походы, а зимой отдавался лыжам и конькам.
Он не курил, пил только кофе и «Ессентуки» одиннадцатый номер. Прожитые годы не наградили его ни лысиной, ни брюшком, ни склерозом сосудов. У Петра Петровича были пышные благородные седины, сухое лицо с морщинами средневекового доктора теологии и гибкая талия, хотя он уже тридцать лет занимался сидячей научной работой.
Строкина не могла себя заставить играть не то чтобы в теннис, а в элементарный бадминтон. Кроме того, она обожала сдобные пироги, запеканку из лапши, пирожные и ванильные вафли.
Поэтому Петр Петрович Восьмаков был худ и строен, как мумия Тутанхамона, а Розалия Строкина походила на мешок с хлопчатником.
Восьмаков, будучи в прошлом четырежды женат (по справке Инны Замараевой), не имел детей, а старший экономист Строкина плодоносила, как орошаемый приусадебный участок. В двадцать семь лет у нее были уже дочь, двое погодков-сыновей и, на радость мужу, она знала, что в положенное время у нее опять будет прибавление семейства.
— Славик, ты мне обсчитаешь ведомость по расходу нерудных? — попросила Строкина старшего техника-лаборанта.
— Конечно, обсчитаю, — с готовностью откликнулся Курочкин.
Старший техник-лаборант никогда не отказывался помогать в работе. Поэтому стол его был завален грудами бумаг, принадлежащих всем работникам сектора. Славке это было очень удобно. Инне Курочкин говорил, что считает для Строкиной, а Строкиной сообщал, что «кропает» ведомость для шефа. Шефу же жаловался, что весь сектор свалил на него работу и ему некогда даже дыхнуть, не говоря уже о выполнении возложенных на него, как на старшего техника-лаборанта, прямых обязанностей. Такое положение позволяло Курочкину заниматься единственно, с его точки зрения, нужным делом — готовить уроки, поскольку Славка экстерном собирался сдать на аттестат зрелости, а затем поступить в энергетический институт.
О Славкином методе в секторе были хорошо осведомлены и тем не менее подкладывали ему на стол бумаги и просили помочь. Это создавало иллюзию, что работа делается. Потом, когда приходил срок, когда шеф нависал грозовой тучей, всегда можно было отыскать на Славкином столе необсчитанную ведомость по нерудным, изругать для отвода души этого лентяя и дармоеда и, разозлившись, управиться с ведомостью раз в пять быстрее обычного.
Петр Петрович выключил транзистор, надел пиджак и проследовал на служебное место. Инна Замараева погасила сигарету и припудрила орлиный нос, доставшийся ей в наследство от папы-генерала вместе с трехкомнатной квартирой на Кутузовском проспекте. Строкина сунула в карман логарифмическую линейку, вошла в комнату и развернула на столе чертежи пятиэтажного панельного дома серии один тире пятьсот семь, чтобы обсчитать расход стеновых материалов. Инна пристроилась к телефону, Славка открыл учебник истории.
Петр Петрович Восьмаков занялся картотекой.
Это было любимое детище старшего научного сотрудника, плод его двадцатилетних научных усилий. Все, что нужно развивающейся науке экономики строительства, собрал в аккуратных продолговатых ящичках этот неутомимый труженик и ветеран.
В ящичках находилась картотека цитат, выверенных по подлинникам с указанием источников, систематизированная по авторам и научным проблемам, На карточных прямоугольничках были выписаны аккуратным почерком Петра Петровича Восьмакова основополагающие высказывания маститых мужей экономики — академиков, докторов, профессоров, а также руководящих деятелей.
Картотека Восьмакова была популярна в институте. Она ощутимо сокращала время аспирантам, работающим над рефератами и диссертациями, а также научным работникам, занятым подготовкой теоретических докладов к очередным конференциям и расширенным сессиям. Картотека буквально спасала институт в тех аварийных случаях, когда за полчаса требовалось дать фундаментальное научное обоснование к срочной справке.
Но кроме такой утилитарной цели, картотека имела высокое научное значение. С ее помощью Петр Петрович надеялся вывести экономику строительства из теоретического тупика.
По глубокому убеждению Восьмакова, неразбериха и путаница в этой науке, идейный разброд и теоретические шатания происходили из-за терминологических неточностей основных понятий.
Петр Петрович самоотверженно боролся за терминологическую чистоту определений, их безусловное и точное соответствие чеканным строкам цитат, заботливо и старательно собранным в уникальной картотеке. Этим делом он занимался столь же упорно, самозабвенно и последовательно, как производственной гимнастикой, отдавая без остатка все свое служебное время.
На данном этапе он искал место строительства в системе социалистической экономики, категорически опровергая извращенное, теоретически безграмотное определение, господствующее в периодической печати, что строительство — это отрасль материального производства. Пребывая в полном терминологическом одиночестве, Петр Петрович вот уже лет пять убеждал всех письменным и устным способами, что строительство — это отрасль не материального производства, а отрасль промышленности, и вел героическую борьбу за торжество своей научной теории.
Это было нелегко. Но по воспоминаниям давно прошедшей юности Восьмаков отчетливо представлял, что таскать кирпичи на стройке еще тяжелее, чем сражаться за чистоту терминологии.
Петр Петрович выступал на ученых советах, на защитах кандидатских диссертаций, на расширенных конференциях, теоретических семинарах, писал статьи в журналы, заявления в вышестоящие организации и докладные записки в дирекцию института.
Борьба была изнурительной, требовала напряжения сил и исключительной выдержки. Когда Восьмаков просил на ученом совете слова, обязательно раздавались предложения «подвести черту». Докладные записки, отпечатанные с двумя интервалами, отступлением абзацев и выделенными курсивом подтверждающими цитатами, тонули в дирекции, как в бездонном омуте, оставляя лишь след в виде входящего номера на копии докладной.
Но не это угнетало закаленного борца за чистоту терминологии. Месяц назад Петр Петрович, очередной раз перебирая картотеку, обнаружил потрясшие его до глубины сознания противоречия в цитатах. Одна из них, например, отрицала действие закона стоимости при социализме, вторая утверждала, что его действие носит ограниченный характер, а третья признавала действие этого экономического закона.
Перечитывая цитаты, Петр Петрович вдруг сообразил, что, занимаясь три десятка лет экономикой, он на самом деле не знает, действует у нас этот закон стоимости или не действует. Как всякий скромный труженик науки, он верил авторитетам, считал, что высказывание доктора наук всегда значительнее и правильнее, чем утверждение кандидата, а мысль академика вернее и точнее мысли простого доктора наук.
Но быстротекущее время и неуживчивая реальная действительность меняли авторитеты в науке, как молодые люди моду на пиджаки, прибавляя новые и новые цитаты. Молодые авторитеты, словно созревшие жеребцы-трехлетки, вставали на дыбы и кидались на испытанных вожаков научных табунов. Порой случалось и хуже. Обрастая степенями и званиями, научные индивидуумы меняли собственные высказывания, Отрицали в зрелых докторских годах то, что говорили в кандидатском отрочестве.
В судорожных попытках устоять Петр Петрович кинулся сверять все цитаты в картотеке. И эта опрометчивость подкосила его. Каждый день проверки приносил новые противоречия в цитатах.
Однажды ему пришла даже ошеломляющая мысль об уничтожении картотеки. Но у него недостало сил. Он не мог поднять руку на маститые фамилии. Не мог растоптать высказывания академиков, сжечь цитаты докторов наук или швырнуть в корзину для бумаг научные определения, разработанные профессорами.
Никто еще не догадывался о катастрофе, обрушившейся на тренированного производственной гимнастикой, крепкого телом и умом старшего научного сотрудника Восьмакова.
Он, как и прежде, неутомимо сидел за столом и прилежно перебирал карточки. Но если бы сослуживцы были более внимательны, они прочитали бы в потухающем взоре Восьмакова тоску и теоретическую безысходность. Пальцы Петра Петровича с седыми завитками на фалангах привычно скользили по прямоугольным карточкам цитатной картотеки. Но, как из клавиш расстроенного рояля, они не могли уже извлечь складной терминологической мелодии.
Глава 5. Розовые „галочки“
— Инка, шеф идет! — приглушенным голосом крикнул Курочкин и ловко сунул учебник истории под груду лежащих на столе бумаг.
