все двери и тут же услышал треск и звон стекла. Ворвался в комнату Кикнадзе, увидел прыгающего из окна преступника, выстрелил. Я прикинул: чтобы пробежать от конца коридора до той комнаты, дергая все подряд двери, ворваться в нее, выхватить пистолет и выстрелить — потребуется две, от силы, три минуты. Раз выстрелы прогремели без пяти восемь, значит крик Яковлева был максимум без восьми. Вот тут-то и потребовался на помощь ты, так сказать, последний свидетель.
Мельников слушал с большим вниманием.
— Выяснилось, — продолжал Волков, — что Яковлев позвонил тебе без пятнадцати восемь. Потом я попросил тебя прочесть вслух его телефонный доклад. Засек время. Секундомер показал почти минуту. Выходит, что солдата убили без четырнадцати восемь. Где же правда? Без восьми или без четырнадцати? Уж слишком большая разница во времени. Пришел к выводу, что причина в лживом показании Козырева. Но одно дело предположить, другое — доказать. Я хорошо помнил твой доклад, что после того, как оборвался разговор с Яковлевым, ты долго стучал по рычагу, а телефонистка не отвечала. Задал вопрос: не слышал ли во время этой паузы выстрелов? Ты ответил, что нет. Только треск. Он раздался почти сразу, потом пропал.
— В чем же тонкость? — не понял Мельников.
— Тонкость?.. А сообрази сам, Александр Васильевич! Вырывается предсмертный вопль и трубка повисает. Если бы все было так, как рассказал Козырев, то, услышав этот крик, через сорок секунд он был бы в комнате Кикнадзе. Это время показал вчерашний хронометраж. Пусть десяток секунд потребовалось ему на то, чтобы вытащить пистолет и выстрелить по убегающему преступнику. Значит, от крика до выстрела чуть больше минуты. Трубка болталась три-четыре минуты. Услышал бы ты выстрелы?
— Безусловно.
— А ты их не слышал. Яковлева убили без четырнадцати, выстрелы — только без пяти восемь. Стрелял он позже.
Мельников все понял, но как же, по мнению Волкова, произошло убийство?
— Как произошло?.. Думаю, вот как... Отпустив Яковлева в туалет, Козырев вскоре пошел за ним. Солдата в туалете не оказалось. Тогда Козырев надевает плащ-накидку и галоши Маркина, которые пока неизвестно, как у него оказались, вытаскивает из скоб тамбурных дверей брус и спешит в комнату Кикнадзе. Увлеченный докладом, Яковлев допускает его к себе. Убив солдата, Козырев выламывает окно и прыгает на улицу. На бегу снимает плащ, перчатки, кастет. Срывает с тыльной двери штаба мастичную печать и открывает замок. В тамбуре запирает брусом дверь, тряпкой уборщицы затирает свои следы и спешит в комнату Кикнадзе. Вот только когда прогремели выстрелы, ими Козырев имитировал погоню за убийцей. Он влез на подоконник, выпрыгнул наружу и, будто преследуя преступника, побежал по своим же следам, но уже в сапогах без галош. Не подкопаешься. Два следа на подоконнике: от галош и сапог. Два на снежной целине. Стружка от плаща на острие разбитого стекла. Едва это установили, Козырев подтвердил.
— У тыльной двери штаба был отпечаток от галош. Умышленно его Козырев сделал или?..
Волков немного помолчал.
— Тут можно предположить два варианта. Первый: Козырев так торопился попасть снова в штаб, что плащ с себя стащил, а о галошах забыл. Второй: след сделан умышленно, чтобы сбить с толку. Посуди сам. Раз след галоши у тыльной двери с улицы, значит убийца прошел снаружи. Этой маленькой, вроде, оплошностью, Козырев опять же маскировал себя. Думаю, что более вероятен этот вариант. Он логично вплетается в тонкую игру, продуманную Козыревым.
— А как в комнате Кикнадзе дверь осталась приоткрытой? Ведь Маркин утверждал, что запер ее.
Заложив руки за спину, Волков прошелся по кабинету.
— Понимаешь, Александр Васильевич, для полного доказательства, что убийца Козырев, этого звена как раз и не хватало. Вчера ты прислал ко мне рядового Ивченко. Он оказался действительно наблюдательным. Еще восемнадцатого декабря показал, что последним после заседания комсомольского бюро вышел высокий лейтенант. Это был Маркин. Сразу после его ухода Козырев пошел в туалет. Замок в двери комнаты Кикнадзе без секрета. Чтобы его открыть, Козыреву вполне хватило одной-двух минут. Позже Ивченко видел выходящего из караульного помещения Козырева. У того в руках был какой-то сверток.
— Плащ и галоши, — догадался Мельников. — Но почему же Ивченко нам сразу об этом не сказал?
— У тебя было подозрение на Козырева? Нет. У солдата — тем более.
Александр Васильевич вздохнул. Ах, как тяжко было на душе!
— Да, Степан Герасимович, подвели меня уши стать летчиком, не выходит и чекист. Закончим дело, подам рапорт, чтоб перевели в технари.
— Ничего. Не сразу Москва строилась. А пока... На гауптвахте бывай регулярно. Особенно, когда в карауле Козырев. При нем — напирай! Без него попытайся узнать у Маркина, не угощал ли его в пути водитель «Победы» конфетами, папиросой!.. Пусть вспомнит о телеграмме. Что-то не то и с женой Азарова. Важных решений не принимать! Посоветуйтесь с Игнатенко. Он будет находиться в кафе «Заря» с одиннадцати до полдвенадцатого дня. В такое время людей там мало. Если полковник Шилов вернется из командировки и спросит о делах, можно доложить.
Мельников встал и хотел выйти, но Волков его остановил:
— Александр Васильевич, помнится ты называл фамилию девушки, от которой Козырев получил письмо.
— Да, Ирина Жарова.
— Благодарю. Свободен!
В тот же день вечером к Волкову прибыл Игнатенко. Ему кое-что удалось узнать о Екатерине Лузгиной. До войны она была хорошей спортсменкой. Главный ее козырь — лыжи.
Замуж Екатерина вышла перед самой войной. Дмитрий ушел на фронт. Вначале весточки шли от него регулярно, а в сорок втором, как «пошла заваруха» под Сталинградом, письма пропали.
Лузгин вернулся домой неожиданно. Почти два года провалялся в госпиталях с осколком в голове. Потом родилась дочь. Дмитрий работать не мог. Все хозяйство тянула она. Пошла в пивную, где работает и сейчас. А Дмитрий все слабел. Ослеп. За ним ухаживала добросовестно, но с мужиками, говорят, «баловалась». Вскоре Лузгин умер.
В 1953 году Екатерина «снюхалась» с каким-то фронтовиком. Он работал плотником на стройке. По отзывам: нелюдим, угрюм. Встречались год, может, два. Потом их перестали видеть вместе. Покойный Крайнин до бильярдной работал плотником. Был угрюм и нелюдим. По анкетам — фронтовик. А вот прекратились ли их встречи?
Игнатенко, как условились, пошел к ней на свидание, но умышленно запоздал.
— Извини, Катя, задержался малость. За билетами простоял.
— А я уж думала, не придешь. Ну, проходи. Дочки как раз дома
