– Именно в черте города.
– Во всяком случае, один я помню хорошо: большой дом рядом с бывшим клубом "Гармония"… Ты "Гармонию" помнишь? Хотя, кажется, этот дом разрушен бомбардировкой, но это не имеет значения. Когда-то в подвале этого дома, во втором дворе, помещался большой винный склад, помнится, фирмы "Братья Синадино".
– Это не важно, как звали братьев, – нетерпеливо заметил Петр Васильевич.
– По-моему, там и до сих пор должны находиться громадные пустые бочки, если, конечно, их не вывезли… Так вот, за бочками, в самой глубине подвала, и начинаются катакомбы. Собственно говоря, самый подвал и есть передняя часть катакомб, но только зацементированная и превращенная в винный склад… Ну, а дальше идут собственно катакомбы, если их, конечно, до сих пор не замуровали… Хотя не думаю… Вряд ли кому-нибудь, кроме меня, известно об их существовании… Некоторые старики одесситы, конечно, знали, да "иных уж нет, а те далече", – с кроткой, покорной улыбкой вздохнул Африкан Африканович и завертел на животе пальцами. – Так вот, если это вас устраивает… А других не помню… Просто забыл. Не та память!.. Впрочем, нет, вру, – спохватился Африкан Африканович, – это подвал вовсе не Синадино, а братьев Британовых… Даже, вернее сказать, фирмы "Золотой колокол"…
Но Петр Васильевич уже не слушал его бормотанья. Он вскочил с подоконника, стремительно обнял Африкана Африкановича и крепко поцеловал его белую, холодную морщинистую щеку:
– Спасибо, Африкан Африканович! Вы очень, очень помогли нам… А теперь я пойду.
– Постой, куда же ты? Петя! Ключи-то у меня.
И в эту самую минуту где-то в порту вдруг как бы мелькнула очень сильная молния. Зловещий свет пролетел по музейным залам, отражаясь в витринах. Воздух рвануло, со звоном посыпались стекла. Петр Васильевич и Африкан Африканович инстинктивно прижались к стене. Новый взрыв, еще более сильный, потряс здание. Они подождали некоторое время и осторожно посмотрели в окно. Над пирсом Нефтяной гавани, в сияющем небе, низко висело плотное черное облако взрыва, освещенное снизу бушующим пламенем. Это горел бензин, и в огне продолжали взрываться одна за другой цистерны, постепенно окутывая все вокруг тяжелым, непроницаемо-душным дымом.
– Толково! – сказал Петр Васильевич и, не оборачиваясь, вышел.
Африкан Африканович семенящей рысцой побежал за ним, догнал в вестибюле и отворил дверь.
Но, перед тем как выпустить Петра Васильевича на улицу, Африкан Африканович с необычайной силой обхватил своими короткими ручками его шею, притянул к себе и стал его быстро, мелко целовать куда попало – в голову, в плечи, в грудь, жарко шепча:
– Ну, Христос тебя спаси!.. Экий ведь ты какой отчаянный… Петька Бачей!.. Ты все-таки будь поосторожней… А то знаешь… И глазом не моргнешь… Ах, боже мой, боже мой!.. – Слезы текли по его толстым наморщенным щекам. – Ну, ступай, ступай! – почти крикнул он наконец, но в самых уже дверях с силой удержал его за рукав. – Стало быть, мезис? – сказал он, плача и хохоча в одно и то же время.
– Мезис, Африкан Африканович, мезис! – поспешно ответил Петр Васильевич, в последний раз пожал руку своему бывшему учителю и вышел на белую, раскаленную улицу, по которой уже с воем неслись в порт полицейские и пожарные автомобили.
Ночью шел сильный дождь. На рассвете мокрая степь курилась туманом. Изредка поглядывая в смотровую щель, Синичкин-Железный видел, как мотается на ветру куст сербалины (шиповника), усыпанный желто-красными плодами. Ветер был неприятный, холодный. Низко над степью бежали темно-синие утренние тучи. Глубоко засунув руки в рукава и прижав к груди винтовку, Синичкин-Железный кутался в шинель и никак не мог согреться.
Он был очень болен, и все вокруг понимали, что он долго не протянет. Но он пытался скрыть свою болезнь и не позволял о ней даже заикнуться. Если кто-нибудь заговаривал с ним о болезни, он начинал ужасно волноваться. Иногда он даже впадал в неистовство. Черноиваненко пытался освободить его под разными предлогами от дежурств у входа, но Синичкин-Железный не желал ничего слушать. Наоборот, он старался воспользоваться каждым случаем, чтобы отправиться на пост. И Черноиваненко его понял: Синичкин-Железный ходил дышать чистым воздухом. Кроме того, он стеснялся своего ужасного кашля. На посту он отводил душу, не боясь потревожить товарищей кашлем. Он дышал чистым воздухом. Преодолевая мучительные припадки кашля и обливаясь потом, который блестел на его костлявом лбу и на скулах, Синичкин-Железный бдительно смотрел из щели в степь. Вдруг он увидел человека, идущего без дороги по мокрому бурьяну. У него был такой вид, как будто он заблудился или что-то разыскивает в степи, изредка останавливаясь и испуганно озираясь по сторонам. Это не был крестьянин. Это был городской человек в чесучовом пиджаке, без шапки, с большим желтым портфелем под мышкой. До колен покрытый брызгами грязи, мокрый от ночного ливня, с волосами, налипшими на лоб, и обвисшими усами, человек шел прямо на Синичкина-Железного, глядя перед собой ничего не видящими глазами.
Шагая прямо через куст сербалины, который цеплялся за его штаны своими зубчатыми шипами, человек скрылся. Не успел Синичкин-Железный подумать, кто может быть этот странный человек и что ему здесь надо, как послышался рычащий лай бегущих собак, отдаленный крик, выстрелы, и человек с желтым портфелем скатился откуда-то сверху в кусты сербалины. Две немецкие овчарки со всего маху перелетели через него, бросились назад и сделали над ним стойку, подняв острые обрубленные уши, дрожа хвостами и заливаясь злым, рычащим лаем.
– Братцы! Товарищи! Спасите! – закричал человек, уткнувшись лицом в землю, и Синичкин-Железный увидел кровь на порванном рукаве его чесучового пиджака.
Этот крик, в особенности слово "товарищи", в котором было столько отчаяния и надежды, настолько поразил Синичкина-Железного, что он высунулся из щели и спросил:
– Что вы здесь делаете? Кто вы такой?
Человек поднял голову, но собаки тотчас прыгнули на него, положили лапы ему на плечи и зарычали еще злее. Все же человек успел увидеть Синичкина-Железного, его истрепанную шинель, покрытую подземной пылью, его кожаную "комиссаровскую" фуражку, пулеметную ленту вместо пояса, его ввалившиеся глаза на костлявом, землистом лице.
– Товарищи, я свой… я свой… Уберите от меня этих зверюг, простонал он. – Вы же видите – я свой… Что же вы стоите, я не понимаю, и смотрите… – почти заплакал он.
В это время в степи послышался топот бегущих людей, крики на немецком языке, и тотчас грянул выстрел. Пуля свистнула, как хлыст. С сербалины посыпались листья, капли и ягоды.
Синичкин-Железный решительно бросился вперед и стал бить собак прикладом. Одной собаке он сразу же страшным ударом размозжил голову, другая бросилась на него, но человек с портфелем, успевший вскочить с земли, изо всех сил ударил ее ногой в бок. Собака завизжала, и в ту же самую минуту Синичкин-Железный, крякнув, с силой ударил прикладом ее по черепу. В следующий затем миг он схватил человека с портфелем за плечи, впихнул в щель и скатился следом за ним в подземелье.
– Ползите! – скомандовал Синичкин-Железный.
Человек покорно стал на четвереньки, взял в зубы портфель и пополз. Через некоторое время сзади снова мелькнул свет фонарика, и человек увидел, что находится в небольшой пещере.
– Руки вверх!
Он поднял руки вверх и прислонился спиной к сырой земляной стене, зажав портфель между колен. Его лицо осветил электрический фонарик, и Черноиваненко узнал Колесничука. От неожиданности он чуть не уронил винтовку. Он готов был увидеть кого угодно, но только не Колесничука.
– Ты что тут делаешь? – почти с ужасом крикнул он. – А магазин?
– Пошел он к чертовой матери! – с одышкой сказал Колесничук и злобно раздул ноздри. – Можешь торговать сам, а я тебе больше не братья Пташниковы!
– Ты что?.. Ты что?.. – Черноиваненко так растерялся, что не находил слов. – Ты что?.. Как ты сюда попал?..
– Так и попал! – продолжая раздувать ноздри, сказал Колесничук. – Всю ночь бегал по степу вокруг Усатовых хуторов и шукал ваши чертовы катакомбы, нехай они сгорят!
Как и всегда в минуты возбуждения, Колесничук заговорил на том смешанном русско-украинском, черноморском языке, который довольно метко называется "суржик", то есть смесь жита и пшеницы.
– Ще добре, что меня теи чертовы кобеляки не порвали и румыны не застрелили!
– Постой… – наконец сказал Черноиваненко, постепенно приходя в себя от изумления. – Постой, Жора!
Он наморщил лоб, и его глаза сузились.
– Какое же ты имел право, – процедил Черноиваненко сквозь зубы, – какое же ты имел право уйти со своего боевого поста? Ты знаешь, как это называется?.. Ты дезертир! Понятно тебе это?.. Чего ж ты молчишь?
– Я вылетел в трубу, – мрачно ответил Колесничук. – Вас это устраивает? И можете меня судить, хоть расстрелять… Нет, на самом деле, товарищи, вдруг жалобным голосом не сказал, а как-то пропел Колесничук, – какое вы мне дали задание? Это же не работа, а чистая каторга! Одни жулики! Разве советский человек это может выдержать? Посудите сами, товарищи!..
