Вечером, ложась спать, хозяин и хозяйка долго прислушивались, не начнет ли старик потягиваться и стонать, но в передней комнате только скреблась мышь над лежанкой, где раньше спал Маленький Андр. Днем Бривинь поднялся на чердак поглядеть, не устроила ли она себе гнезда в отцовском гробу. Кровать Лиены перенесли на старое место, куда ж еще положить старого Бривиня, как не в клеть Осиса?.. Лизбете прижала губы к самому уху мужа:
— Мне все кажется, что он вовсе и не собирается… Глаза закрыты, но что хочешь говори, а он все слышит и видит и усмехается.
Бривинь подумал и прошептал в ответ:
— Кто его знает, такие высохшие всегда подолгу умирают.
Наутро, когда пришла Либа Лейкарт и, вытянув шею, прислушивалась, дышит ли он еще, хозяйка потянула ее за рукав.
— Ну, скажи, разве он похож на умирающего? Того и гляди, что вот-вот протянет руку за кружкой с водой.
В среду вечером Осис задумчиво стоял у колодца и, заглянув в сруб, покачал головой.
— Этак он мне как раз все пиво сквасит.
— Да, поручиться нельзя, — серьезно ответил хозяин, — почудить он всегда любил.
Большого Андра все эти ожидания и страхи чем-то раздражали. Было в них что-то противное. Он отвел Маленького Андра подальше от колодца и, зло усмехнувшись, шепнул:
— Знаешь, что я сделал бы на месте старого Бривиня? Поднял бы вдруг голову и сказал: «Что за панихида? Подай-ка мне миску со щами!» Вот была бы потеха!
— Вот была бы!
Но хозяин и Осис взглянули на них так строго, что они зажали рты руками и присмирели.
Досаднее всего было Осиене. Хозяйка смотрела на нее с нескрываемым укором: зачем так уверять во всю глотку, когда сама не знаешь! Лизбете была убеждена, что ни сама, ни другие не ждали бы и не гадали, если бы Осиене не пришла и не уверила ее не хуже доктора. Осиене глубоко чувствовала свою вину, однако признаться в этом все же не хотела, пробовала уверить себя и убедить хозяйку, что надежды вовсе не потеряны. Хотя он и улыбается, как все злые и безбожники, сопротивляясь и упорствуя, но телка зря мычать не будет и собака в половне знает, с чего воет. Скотина в таких случаях вернее чувствует, чем люди.
Наконец четверг показал, что скотина была права. Незадолго до обеда хозяйка Бривиней стояла посреди двора и беседовала со старухой — матерью карлсонских Заренов, которую прислали с бутылкой, предполагая, что бочонок пива уже выпит и можно получить закваску. Старуха была глуховата, Лизбете заслонила рот ладонью, чтобы в доме не было слышно, и кричала ей на ухо:
— Рот у него открыт, а зубы стиснуты! Верите, бабушка, или нет, в семьдесят восемь лет все зубы целы!
Бабушка Карлсонов расслышала только начало и ответила, как обычно, грубым мужским голосом, не сознавая, что кричит громко:
— Если зубы стиснуты, значит упирается, чтобы не выпустить душу. У нас в Юнкурах был такой негодный старик, никак не мог помереть, пока не позвали Катю из Сикшней, знахарку, чтобы прочла молитву.
— Не поверите, бабушка, — твердила свое хозяйка Бривиней. — Еще прошлой осенью здесь на пригорке у Межавилков собирал и щелкал орехи. Такой еще лет десять прожить может! Сердце здоровое, как у быка!
— Позовите Саулита, пусть почитает и споет! — крикнула старуха, махнула рукой и пошла, сердито завертывая в платок пустую бутылку.
Лизбете будто кто-то толкнул обратно в комнату. Она понеслась чуть не бегом и сразу за порогом почувствовала что-то необычное. Рот у старика был по-прежнему открыт и глаза закрыты, но казалось, что он еще больше насмехается. Руки упали с груди, одной он вцепился в край кровати, точно хотел опереться и подняться. С бьющимся сердцем невестка подкралась к нему на цыпочках, притронулась и отшатнулась — это была уже не рука, а лед. Она прикоснулась ко лбу — отвернулась, сжав губы, чтобы подавить отвращение. Лоб был еще холоднее, липкий и влажный.
У хозяйки Бривиней онемели ноги. В эту самую минутку, в эту короткую минутку, пока она на дворе перекинулась двумя словами с бабушкой Карлсонов! Разве она не просидела здесь вчера целый день и сегодня с самого утра, поджидая, когда начнет умирать, а он взял и помер тайком, — из строптивости, из одной строптивости! Затем она быстро огляделась — поблизости никого не было. Топая по глиняному полу деревянными башмаками, выбежала во двор.
— Анна! Анна! — звала она словно на пожар и, поворачиваясь во все стороны, искала ее глазами. — Беги сюда! Батюшка умирает!
Как ветер, выбежала Анна из клети, засовывая растрепавшиеся волосы под платок. У хлева Либа бросила наземь шайку и быстро обтерла ноги о траву. С огорода спешили Лиена и Осиене, Осиене подхватила по дороге Катыню и Пичука и потащила за собой. Старуха Карлсонов, кажется, тоже кое-что услыхала и заковыляла обратно. По дороге поднимался в гору коробейник Лейпка, совсем согнувшийся под своим тяжелым коробом, — длинной палкой он отбрасывал из-под ног камни, но теперь некому было и встретить его.
Опытный глаз испольщицы сразу увидел, что они опоздали, но ей-то что, если хозяйка так хочет. Та стояла, прижав к животу руку, и кончиком платка терла глаза, пока они не покраснели. Лаура успела повязать шелковый платок и воскресный передник и стояла в дверях своей комнаты, чтобы нечаянно не взглянуть на покойника, а не то будет сниться. Бабушка Карлсонов пробралась к кровати и, вертя в руках пустую бутылку, качала головой: «Глаза должны быть открыты, умирать так, с закрытыми, — вовсе не годится!» Пичук и Катыня, уцепившись за юбку матери, косились одним глазом — этого старика, с большой седой бородой, они и живого боялись, а теперь, когда взрослые так притихли и словно напуганы, малыши прикусили губы, чтобы не разреветься. За отворенной дверью кухни топтался Лейпка, моргая больными, слезящимися глазами, он оставил короб во дворе на скамейке и теперь сомневался насчет двух вещей: позволяет ли ему его вера оставаться там, где помирает иноверец, а когда он помрет, удастся ли вообще поторговать сегодня.
Анна Смалкайс стояла, открыв книгу. Хотя хозяйка не подала никакого знака, она громко начала читать и затянула «О смерти мы песнь запоем…». Анна пела усердно, как на молитве по воскресеньям, но подпевала ей только одна Осиене. Хозяйка молча шевелила губами, Лаура не делала и этого. Наконец Лейпка, рассчитав, что ему не подобает слушать это пение, вышел. Сев рядом с коробом, он отогнал палкой Тале, которая, переминаясь с ноги на ногу, никак не могла решить, за какую провинность скорее ждать порки — за то, что не успела к началу молитвы, или за то, что вбежит сейчас.
Отходная окончилась, по бабушка Карлсонов не ушла, а поставила бутылку на окно, чтобы налили после поминок, когда бочонок будет выпит и дрожжи осядут на дно. Она велела привести легкое куриное перо, долго держала у рта и носа умершего, — слышать-то она не слышала, зато глаза у нее вострые, как у мыши. Да, теперь дело верное, старый Бривинь уже не дышит. Теперь нужно внести бадью и обмыть тело.
Часа два она провозилась, помогая Осиене и Либе обмыть и обрядить старого Бривиня, — вместо дрожжей в бутылку налили воды из бадьи — вода после покойника лучшее средство от прусаков. У старика остались только кожа да кости, однако большое тело было страшно тяжелым, вдвоем они вряд ли подняли бы его. Пришли с поля мужчины и спустили с чердака гроб. Гроб был невиданно длинный, прямо как челн, но старик хорошо знал, что делал: уложить его в сапогах было немыслимо, даже в белых нитяных чулках и то пришлось чуть подогнуть колени.
В новом сером сюртуке старый Бривинь был очень красив. Рот нужно подвязать, пока не застыл, иначе так и останется. Белым платком подвязали подбородок, над теменем затянули узелок с двумя аккуратными кончиками — бабушка Карлсонов в таком деле великая мастерица. Но руки быстро окоченели, сложить их вместе можно было только на животе, не выше. Да и сложить благочестиво, как на молитве, покойник не хотел, — старуха Карлсонов потребовала нитку и связала вместе два пальца так, что узелка не видно, крест из лучинок теперь крепко держался.
Старухе не пришлось выйти со всеми. Когда мужчины понесли гроб в клеть, а хозяйка доставала из шкафчика фунт свечей в синей, еще не распечатанной пачке, Осиене позвала бабку к себе — заговорить зуб, который болел всю неделю.
Старому Бривиню было удобно лежать в клети испольщика. Изголовье гроба поставили на мешок с ячменем, другой конец — на опрокинутый ящик. С одной стороны свечу прилепили к краю закрома, с другой — к углу мучного ларя, но это только на время, пока Лиена не сбегает в Межавилки за двумя медными подсвечниками. Да и сам покойник в этом гробу тоже на время, пока не привезут из Клидзини новый, заранее облюбованный и купленный гроб. Хотя сам и слышать не хотел о другом — ведь на доски пошла срубленная в роще ель, — но кто теперь будет слушать старого упрямца. Хозяину Бривиней нельзя иначе — а то что люди скажут. Мартынь уже запрягал возле риги кобылу.
