Глава 1
Нина уезжала на гастроли на Кавказ.
За час до отъезда он зашел к ней в комнату.
На полу стоял открытый чемодан, а она сидела на диване и что-то шила. Перед ней лежала груда одежды. Когда Николай зашел, она подняла голову и улыбнулась.
— Решила с иголкой осмотреть твои костюмы. Слушай, что ты такое делаешь? Все пуговицы на пиджаках еле держатся. Все пришлось пришивать. — Она встала и положила пиджак. — Нашел?
— Вот не знаю, то ли? — и он положил на пуф белый кусок глицеринового мыла. Она посмотрела.
— Умница! То самое! Спасибо! — Сунула кусок в чемодан, закрыла его, задвинула чемодан под стол и подошла к Николаю.
— Все. Можно ехать!.. — Он молчал. — Ну что ты такой?
— Да нет… — сказал он.
Она взяла его за плечи и внимательно заглянула ему в глаза.
— В самом деле, что с тобой такое? Ну, хочешь, я не поеду — заболею и всё! Ну?
— Здравствуйте! А роли?
— Сыграет Богданова — только и всего, — сказала она решительно. — Нет, ты говори прямо! Я с удовольствием плюну на все и никуда не поеду. И никакой жертвы с моей стороны! Ну!
Он тихонько засмеялся и обнял ее.
— Нет, поезжай, поезжай! Что ты! Богданова будет за тебя играть?! Нет, нет, — поклонись за меня Черному морю, обгори, как черт, что ли, и привези мне краба.
— И обгорю! — ответила она задорно. — Ау, прощайся со своей снегурочкой. Приеду вон как та тетка, — она показала на бронзовую Венеру. — Прогонишь?
Он откинул ей волосы, повернул ее в профиль, что-то прикидывая.
— Нет, пожалуй, не прогоню, — только не лупись, пожалуйста. А когда на пляже будешь загорать с «мальчиками», вспоминай обо мне почаще. Что-то мой старик сейчас делает? Я-то на пляже с мальчиками, а его, небось, в Голодную степь погнали. Вот так вспоминай!
— С «мальчиками», «на пляже»! — обиделась она. — А ты знаешь, что все пять постановок — на мне одной?! Богданову не берут! — Она вздохнула. — Нет, дорогой, рога я тебе наставлю уж в Москве. Там у меня времени не хватит! К сожалению, конечно! Ладно, какого же тебе привезти краба?
— Настоящего, зеленого. Я знаю, там тетки продают вареных и лакированных — так мне таких не надо! И побольше — ну вот такого! — Он показал на расписное блюдце для пуговиц.
Она покачала головой.
— И зачем тебе такую гадость?
— Сделаю пепельницу.
Она недобро усмехнулась.
— И будешь опять курить по сотне в день! Нет, не привезу!
— Но, Ниночка!
— Нет и нет! Привезу я тебе каменное сердечко с тремя аравийскими пальмами: «Помни о Кавказе», ящик винограда, ну, и литров пять портвейна — всё!
— Святая простота! Что ж ты думаешь — не привезешь ты мне краба, так я и…
— Всё, всё, всё! Идем-ка за стол! Ну как ты без меня будешь жить? Не представляю! Ведь тебя и обедать не залучишь домой. Слушай, дай мне слово — обедать дома и курить не больше пачки в день! Обещаешь?
— Обещаю.
— Смотри, Николай, я тебе верю.
Он засмеялся.
— Милая, когда же ты мне перестанешь верить? Я ведь тебе наобещаю что угодно!
— Пусти меня!
Она сердито вырвалась и пошла. Он побежал, поймал и обнял ее у двери.
— Уйди, Николай! Я серьезно говорю — уйди, твои вечные шуточки.
— Любовь моя! — сказал он вдруг так горько и прочувствованно, что она сразу же затихла в его руках. — Хорошая моя! Как бы я без тебя только жил, любимая?
Она стояла красная, потупленная и счастливая. Это в первый раз он сказал ей «моя любимая».
— Ну, постой, — сказала она, чувствуя, что вот-вот расплачется и тогда все пойдет кувырком — и разговор, и прощание, и поездка. — Ну, постой же, Николай, мне надо еще просмотреть твои носки.
— Любовь моя, — повторил он тихо, присматриваясь к ней, и разжал руки.
Она быстро вышла из комнаты, хлопнула дверью сердито, открыла шкаф и, не видя ничего, стала рыться в каком-то барахле. Ей сейчас было все одно — что платки, что носки, что тряпки. «Любимая!..»
Автомобиль пришел через полчаса, погудел-погудел под окном и увез ее.
Это было в середине июня 1941 года. Больше они не встречались.
* * *
И вот прошло шесть лет.
Ребята — хорошенькая Таня-Лисичка, Миша-Жаба и два пацана, такие маленькие, что у них даже имен не было, а просто «эй, пацан», — сидели на высоком берегу и смотрели на взморье. Стояла тихая, почти безветренная погода. Это место хорошо было защищено от ветра скалой, и волны здесь не ударялись о берег, как везде, а набегали бесшумные, мягкие и ласковые, как серые кошки. Та, из-за кого они забрались сюда, лежала к ним спиной и ела виноград. Мякоть она высасывала, а зернышки и кожурку зачем-то аккуратно сплевывала себе в горстку. На ней был лиловый купальник и круглая черная шапочка, и со спины, как ни верти, а она совсем не походила на знаменитую артистку.
— Да, может быть, это еще совсем и не она, — разочарованно сказал Витька, — в кино она высокая.
— В кино знаешь какая она красивая! — прищелкнула языком рыженькая Таня. — И глаза! Большущие, как у оленя!
— Да это все грим, — авторитетно объяснил Миша-Жаба — он был самый старший, учился в пятом классе и уже курил, — а теперь она лежит и загорает. Это уж без грима.
Тут купальщица вдруг вскочила на ноги, выкинула из ладошки косточки и побежала к морю. Две чайки, разомлевшие от жары и лени (они, как куры, раскрыв клювы, сидели на зеленой глыбе известняка), для вида чуть подались в сторону, но сейчас же снова застыли, распустив, как веер, по одному крылу.
Купальщица пробежала несколько шагов по отмели, споткнулась, упала на колено и вдруг поплыла, качаясь на волнах и блестя ладошками.
— Она! — сразу почему-то решила Таня. — Видишь, Миша, да?
Мишка кивнул косматой головой, и все замолкли, только пацаны, которые еще ничего не понимали, как галчата, вытягивали шейки и громким шепотом спрашивали: «Где? Где?»
В это время из-за склона вышел толстый человек в чесуче, остановился и стал смотреть. Потом прибежала рыжая собака, сделала несколько быстрых падающих кругов по берегу, для шутки гавкнула на чаек и тоже застыла рядом с хозяином, подогнув переднюю ногу, высунув язык и часто дыша.
Купальщица доплыла до сетей — они стояли стеной, и на их шестах сидели странные черные птицы со змеиными головами, — покачалась немного на волнах (навстречу ей шел катер, и с него что-то кричали), потом легла на спину и поплыла обратно, сильно отталкиваясь ногами.
Человек стоял и смотрел, а собака плясала, припадая к земле, и все умоляюще смотрела на него. Купальщица доплыла до отмели, встала, увидела человека в чесуче и радостно засмеялась.
— Доктор! Вот кстати! А мне вас как раз и нужно!
— Сейчас он задаст ей, — восхищенно шепнула Лисичка. — Это доктор Григорьян из санатория Крупской — он всех ругает за режим!
— Здравствуйте, здравствуйте, — многозначительно пробасил Григорьян и протянул толстую, мягкую ладонь, взял ее руку. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь — перебой! — Он отпустил ее руку. — Значит, все-таки саботируем, да?
Купальщица наклонила набок голову и запрыгала на одной ноге, вытрясая воду из уха. Потом схватила волосы в кулак и начала их выкручивать. Волосы были мягкие, светлые, как латунь. Теперь ребята видели ее всю: лицо, глаза с ласковыми ресницами, маленький нежный рот — всю ее ладную, четкую, сильную фигуру.
— Она, она, — повторяла Таня в восторге. — Ах, какая хорошенькая!
Витька кивнул головой и сказал: «Дай!» А Мишка-Жаба только насупился, запыхтел, но сказать ничего не сказал.
Доктор вдруг густо покраснел и отвернулся.
— Ну, одевайтесь, — сказал он быстро и сурово. — А я…
— Куда, доктор? Садитесь-ка! Я же буду загорать, — воскликнула знаменитая артистка. Она с размаху, как в воду, бросилась на песок, обняла рыжую собаку за шею и повалила ее.
— Будем загорать, Альма, ладно? Ну, ну, только не в лицо.
Доктор потоптался и тоже сел.
— Тубо, Альма! А где плетка? Я т-тебя, дура! Лежать!.. Я почему вас ругаю? Ну, сердце, положим, ничего, но ведь вот — ну-ка оттяните на груди, — он быстро царапнул ее крест накрест, — ведь вот какие штучки наливаются. Это уж придется с невропатологом говорить. — Она гладила собаку за ухом и не слушала. — Так зачем я вам понадобился?
— Доктор, — повелительно сказала знаменитая артистка, бросая собаку. — Мне нужно краба.
— Новое дело — ей нужно краба! — удивился доктор. — А зачем?
— А вот зачем, — она подумала. — Ну, в общем, перед отъездом я должна достать большого краба.
— А на курортном рынке что?
— Большого, доктор, огромного, ну, вот вроде вашей шляпы, а потом, краба мне нужно натурального, зеленого, во всем его безобразии, и скорее, — через неделю мы уезжаем. Ну, что вы опять качаете головой?
