Ну, а накроют катер – все, амба, ранен не ранение выплывешь. Сколько их, молодых и красивых, кануло в морских безднах.
Одно – воевать и умирать на земле, совсем другое – на воде и в воздухе. Не оттого ли на моряках и летчиках лежит тревожащий отблеск необычности?
Мрачные низкие тучи, косые лучи солнца, лежащий навзничь завоеватель, и черная птица смерти у него на груди.
Вот за этим он и пришел сюда. Далеко же занесло его от любимого фатерланда.
Они регулярно посылали домой фотографии, снимали и снимались на войне. Вряд ли бы он хотел, чтобы его родные получили этот последний снимок.
Как – порою через десятилетия – находит заслуженная награда старого солдата и он чуть сдержанно, с достоинством и гордостью принимает ее, так спустя время получили за свой высокий подвиг звания городов-героев Керчь и Новороссийск.
Народ встретил это известие с радостью и сочувствием, потому что железное мужество и пролитая за свободу кровь – не забываются.
Сталинград… Одно из величайших сражений в истории человечества.
Перелом в войне, поворот в судьбе каждого из нас.
Здесь, под волжским обрывом, находился штаб 62-й армии, командный пункт Чуйкова. От универмага, откуда с поднятыми руками, щурясь, вышел 31 января генерал-фельдмаршал Паулюс, до берега – считанные сотни метров. Думаю, что в современной войне немного наберется случаев, когда бы командующие противоборствующих сторон находились так близко друг от друга. Это и есть Сталинград.
А вот пополнение. Этих солдат только что переправили с левого берега отчаянные суденышки Волжской флотилии, Сейчас им объяснят обстановку и с ходу – в бой.
И они, и их командиры еще в старой форме, без погон. Пройдет совсем немного времени, но многое изменится. Будет введена новая форма одежды и прочие новшества. Да и война пойдет совсем другая.
Горящий, искореженный, заваленный фугасными бомбами город сопротивлялся ежеминутно, яростно.
Враг маневрировал, менял направление ударов, но это уже не могло обмануть – его готовы были встретить везде.
Эти, несмотря на мороз, раскаленные от пальбы зенитные стволы не раз переводились в горизонтальное положение, на прямую наводку по наземным целям – по танкам и самоходкам врага.
Никогда прежде не приходилось нам вести столь долгие и упорные городские, уличные бои. Да что уличные! Бой шел за каждый дом или за то, что осталось от дома, за каждый этаж, подвал, лестничную клетку. Среди проломленных перекрытий, исковерканной арматуры, перепутанных проводов и труб, битого кирпича, вырванных батарей парового отопления.
Бессистемное нагромождение развалин давало возможности для внезапного удара во фланг, для обстрела снизу и сверху. Каждое окно, дверной проем и пролом в стене превращались в бойницу и амбразуру.
Наши лучше и быстрей приноровились к новым условиям, враг слишком любил определенность, заранее заведенный порядок, и это мешало ему.
Не только невиданную стойкость проявляли защитники города, но уже в полной мере – воинское умение, быструю реакцию, сообразительность и выдумку.
А опыт городских боев не раз вспоминался и пригождался потом, в том числе и в самом Берлине.
…Откуда мы?
Мы вышли из войны.
В дыму за нами стелется дорога.
Мы нынче как-то ближе быть должны,
Ведь нас осталось в мире так немного.
Шли по войне, шли по великой всей,
И в сорок первом шли, и в сорок третьем,
И после.
И теряли мы друзей,
Не зная, что таких уже не встретим.
Но навсегда нам памятью дано
Их видеть сквозь разрывы, в отдаленье.
Мои друзья, которых нет давно,
Они и нынче – наше поколенье.
Все в жизни с ними было пополам,
Мы все – одно! И нет прочнее сплава.
И с песнею далекой по полям —
Прислушайся! – проходит наша слава.
Взят наконец Мамаев курган. Сколько же полегло здесь наших солдат! И опытных уже «старичков», – а «старичками» считали и называли тридцатилетних, – и пожилых, и молодых командиров, а более всего совсем юных беззаветных ребят, еще ничего не видевших и не испытавших, кого ждали и не дождались – не жены и дети, и даже не невесты, а бедные их матери. И чем моложе были эти ребята, тем больше их полегло. Они сделали в своей жизни одно – погибли за Родину.
Флаг Победы над освобожденным городом. Собственно, города нет, одни развалины. Но он был, и он будет. Значит, он есть. Город, откуда началась наша победа.
Флаг над освобожденным родным городом. Сколько раз он будет расправлять свою красную ткань, хлопать, биться на ветру. Сколько таких флагов будет поднято над нашими городами. Повыше, чтобы было видно всем и отовсюду, водрузят их наиболее ловкие и отважные ребята – чаще всего разведчики. Это их дело. Еще стрельба не стихла, а ты уже видишь наш флаг в дымном небе. Над освобожденным городом. А потом уже и над взятыми городами врага. Над кирхой, над ратушей и наконец – над рейхстагом.
Отгремела Сталинградская битва.
Впереди было еще более двух лет войны, но всему миру стало ясно: теперь им конец, они обречены, им уже не вывернуться.
Закалилась, увеличилась партизанская сила. Все более ощущал это враг. Дерзкие и мощные нападения на тыловые гарнизоны, взрывы мостов и складов, эшелоны, пущенные под откос, убийство крупных фашистских чинов, зверствовавших на оккупированной земле, – не перечислить все славные деяния партизан и подпольщиков. Но трудна была их жизнь. В сырости, в холоде, порой неделями без огня. Многокилометровые переходы густой чащобой, по зыбким гатям через коварные болота – и все с оружием, даже с артиллерией, часто в худой одежде и обуви.
Вооружение и боеприпасы нужно было отбивать у врага, работать, держа автомат под рукой, жить впроголодь, спать вполглаза.
На оккупированной территории, в партизанском краю. Прием в партию. Принимают человека пожилого – участника, наверное, еще первой мировой да и гражданской войны. Вон как он ловко и непринужденно держит карабин в руке. Среди собравшихся здесь несколько кадровых командиров. А у женщины в белой косынке и у сидящего сзади нее – ордена Красной Звезды, тогда, до сорок третьего, их еще носили слева.
Комиссар говорит какие-то душевные слова. Это заметно по лицам людей, таким задумчивым, добрым, размягченным. Таким мирным лицам.
А впереди еще война и война, кругом враг, и ожидают их многие горести и утраты.
Расправы, виселицы, экзекуции. Оккупанты не церемонились с мирным населением и, утратив человеческий облик, не считали людей за людей.
Едва ли не самое страшное, что широко ввели они на захваченных территориях, – угон в Германию, как скот, на самые тяжелые работы, в неволю, в услужение. Разлука с дорогими до слез родными местами, с близкими, чудом успевшими скрыться людьми, разлука – надолго ли? Может быть, навсегда.
На железнодорожной станции Киев (вот и вывеска немецкая висит) загоняют женщин в товарные вагоны, в телятники, потом с грохотом закроется дверь, лязгнет железный засов, снова зазвучит чужая властная речь – проверяют, все ли в порядке. А в сердце еще надежда: вдруг отменят, вдруг выпустят. Она ни на чем не основана, эта надежда – просто слишком уж дико и несправедливо то, что с ними делают. Но закричит паровоз, застучат колеса, поплывут в вагонных узких щелях поля и хаты, и повезет их проклятый поезд на чужбину, все дальше от родимых мест.
Не так-то просто это забыть.
Великим делом для партизан были сброшенные с прошедшего над хвойными вершинами родного краснозвездного самолета не только продукты, медикаменты или запчасти к технике, но газеты, центральные, московские газеты, голос с Большой земли. Большой землей называли тогда партизаны всю свободную страну, всю землю, лежащую к востоку от линии фронта. С каждым днем эта Большая земля становилась все больше – наша армия наступала.
Одну из самых больших трудностей представляло устройство и расположение партизанских госпиталей.
Раненные на фронте, особенно в своей линии обороны, или подобранные на поле боя при наступлении попадали заведенным порядком в медсанбаты и в зависимости от ранения в прифронтовые или далекие тыловые госпитали.
А здесь, в тылу врага, при обычно большой подвижности отряда, их опасно и невозможно было возить за собой. Госпитали оборудовались в самой глухомани, куда, можно было надеяться, не доберется враг. Но случалось, и добирался. А если и нет, то отсутствие настоящего стационара, норм стерильности, нехватка необходимого количества и выбора медикаментов, перевязочных материалов, инструментария, наконец, квалифицированного персонала – все это создавало немыслимые сложности. Иногда удавалось перебрасывать раненых санитарным самолетом на Большую землю, к своим, но все-таки слишком редко, и, конечно, не всех.
Вот переводят куда-то партизанский госпиталь. Может быть, близко подошли каратели, и находиться здесь небезопасно. А может быть, отряд перебазировался слишком далеко. Раненых переправляют через речку на лодке или плоту. Парень, поджав замотанную ногу, с трудом прыгает на самодельных березовых костылях.
