Сражение на Курской дуге – неслыханное по своему размаху, упорству, концентрации живой силы и техники.
Сколько сразу горело и взрывалось танков, сколько было выпущено мин и снарядов, сколько поднято в небо черной земли.
Подбитые танки врага, «разутые», как говорят танкисты, то есть потерявшие гусеницы, искореженные до основания, перевернутые вверх днищем. Какая же здесь прошлась сила!
Враг увязал в нашей обороне, несмотря на новейшие «тигры», «пантеры», «фердинанды». Не возымели действия и их претенциозные названия, столь не свойственные нашему характеру, нашему духу. У нас просто – «Т-34», в обиходе – «тридцатьчетверка», и это наименование ничуть не повредило популярности нашей боевой машины.
Еще долго оставались на полях Орловщины и Курщины разбитые танки и самоходки, не так-то просто было собрать и вывезти эти махины. На них, играя, взбирались ребятишки, их аккуратно опахивали весной на колхозных лошадках или эмтээсовских тракторах, и они чернели потом среди качающейся пшеницы.
Это был именно тот момент войны, когда вся наша авиация – бомбардировочная, штурмовая и истребительная – получила над противником неоспоримое превосходство.
Вы видите бомбежку вражеских укреплений, прицельное бомбометание. Но если противник, готовый к воздушному налету, может встретить самолеты зенитным огнем, то танки бессильны против штурмовой авиации. В грандиозном танковом сражении на Курской дуге немалую роль сыграли наши «ИЛы».
Готовясь к битве, – в твердой вере,
Что будет выиграна она, —
В штабах планируют потери, —
На то реальная война.
Порядка роты, батальона,
Дивизии или полка.
И разве только поименно
Не называют нас пока.
Хочется сказать о великих тружениках войны – о наших саперах. Вот один из них режет ножницами колючую проволоку, делает проход в заграждении врага. Впереди уже никого – только противник. Но без этого тоже нельзя – нужно подготовить путь для нашей пехоты или разведки.
Да разве только это! Сколько наведено мостов, переправ – это саперы. Сколько взорвано мостов – это они. Сколько отрыто ими глубоких укрытий и блиндажей. Сколько расставлено мин и минных полей и сколько обезврежено. Да каких мин – хитрых, с секретом, с обманом. Сколько видели вы этих надписей в разбитых, освобожденных городах: «Проверено. Мин нет» – и подпись: «Сержант такой-то». Иногда эти добрые свидетельства безопасности были видны на стенах еще долгие годы. Жаль, что их стерли.
При наступлении сапер – впереди, при отходе – он последний. И в довершение ко всему гласит фронтовая мудрость, что ошибается сапер в жизни только раз.
Освобождение. Освободители. Их встречают эти истомившиеся люди, эти босые дети, эти плачущие женщины. Слезы их – долгожданные слезы радости, и нескрываемые слезы пережитой боли, и горестные слезы по тем, кому, освобождая родную землю, еще предстоит в нее лечь.
А на первом снимке – семья. Правда, нет ее главы, и жив ли он – кто знает? Но идут полем мать и шестеро маленьких ребятишек. Сейчас это уже не беженцы. Они не бегут от врага. Они возвращаются в родные места. Уцелела ли их деревня, их дом – неизвестно. Но куда важней, что уцелели они сами.
Вручение боевых наград. Вблизи переднего края, в момент затишья, но в разгар великого сражения.
Чем успешнее двигался фронт на запад, тем больше награждалось бойцов и командиров. Нет, в начале войны отважных было не меньше, но теперь все ощутимей были результаты их героизма.
Они получили награды, и теперь сами прикрепляют их друг другу. Вот два молодых офицера, один – лейтенант, другой, наверное, младший лейтенант, но звездочки у него на погоне нет, только просвет – потерялась, быть может, поддетая ремешком полевой сумки, и нигде не достанешь; военторг далеко. Он прилаживает орден на грудь товарища, а тот в ответ уже развинчивает его орден. А вот старшему лейтенанту помогает укрепить орден, тоже Красной Звезды, совсем молоденький солдатик, должно быть, его ординарец – вон у него даже ножницы в руке.
Они заняты делом. Лица их слегка задумчивы. Можно понять этих ребят, они представляют себе, как с наградой вернутся домой.
Времени – в обрез. Сейчас прозвучит команда – разойтись по своим подразделениям.
Любопытный снимок. Два наших офицера, чуть посмеиваясь, смотрят на аккуратный по-немецки указатель. До Берлина 1952 километра. По железной дороге – вот и фанерный паровозик с белым дымом наверху. Далеко. А если еще пешком, да под огнем, да короткими перебежками, да по-пластунски! Далеко. Но дойти можно. Мало того – дойдем, в этом нет ни малейших сомнений.
Шелестит подлесок. Сапоги тонут в траве. До Берлина – точно – 1952 километра. А по времени – приблизительно – один год десять месяцев войны.
Левобережная Украина и Киев
Геройский бой безвестного артиллерийского расчета. И артиллерийский салют из сотен стволов – во славу наших войск, в честь освобождения еще одного крупного города, в знак еще одной победы. Ликующий и грозный салют Москвы.
Прошли те времена, когда в полном мраке, клубясь, всплывали над столицей голубые столбы прожекторного света, стараясь захватить в свое поле черный чужой самолет и не выпускать, передавать друг другу, чтобы он не успел вырваться, уйти во тьму от скорострельного огня зенитных батарей.
Наступила иная пора. Прожектористы выкладывают в небе причудливый качающийся узор, ярко озаряется Москва от вспышек и ракет салюта. Улицы и площади заполнены радостной толпой.
Столица салютовала все чаще. И, слушая новое сообщение, новый приказ, люди уже обращали внимание на то, сколько будет залпов, из какого числа орудий, – сравнивали и определяли значимость той или иной операции, битвы, победы.
Бои шли упорные, кровопролитные. И все-таки это была уже другая война. Это была война побеждающего народа.
Хочется обратить внимание на спокойную уверенность всех этих людей.
Вот два морячка залегли на железнодорожных путях, ведут огонь из-под вагона. Один установил сошки ПТР системы Дегтярева прямо между рельсов, а патроны положил рядом, под рукой, на шпале. Другой бьет из автомата. Впрочем, это не моряки. Они были моряками. Потом их переформировали в пехоту или влили в пехотную часть. На них сугубо армейские гимнастерки и шаровары. И все-таки это моряки. Не только потому, что они сохранили и продолжают упорно носить свои черные бескозырки. Они сохранили нечто большее – верность морским традициям, бесстрашие и беззаветность. А бескозырками и тельняшками они лишь напоминают себе самим и всем остальным, что это в них неистребимо.
А вот в лесу – замаскированный выход из блиндажа политотдела. Офицер диктует что-то машинистке.
Что это: приказ, представление к награде, заметка для газеты?
Сушатся шинели. Идет война. Как все буднично и просто.
И наконец – чтение вслух газеты. Судя по всему, это разведчики. Лихие ребята в плащ-палатках и маскхалатах, с автоматами в руках. Пилотки у всех надеты с принятым фронтовым шиком, набочок, изпод них выбиваются чубчики. Это вообще-то не положено, но все же допускается – такие ребята! Они сели в кружок на поляне, слушают. А впереди полулежит один из их командиров. Какое у него задумчивое, печальное, строгое лицо. Отчего? – этого мы никогда не узнаем.
…Да, все эти люди спокойны и уверены – в себе, в своих товарищах, в исходе войны.
Армия уже привыкла освобождать города и деревни, но каждый раз это заново глубоко волновало нас. А какое же волнение испытывали те, кого мы освобождали, – ведь у них это событие бывало только один раз.
И как это случается даже у самых близких людей при встрече после долгой разлуки – и тех, и других порой охватывала некоторая смущенность и скованность. Помню, в сентябре сорок третьего в разбитом Донбассе женщины смотрели на нас чуть-чуть удивленно: мы были в непривычной для них, новой – с погонами – форме. С орденами и медалями было у нас не так уж и густо, но часть была гвардейская, и у каждого солдатика сиял на груди яркий, красивый, отдаленно похожий на орден Красного Знамени гвардейский знак. Это тоже вносило краткое замешательство – ко всему этому нужно было привыкнуть.
Но то и дело повсюду возникали ситуации, мгновенно возвращающие к прежнему, милому, довоенному. Взять хотя бы выход первой нашей газеты в освобожденном городе.
Одна из особенностей и черт нашего характера, нашего поколения, нашей армии – нежелание и отказ покидать поле боя после ранения. Оттаскивали, отволакивали в сторону, в ложбину, в траншею, в укрытие. Разрывали зубами индивидуальный пакет, затягивали ослепительным стерильным бинтом руку, ногу или голову. А он рвался назад, под огонь, и возвращался, если была такая возможность, если мог еще видеть врага, держать оружие, хотя бы нажимать пальцем на спусковой крючок.
И те, что попадали в медсанбаты и госпитали и поправлялись там, тоже рвались назад, на фронт, мечтая и стараясь возвратиться в свою дивизию, свой полк, свою роту.
