Его чуть-чуть покоробила эта прямолинейность, которой он не знал у нее раньше, и опять удивило, что она так верно поняла его, но не стала говорить об этом прямо, а внимательно посмотрела на него и начала издалека:
– Все-таки верно говорят, что профессии накладывают на людей свой отпечаток и в чем-то меняют их характер.
– Как же я изменился?
– Да в общем-то не слишком сильно... Разве что стал солидным, уверенным в себе.
– А разве раньше я был неуверенным?
– Нет, конечно. Но то была, пожалуй, не столько уверенность, сколько самоуверенность юности. Тем более что у тебя были все основания ждать от жизни немалого.
– А у тебя разве не было?
– А у меня не было.
И неожиданно просто Лиля сказала:
– Пока мы были вместе, я тоже ничего не боялась и была уверена, что и мне... выпадет доля значительная. Только не подумай, что я жалуюсь. У меня есть все основания считать себя неплохим врачом, – не потому, разумеется, что я умнее своих коллег, а просто – несколько иначе, может быть, отношусь к своей работе.
– И эта работа тоже изменила твой характер...
– Да, конечно. Когда вплотную сталкиваешься с болью, горем, страданиями и как-то вмешиваешься в это – поневоле начинаешь смотреть на жизнь несколько иначе, чем все смертные... Как-то проще, может быть, даже грубее, но в то же время и глубже. Знаешь, я довольно много читаю...
– Да, я заметил это по твоей библиотеке.
– И вот что иногда удивляет меня. Во многих книгах, – а особенно молодых писателей, – герои живут как будто в каком-то... надземном мире, что ли. Можно подумать, что они воспитывались в каких-то инкубаторах и никогда не жили в семье, не видели ни ссор, ни обид, ни болезней. А что особенно раздражает меня – как пишут о любви. Как будто это что-то... из ряда вон выходящее, настолько необыкновенное, словно и не любили до них миллионы людей. И, кстати, у меня иногда появляется ощущение, что многие люди живут так, будто мир образовался только при их появлении на свет, а до этого – ничего не было, и как умрут они – тоже ничего не будет. То есть они, конечно, знают, что и до них жизнь была и после них будет, но... не чувствуют этого, прошлое и будущее никак, в сущности, не сказываются на их сознании... Не замечал ты этого?
– Да как-то не задумывался, – признался Александр и – подумал: «А я – уж не из таких ли?»
– Да, о чем это я говорила? – спросила Лиля и засмеялась. – Я что, уже пьяная?
– Ну что ты!
– Ну, ничего, если и есть немножко, сегодня можно... А о чем я все-таки говорила?
– О необыкновенной любви.
– А, да... – Лиля вдруг поскучнела и небрежно бросила: – Да что о ней говорить... О любви, как известно, давно все сказано, как, впрочем, и о смерти и множестве других вещей, из которых состоит жизнь человеческая... Разница разве что в том, – Лиля усмехнулась, – что любовь не у всякого бывает, а вот умирать – каждому придется...
Упоминание о смерти заставило Александра спросить:
– А тебе часто приходилось видеть... как умирают?
– Немало. Как правило, это люди старые, беспомощные, и сами они порой ждут смерти как избавления. Но мы их лечим, конечно, – бесполезно и долго лечим. Но с этим еще как-то можно примириться, а вот когда умирают молодые, особенно дети, – это всегда страшно. И привыкнуть к таким смертям невозможно... Я, по крайней мере, еще не привыкла, – задумчиво добавила Лиля и, улыбнувшись, сказала: – Что-то мы на невеселую тему разговор завели. Ты ешь, а то остынет. И пей, если хочешь, я больше не буду.
– И мне не хочется.
Стали есть, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Потом Лиля принялась убирать со стола. Александр спросил:
– Тебе помочь?
– Нет-нет, я только отнесу на кухню, а мыть буду потом. Ты покури пока.
А вернувшись, Лиля сказала слова, безмерно обрадовавшие его:
– Знаешь, иду сейчас – и как-то даже не верится, что здесь сидишь ты, куришь, ждешь меня. Я ведь часто думала, как мы встретимся... Ведь не могло быть так, чтобы мы не встретились?
– Не могло, – радостно сказал Александр.
– Ну вот и встретились, – ласковой улыбкой ответила она ему. – Я иногда думаю, как часто мы необдуманно рвем старые связи и этим как-то обкрадываем себя, свое прошлое, – а тем самым и свое будущее, потому что прошлое и будущее связаны друг с другом прочнее, чем мы думаем. Как часто мы все сводим к категориям «да – нет», словно и не существует множества промежуточных состояний...
Александр слушал ее – и удивлялся, почему он раньше не задумывался над такими простыми и очевидными вещами, и сразу вспомнил некоторые свои слова и поступки, когда нужно было бы все тщательно взвесить, обдумать, помедлить с решением – но он отрубал всякие сомнения категорическими «да» или «нет». И стало неловко, что еще полчаса назад он обвинял ее в прямолинейности. Он сказал:
– Как верно ты говоришь...
– Ну, это не бог весть как ново, – небрежно сказала Лиля, не глядя на него, и спросила: – Наш лес помнишь?
– Конечно.
– Первое время я довольно часто бывала там, все наши тропинки исходила, на все полянки поглядела...
Его и радовало, что она говорит «наш лес», «наши тропинки», и неприятно смущал ее бесстрастный тон. Лиля продолжала:
– А потом там строить начали, все перерыли, вырубили почти все деревья – хотя вполне можно было обойтись и без этого. Сейчас от леса почти ничего не осталось – стройка к самой реке подошла. Да и река совсем не та стала – грязная, даже купаться противно, рыбу всю извели. В общем, все как у людей, – со спокойной иронией сказала Лиля, – растем, ширимся, строимся, – а заодно рубим сук, на котором сидим...
И такой спокойной и уверенной в себе показалась она сейчас Александру, – в ней ничего не осталось от неловкости и скованности первых минут их встречи, – что он сказал ей:
– Какая ты стала...
И замялся, не находя подходящего слова.
– Какая? – с неприятной для него небрежностью осведомилась Лиля.
– Ну... действительно очень независимая...
Она засмеялась легким, снисходительно-ласковым смехом.
– Ты так сказал, что можно подумать – тебе не нравится это.
– Нет, конечно... – торопливо стал оправдываться он, но Лиля спокойно остановила его:
– Ну, разумеется, нет... А быть независимой... что ж, надо сказать, это очень приятно. Может быть, это даже самое важное в жизни... Во всяком случае, жизнь меня не пугает, я знаю, что как бы трудно ни пришлось – я сумею справиться сама... Помолчала и добавила:
– Жаль, что десять лет назад я... не была такая независимая. – Она взглянула на часы и сказала: – Однако пора Надю звать.
И пошла на кухню, позвала сильным уверенным голосом:
– Надя, домой!
И Наденька тут же явилась, весело затараторила с порога, захлебываясь словами:
– Ой, мамочка, ты знаешь, эта Люська такая дура, такая дура...
– Нельзя так говорить, – строго остановила ее Лиля.
– Я знаю, мамочка, я знаю, – торопливо сказала Наденька. – Я больше не буду, но ведь она и в самом деле... – Наденька осеклась и презрительно сказала: – А еще в третьем классе.
– Почему же она... такая? Наденька прыснула и объяснила:
– Мы играли в прятки, а Люська подсматривала, и я сказала, что это нечестно и я больше не буду с ней играть. А она разобиделась и кричит на весь двор: у меня есть список, в котором я пишу, с кем вожусь и с кем не вожусь. Ты, говорит, была в списке, с кем вожусь, а теперь я тебя оттуда вычеркну и запишу в список, с кем не вожусь. Ой, ну и какая же она... глупая, – нашлась наконец Наденька и радостно засмеялась, и Александр невольно улыбнулся, очень живо представив эту глупую Люську, – наверно, дочь какого-нибудь бухгалтера, – и с нежностью подумал о Наденьке: «А вот она умница...»
Наденька влетела в комнату, устремив на Александра глаза, – но тут же увидела куклу, и лицо ее стало таким изумленно-радостным, что у него защемило сердце, – он сразу вспомнил, что сын никогда так не радовался подаркам. Наденька ойкнула и, не веря, спросила:
– Это мне?
– Ну конечно, – засмеялся Александр, радуясь ее радости. Наденька вместе с куклой подошла к нему и, ткнувшись в колени, сказала:
– Спасибо, дядя Саша.
Он погладил ее мягкие, рассыпавшиеся под рукой волосы и забыл сказать «пожалуйста». А Наденька, разглядывая куклу, продолжала изумляться:
– Ой, и тапочки! А они снимаются?
– Да.
И Наденька сняла с куклы тапочки, снова надела их и спросила:
– А купать ее можно?
– Можно, только надо снять тапочки и платьице.
Наденька стала есть, то и дело поглядывая на куклу, сидящую на диване, и когда Лиля стала укладывать ее спать, Наденька умоляюще попросила:
– Мам, и Настя со мной.
– Какая Настя? – не поняла Лиля.
– Ну кукла!
– А... Сегодня можно, – разрешила Лиля и сказала Александру: – А мы еще на кухне посидим.
Было уже девять часов, и он неуверенно сказал:
– Наверно, мне пора идти...
– Ну, не выдумывай. Никуда ты не пойдешь, здесь ночевать будешь, – сказала Лиля как о чем-то само собой разумеющемся. – Мы с Надей вместе ляжем, тебе постелю на раскладушке.
