— Вы, конечно, можете не верить. Вполне законно…
— Твое решение, вербовщик? — обратился председатель к Дмитрию. — Берешь их к себе на строительство?
— Думаю брать, — осторожно сказал Дмитрий.
— Даем путевки, — решил председатель. — Двадцать один год — это начало, а не конец пути, тем более — восемнадцать. Если и вступили в жизнь не с той ноги, можно еще сменить ногу — так, что ли, товарищи Внуковы? Езжайте, будем следить за вашими успехами!
Георгий старался не показать, что обрадован. Он вышел с поднятой головой. Брат плелся за ним. Георгий кивнул Вере.
— Тебя, Верочка! — Он не удержался от шутки — Ну, этот председатель — габаритный мужик. Мял, как тесто на хлебозаводе. От беседы с таким даже вставные зубы разболятся.
Председателю не понадобилось долгих расспросов, чтоб определить причины, принудившие Веру к отъезду. Он усмехнулся. Старательно нанесенный слой пудры не мог скрыть собственную краску щек.
— Так, так! Родители, говоришь, в войну погибли, третий год, как ушла от тетки? С тех пор по общежитиям? А за что из комсомола исключали? Вона — такое нарушение… А на строительство зачем собралась? Замуж надумала? Что, там легче?
— А это плохо, если замуж надумала? — Вера исподлобья взглянула на председателя. — Разве я не такая, как другие?
— Расчет правильный — парней там много, выбор будет. Но, конечно, личные намерения — намерениями, а работать придется крепко, для того тебя и посылаем.
— Я работы не боюсь.
Председатель обернулся к секретарю. Тому вызывающий вид Веры не понравился, он подумывал, не отказать ли ей.
— Пошлем, — сказал председатель. — Верю в нее, что хорошая.
Первым к Вере подлетел с расспросами Вася — он уже считал завербовавшихся в Рудный своими приятелями. Валя и Светлана тоже обрадовались, что еще одна девушка добавляется в их компанию. Вася поделился новостью:
— Сейчас — церемония выдачи денег. На одного придется больше двух тысяч. Можно повеселиться на прощание. Я куплю меховую шапку и кожаные рукавицы в магазине около метро «Динамо», там продают только завербованным.
Бухгалтер расположился с мешком денег в приемной. Рядом с ним сел Дмитрий. Аванс получали все завербованные, кроме Лены, она больше не появлялась. Каждый предъявлял свеженькую комсомольскую путевку и расписывался в ведомости. Еще никто до этого дня не держал в руках такую кучу собственных денег.
На улице Георгий предложил:
— Погода великолепная — давайте, выкупаемся и пообедаем в Химках. Если смочить новую жизнь, она покатится легче. Один дачник говорил: солнце, воздух и вода, пополам со спиртом — основа здоровья.
Вася отклонил этот проект.
— Лучше прокатимся по Москве-реке. Простимся со столицей. А перекусить можно на катере. Представляете — пиво и бутерброды на свежем воздухе, а мимо университет проплывает!
Саша проворчал брату:
— Этот курносый большим начальником себя ставит. Обрезать надо…
— Не мечи икру! — оборвал брат. — Без тебя разберемся.
Предложение Васи понравилось. Попрощаться со столицей хотела даже Светлана, хотя она знала в ней только Кремль с мавзолеем, институт, куда ее не приняли, и этот райком комсомола.
Перрон поездов дальнего следования Ярославского вокзала был красочно убран. В это воскресенье отсюда должен был отойти очередной пассажирский состав с молодыми новобранцами, уезжавшими на восток и север страны. Во всей обстановке на вокзале чувствовалась праздничность. В проходе висела кумачовая полоса с надписью белыми буквами: «Слава советской молодежи, строящей коммунизм!» Поезд, украшенный красными флагами и лентами, подали за полтора часа до отхода. В воротах не торчали контролеры, хмуро покрикивающие на торопящихся людей: «А ну, перронные билеты, граждане!» Вместо обычных наставлений, как садиться в вагон, чтобы не упасть, не подвернуть ногу, не ошибиться поездом, громкоговорители передавали песни и танцы. Еще никто из отъезжающих не прибыл, а около поезда уже появились девушки с цветами, отцы и матери с последними подарками, заплаканные старушки. А затем пошли машины с завербованными.
Сбор назначался у райкомов комсомола, туда подавались выделенные московскими предприятиями грузовики. В кузова забрасывали чемоданы и тюки, на них усаживались новобранцы, райкомовские работники, представители заводов и воинских частей. Грузовики мчались с громом и песнями, шоферы срезали углы, превышали скорость, вылетали на запрещенные проспекты. В этот день к ним не придирались, регулировщики предупредительно зажигали зеленый свет. И откуда бы ни ехали машины, почти все они, словно сговорясь, выбирали один и тот же маршрут — через Красную площадь. По отполированным скользким камням древней площади за один час в этот день промчалось столько машин со смеющимися, кричащими, машущими руками и вздыхающими людьми, сколько в обычное время не появлялось и за месяц.
Лихо обогнув широченный проезд, машины затормаживали у самого здания вокзала, где в обычное время располагалась стоянка такси, перенесенная сегодня в сторону. Парни и девушки выпрыгивали, не дожидаясь, пока спустят борта, вслед им летели чемоданы и тюки. Затем начинался кросс от стоянки к перрону — веселая толпа с криком пробивалась сквозь плотный поток москвичей, торопившихся за город.
— Словно на пожар! — бормотали иные дачники, оттесненные с тротуара на мостовую или придавленные к стенам вокзала. — И для чего — раньше расписания поезд не уйдет!
— Торопятся! — говорили другие. — Нетерплячка бьет. Молодцы, ребята, с такими не пропадешь!
На перроне приехавших встречали родные и друзья. Чемоданы бросали под ноги, начинались поцелуи и объятия. У некоторых вагонов возникали заторы — кучки провожающих загораживали проходы, их отталкивали чемоданами и локтями.
Первыми в купе врывались провожатые с вещами, посередине двигался завербованный с цветами или пакетом фруктов, шествие замыкали родные. Опытные проводники, дежурившие у дверей, билетов не спрашивали. Зато представители строительств, держа в руках списки завербованных, отмечали галочкой, кто явился. Представителей этих было столько, что, собравшись в круг, они сами могли создать порядочную толкотню — двадцать пять районов Москвы посылали своих избранников, в каждом из райкомов сидело по пять-шесть вербовщиков.
Среди других прохаживался озабоченный Дмитрий. Со специальными составами отправлялись — по одному из представителей от каждой стройки — начальники эшелонов. Они везли списки, документы, походную аптечку и деньги — на непредвиденный случай. В сегодняшнем составе начальником эшелона Рудного был Дмитрий, У него не все ладилось. По списку полагалось прибыть шестидесяти двум человекам, в наличии было пока пятьдесят три. Хуже всего было то, что отсутствовали трое, завербованные самим Дмитрием, — братья Внуковы и Лена Никитина. Внуковы обещали приехать прямо на вокзал, а Лена как в воду канула.
Неподалеку от Дмитрия стоял провожающий с букетом красных роз. Он появился здесь одним из первых, прислонился к столбу и ни разу не сменил места. Дмитрий сперва залюбовался его великолепными розами, потом присмотрелся к нему самому — они раза два столкнулись взглядами. Провожающий был молод, хорошо одет, крутой нос делал его лицо угрюмым и жестким, это впечатление смягчалось выпуклыми серьезными глазами, забронированными массивными очками.
Когда в толпе показалась Лена, оба они так согласно двинулись к ней, что ударились плечами.
— Простите, — сказал провожающий, отступая.
— Нет, ничего, — ответил Дмитрий и обратился к Лене: — Я уже опасался, что вы не явитесь к отходу.
— А вы бы иногда взглядывали на часы, — сухо посоветовала она. — У вас бы, по крайней мере, еще полчаса не возникало такого опасения.
Дмитрий отметил строптивую девушку в списке и поспешно отошел. Лена, разговаривая с ним, смотрела на стоявшего позади провожающего.
— Николай, ты здесь? — сказала она. — Как ты узнал о моем отъезде? И почему ты пришел?
— Прежде всего, возьми цветы. — Он протянул букет.
— За цветы спасибо. Ты не отвечаешь на вопросы.
— Узнать о том, что ты уезжаешь, было не так уж трудно. Я спросил себя: какая самая большая глупость из всех, что ты можешь сделать? И ответил: бросить интереснейшую работу и уехать из столицы в дикие леса. После этого легко было сообразить, куда ты пойдешь и где тебя искать. А явился я, чтобы сказать, что твой поступок — безумие.
— А это уже мое дело.
— Да, конечно… Советов ты не признаешь.
— Нет, почему же? Иногда признаю. Что ты еще мне скажешь?
— Собственно… Нет, больше ничего.
— Тогда прощай!
Она повернулась, не подав руки, и пошла к вагону. Он догнал ее и остановил.
