Справедливости ради не могу не уточнить — далеко не все относятся к психологии без должного почтения. Когда первое лицо гражданской авиации вручал мне билет на СП-16, я, видать, до того поглупел от счастья, что совершенно неприлично уставился на его знак военного летчика. Меня поразило, что знак был второго класса. Да-да, ярко-красная двойка четко выделялась на нежно голубом фоне. Проницательный человек, неожиданный благодетель, отследил мой взгляд и, полагаю, угадал мои мысли. Снисходительно улыбнувшись, генерал сказал: «Что ж теперь делать, пока служил в кадрах, выше не поднялся, не успел».
Много позже и совершенно случайно я узнал — человек перенес тяжелейшую операцию, лишился почки, был отстранен в связи с этим от летной работы и, можно сказать, контрабандно подлетывал на легкомоторном самолетике, хотя никакой служебной необходимости в этом не было. Он летал исключительно ради собственного удовольствия: настоящий летчик остается на век прежде всего пилотягой.
Здесь позвольте мне сделать маленькое отступление. Вероятно, вы уже заметили, я стараюсь по возможности нигде не упоминать конкретные фамилии, не указывать точные адреса событий. Так уж заведено в этом мире: о мертвых — хорошо или никак. А люди, прямо сказать, не ангелы — и живые, и покойные, вот поэтому я решил обойтись без «памятников», боюсь случайно нарушить узаконенное — хорошо или никак… Надеюсь на ваше понимание, читатель, и благодарю вас.
В числе моих близких и добрых товарищей был летчик-испытатель, еще во время войны пожалованный Золотой звездой Героя Советского Союза. Он сбил пятнадцать самолетов противника, выполнил множество боевых вылетов. И школу испытателей закончил с полным блеском, получив диплом с отличием. Впрочем, лично для меня важнее всех званий, регалий и отличий человеческая сущность моего товарища. Чтобы вы могли ощутить era особинку, приведу два крошечных, не главных, но весьма показательных фрагмента из его биографии.
На очередной показ новой техники ждали в тот день главных руководителей страны. Вылизали все подходы к самолетной стоянке, постелили ковровые дорожки перед трапами, словом, навели перворазрядный марафет. В нашей великой стране даже самые толковые работники просто не могут не пустить пыль в глаза начальству, когда представляется случай.
Наконец на аэродроме появился Сам с многочисленной свитой. Летные экипажи стояли около своих машин. В большинстве — мужики были в кожаных летных куртках, и только один — при Золотой Звезде. Моего друга представил Самому лично Генеральный конструктор фирмы.
Опытный корабль, большой, респектабельный, не мог не заинтересовать начальство, стремившееся все чаще выходить в мир, совершая дальние и эффектные перелеты. Сам задавал очень непосредственные, порой наивные, однако, явно заранее подготовленные вопросы. Отвечать и не попасть впросак было не так-то просто. Как разъяснить, например, что лучше: два двигателя на корабле или — четыре, если в общем строго стоит при этом и твой четырехдвигательный лайнер, и двухдвигательный самолет коллеги. Одно неосторожное слово может привести черт знает к чему. Сам — человек непредсказуемый, ждать от него можно чего угодно, возьмет и прикажет — прекратить выпуск двухдвигательных самолетов, или того хлеще — переделать эти двухмоторные на четырехдвигательные корабли…
В какой-то момент Сам, наверное, утомился, слушать пояснения летчика ему надоело, он спросил: «А внутрь пустите?» И тут же занес ногу на трап.
Вот туг и случилось. Мой друг взял Самого за локоток, попридержал своей здоровенной ручищей. Не привыкший к узде наш темпераментный лидер немедленно вскинулся: «В чем дело?..» Окружение вздрогнуло, охрана оцепенела. А командир корабля, как ни в чем не бывало, предложил: «Пропустим даму». И сделал приглашающий жест, улыбнулся своей самой солнечной улыбкой спутнице Самого, высокопоставленной соратнице главного. Дама начала всходить по трапу, а мой друг, наклонившись к уху Самого, прошептал расчетливо громко: «Оцените эти ноги!» — и назвал Самого по имени и отчеству, не слишком почтительно, но и не фамильярно.
Пожалуй, тот, кто не жил в ту эпоху, не сумеет в полной мере оценить мужество летчика, его независимый нрав и… хороший вкус.
И сразу — второй фрагмент. В тот день он поднял опытный корабль. Отлетал благополучно. Заполнил положенную документацию и рано освободился. Дело сделано, настроение отменное, жизнь улыбается.
Мы шагаем по Сретенке, держим курс на магазин «Дары природы», задача — разжиться какой-нибудь экзотической закуской. Ведь нынче праздник — новый корабль залетал! Неожиданно мой друг выполняет резкий разворот на девяносто градусов вправо и устремляется под вывеску «МЕХА». Не очень понимая, что происходит, следую за ведущим (ведомый — щит героя! Это с войны и навсегда). В прохладном, почти пустом торговом зале мой приятель изыскано вежливо обращается к хорошенькой продавщице: «Не сочтите за труд показать нам чернобурку, желательно крупную».
Девушка выкладывает на прилавок дорогую с серебристым отливом рухлядь, приподнимает каждую шкуру, деликатно встряхивает, поворачивает к свету. Ну, а друг? Он дует в мех, и так, и этак разглядывает товар и успевает очаровывать продавщицу. Внезапно он вскидывает ногу на прилавок и обматывает чернобурой лисицей голень. При этом с самым независимым видом объясняет: «Хочу заказать чернобурковые унты, пусть Женька лопнет от зависти. Пару этой лисичке найдем?» Пары не находится. Мы церемонно прощаемся и выходим на улицу. «До следующего раза, — говорит мой друг. — У нас есть еще время. Благо, лето завтра не кончается».
Кажется, тот розыгрыш закончился очередным легким флиртом, но для меня важнее другое: «Жить надо легко, весело надо жить!»
Он умер в дороге. Вылез из своей машины, сказал сопровождавшей его курортной «жертве»: «Хорошо бы сейчас чайку глотнуть». Опрокинул термосную крышку тепловатого, с металлическим привкусом чая, погладил себя по груди: «Ах, хорошо!» И упал замертво.
Годы уходят, а я почему-то все чаще его вспоминаю: жить надо легко, жить надо весело — это очень правильно. Очень! А еще я бы добавил: и праздники устраивать надо самому себе, не ленясь, и никогда не откладывая на завтра.
Вспоминать полеты мне самое-самое то, что надо, а вот другим, думаю, это сможет быть не очень интересно — работа и работа, со временем должна становиться привычной, обыденной и рутинной. Заметили, репортеры, пишущие об авиации, в первую очередь клюют на всякого рода чрезвычайные происшествия, стрессовые ситуации, хоть чуть-чуть пахнущие поводом для сенсации. Признаюсь, я не люблю уцененных сенсаций и вполне согласен с Марком Твеном. Он считал, если собака укусила даже самого президента, это, конечно, событие, но далеко не сенсация, вот если президент кусает собаку, тут ничего не скажешь, — сенсация первый класс!
Даже если вспомнить не одну тысячу выполненных полетов, я не смогу похвастать какими-то сенсационными событиями, настигшими меня в воздухе. Кстати, это скорее большой плюс в судьбе пилота, ведь в нашем деле самое главное — безопасность. Впрочем, кое-какие нештатные, выражаясь языком космонавтов, ситуации пережить досталось. И это тоже опыт — иногда положительный, а другой раз отрицательный.
Взлетаю на реактивном истребителе. Машина еще очень молодая, как и вся реактивная авиация той поры. Мы только-только привыкаем к новой технике, много еще толком не знаем, к чему-то были готовы весьма приблизительно, можно сказать, чисто теоретически, и вот, вроде бы ни с того, ни сего мой зверь начинает энергично крениться вправо. Сам! А высоты у нас с гулькин нос, мы только оторвались от бетона. Выправить крен ручкой управления не удается. Бросить машину, катапультироваться невозможно — и высоты нет, и жалко… А жить хочется. Мысли — вскачь… а крен уже достиг девяноста градусов: с одного бока вижу землю, с другого — надо мной нависает хмурое небо. Терять в таком положении ужу нечего… или-или… даю ручку до упора вправо, помогаю ногой, и машина оборачивается вокруг собственной продольной оси бочкой… Та-а-ак! Хоть на совсем короткий миг я все же попадаю в нормальное положение — небо надо мной, земля внизу — и в эти мгновения я чуточку удаляюсь от земли. Времени рассуждать нет, машина снова валится на правый бок, но я в этот момент понимаю — единственный шанс удержаться в воздухе — выполнять бочку за бочкой. Непременно — вправо. При этом в положении «на спине» надо отдавать ручку несколько от себя, может и сумею тогда на самом деле наскрести сколько-то высоты. Беспрерывно кувыркаясь, мне удается вылезти на триста метров. Уловив момент, когда небо в очередной раз восходит над моею головой, а земля оказывается, где ей и положено — внизу, катапультируюсь. Предвижу вопрос: было сильно страшно? Летчикам говорю: «Попробуй — узнаешь», а пешеходам отвечаю несколько иначе: «Не очень: хорошенько перепугаться не хватило времени». И оба ответа — чистая правда.
