Девушка с велосипедом
О девчонка в красной майке.
Душу не трави!
Подмосковная лужайка
Посреди Москвы.
Прислонясь к велосипеду.
Молча ты стоишь
У Московского Совета,
У цветных афиш.
В красной майке, в черных брюках
Молча ты стоишь
Юной вестницею юга…
Каплет с крыш…
И нахлынула такая
Вдруг печаль.
Неподатливо-тугая,
Как педаль.
Отливают лак и никель
Новизной.
Может, нужен тебе ниппель
Запасной?
Юность с кислыми дарами:
Хлеб, война, кизил.
Я любимую на раме.
Понимаешь, не возил!
Но вопросы безответны
У жар-птиц.
У колес велосипедных
Много спиц.
В майской майке, огневая.
На седло
Ты садишься, понимаю.
Не назло.
Мчишь без памяти.
Глотая холодок.
Только рубчатый на памяти
Следок…
«Ты говоришь: «Никто не виноват…»
Ты говоришь: «Никто не виноват,
Но теплых струй не вымолить у рек.
Пускай в долинах давят виноград,
Уже в горах ложится первый снег».
Я говорю: «Благодарю твой смех».
Я говорю: «Тобой одной богат.
Пускай в горах ложится первый снег.
Еще в долинах давят виноград».
Когда летит на черноморские долины
Усталый запах вызревших плодов.
Тогда кончается сезон перепелиный.
Охотники пускают ястребов.
Что ястребу? Ему бы в небо взвиться,
Но, странную тревогу затая.
По-своему грустит и плачет птица
И не спешит в далекие края.
Бездомный дух, горячая истома,
Дух перелета головы пьянит:
А ловчий ястреб кружится у дома
И даже сесть на руку норовит.
И, на него в смятении похожий.
Предчувствием хозяин оглушен:
Ведь, что ни говори, товарищ все же.
Еще один окончился сезон.
Что ястреб мне? Что ястребиный коготь?
Отчалит осень в золотом дыму.
Но та привязанность не может не растрогать.
Хотя она, конечно, ни к чему
Сквозь листья по струе луча
Жара стекает на лощины.
Кувшины моют у ручья
Три женщины, как три богини.
Берут за шиворот кувшин.
Чтоб воду выплеснуть наружу,
Как будто прошлогодних вин
Безжалостно смывают душу.
Чтоб не осталось и следа!
Звенят кувшины от затрещин!
Стекает пьяная вода
К ногам разгоряченных женщин.
Я останавливаюсь вдруг,
Внезапным сходством пораженный:
В загаре обнаженных рук
Загар кувшинов обожженных.
Работала день ото дня
В порыве творчества едином
Природа солнца и огня
Над женщиной и над кувшином.
Прекрасна древняя игра,
Где шлепают водой из ведер.
Где линии кувшиньих бедер
Идут от женского бедра.
Широкий материнский жест!
Чадохранительницы края
Винохранилища, катая.
Смеясь, купают, как невест.
В давильне давят виноград —
Вот что важнее всех событий.
В дубовом дедовском корыте
Справляют осени обряд.
Крестьяне, закатав штаны,
Ведут языческие игры.
Измазанные соком икры
Работают, как шатуны.
Работают крестьяне в лад.
Гудит дубовая колода.
Летят на гроздья капли пота.
Но пот не портит виноград.
Жуют ногами виноград!
И нету ног святей и чище.
По травам летним, по грязище
Ступавших тыщи лет подряд.
Жизнь — это что такое, брат?
Давильня, а не живодерня.
Но дьявол путает упорно,
И кости юные трещат.
Люблю давильни вязкий чад,
Шипенье, чмоканье и стоны,
Спиртовый воздух напряженный…
В давильне давят виноград.
Топырится над гроздью гроздь,
Как груди смуглые южанок.
Дождемся свадебных гулянок.
Тогда, тогда, как повелось.
Хозяин распахнет подвал.
Друзьям собраться за столом бы!
Взорвутся солнечные бомбы!
Под стол слабейших, наповал!
За стойкость мужества, мужчины.
За клин, что вышибает клин!
Неважно, кто открыл кувшин,
А важен вкус вина в кувшине.
Пью, рог тяжелый накреня,
Да будет рогом изобилья,
А если что сказать забыл я.
Друзья доскажут за меня.
Нет, не ради славословий
Экзотических причуд
Нам в кофейне черный кофе
В белых чашечках несут.
Сколько раз в житейской буре
Обездоленный мой дух
Обретал клочок лазури
После чашки или двух!
Веселящие напитки,
Этот вашим не чета.
Мне от вас одни убытки
Да похмелья чернота.
Глянуть в будущее смело
Спьяну всякий норовит.
Здесь, друзья, другое дело:
Ясность мысли веселит.
От всемирного дурмана
Напузырится душа…
Черный кофе — без обмана,
Ясность мысли хороша.
Принимаю очевидный
Мир без радужных одежд,
Пью из чашки яйцевидной
Долю скорби и надежд.
Пью и славлю кофевара,
В ясной памяти пою
Аравийского отвара
Неподкупную струю.
Спросит смерть у изголовья:
— Есть желания, проси!
Я отвечу: — Ясный кофе
Напоследок принеси.
Гранат — некоронованный король.
Хотя на нем зубчатая корона.
Сладчайшую испытываю боль.
Когда ему распахиваю лоно.
Гигантское в руках веретено.
Что солнечную нить в себя вкрутило.
Зерно к зерну, граненое зерно
В ячейку каждую природа вколотила.
Теперь никак не оторвать мне глаз,
Полураскрытая передо мной пещера,
Где каждый мне принадлежит алмаз.
Но мера жажды — стоимости мера.
Ты прикатился к нам из жарких стран.
Ты рос, гранат, на дереве ислама.
Но, пробужденный, ты прожег Коран,
Однажды вспыхнувши под пальцами Хайяма.
Скажи, гранат, где истина, где ложь?
Я проклял золотую середину!
Но ты заступник мой, и ты ведешь
Светящеюся лампой Аладдина.
Ворвись, гранат! Развороши нам жизнь!
Мы стали слишком въедливы и скупы.
Чтоб яростною свежестью зажглись
Непоправимо стынущие губы!
Чтоб мы, глотая эту чистоту.
Учились, терпкую обсасывая мякоть.
Выкладывать себя начистоту.
Начистоту смеяться или плакать.
Чтоб этот красный кубок под конец
Испить до дна и ощутить такое,
Что в нас вложили тысячи сердец,
Но вложены они в одно большое.
Тяжелый плод ладонями зажат.
Тягучей влагой губы освежаю.
Я выжимаю медленно гранат.
Как будто тяжесть штанги выжимаю.
Так вот где тайна мощной красоты!
В тебе, гранат, земля соединила
Взрывную силу сжатой кислоты
И сладости томящуюся силу.
На морду льва похожая айва.
Какая хмурая и царственная морда!
Впервые в жизни я подумал гордо:
Чего-то стоит наша голова!
Мы обнажаем жизни аромат.
Все связано — и ничего отдельно,
И творческая радость не бесцельна.
Когда за нами люди говорят:
«Мы связаны. Природа такова.
На свете любопытного до черта!
На морду льва похожая айва,
Какая мудрая и царственная морда!»
