Борис Лапин - Подвиг

…В военных кругах ходили именинниками. Был устроен ряд банкетов. Офицеры кричали: «Банзай! Мы должны образовать союз таких солдат, как капитан Аратоки!»

Много самых странных людей попали в орбиту неожиданного внимания Особой высшей секции в Кион-Сане.

Был арестован Хо Дзян Хак, корейский философ, проживающий на Тигровой Пади. Он знаменит. Его книга «Философия человечества», его популярный труд «Книга золотого сечения» знакомы любому корейскому студенту.

— Сообщите нам все, что вы знаете о восстании крестьян в Кентаи.

— Я не имел об этом мнения. Вам известно — я против насилия.

— В таком случае ваша обязанность выдать их, если знаете программу и фамилии зачинщиков насилия.

— Я не отказываюсь и не соглашаюсь.

— В противном случае мы будем держать вас в подвале.

— Зато мое имя гуляет на свободе.

…Корейский философ приехал в Кион-Сан в начале века, по личному приказу последнего императора. Он остался здесь при японцах, не меняя позы самоотречения и покорности. Книг он не писал уже двадцать лет. Но каждое утро он, съев скудный завтрак из трав, выходил на прогулку, всегда по одному и тому же пути, потом ел суп из морской капусты, читал китайских древних мудрецов, полчаса говорил с поклонниками, приезжающими из других городов Кореи, ел и ложился размышлять.

Прогресс человечества занимал круг его мыслей. Паровые двигатели, поэзия и благоденствие науки, философия Толстого, китайские стихи Ли Бо, бледные пятна тумана на ночном небосклоне, древоточец на гнилом пне, возвышающаяся до небес вершина Пьяо-Шань, — обо все этом говорилось в его книгах.

Вечно одинаковый пассатный ветер, тайна колебаний магнитной стрелки, растяжимость тел, законы движения света, число пыльников цветка, равно как число колебаний звука колокола и количество смертных случаев в Сеуле и Пекине, — все это постоянно занимало его.

— Итак, господин Хо, вы утверждаете, что вы философ?

— Я — знаменитый корейский философ.

— …Вы считаете себя философом. В таком случае вам придется подтвердить нам, что к вам часто приходили злонамеренные агитаторы, предлагая присоединиться к чудовищному заговору, охватившему низшие классы населения.

— У меня бывает много людей — может быть, среди них есть и заговорщики.

— Достаточно! Подпишите эту бумагу!

— Я, враг насилия, подчиняюсь, подписываю эту бумагу.

О прекрасный предатель! На следующий день бумага, подписанная допрошенным философом, послужила официальным поводом для ареста пятисот человек в кион-санском предместье и порту.

Издающаяся ренегатами сеульская газета написала громовое обращение к интеллигенции и купечеству, — здесь говорилось следующее:

«Кион-санский философ, славящийся своими революционными выступлениями во время событий 1919 года, потрясенный героизмом японского офицера, раскрывает тайные ковы негодяев»…

Мне удалось беседовать с товарищем Пак, известным корейским революционером, коммунистом, живущим в эмиграции. О философе Хо и о событиях, упоминаемых сеульской газетой, я узнал вот что.

В этом 1919 году во всей Корее были брожения, восстания, победоносные демонстрации, митинги у правительственных зданий. Студенты и журналисты диктовали правительству условия. Торжествовали победу за час до поражения.

В Кион-Сане движение началось, когда во всей Корее оно уже кончилось. Четыре тысячи человек с поднятыми на палках знаменами двигались к дому кион-санского губернатора, требуя «донгниб» и «восьми прав гуманности и справедливости». Студенты с национальными флажками в петлицах разъясняли народу, что такое «донгниб».

«Донгниб» — это независимость. «Восемь прав» — это требования национальной свободы и независимости Кореи.

Хо Дзян Хак вышел в этот день в сандалиях и в белой соломенной шляпе погреться теплым полуденным ветром. Была оттепель. Над улицами неслись курчавые тучи.

Попадавшиеся люди громко пели и обнимались. Старик сел на корточки возле ворот храма. Он отдыхал.

Через час он увидел бегущих. Большими прыжками спешили франтоватые мужчины в европейских костюмах, с тростями. За ними с визгом поспевали их женщины, шурша шелком, манерно выворачивая ноги. Потом улица опустела. Потом пробежало несколько студентов, кричавших: «Не бегите, не бегите, будем умирать без сопротивления… за свободу…» Потом опять улица была пуста.

Потом толпа мужчин и женщин, портовая голь, рабочие, грузчики. В руках у них были камни и палки. Потом улица опустела. Вслед бежавшим торопливо шли женщины с младенцами, привязанными за спиной.

Старик встал и пошел по улице.

Из-за угла загорланил рожок.

На велосипедах подкатился отряд японцев. Хо Дзян Хак остановился. Рядом с ним шла студентка-кореянка. За спиной ее был подвязан ребенок, размахивавший флажком, заливаясь мелким смехом. Мать глядела на японский отряд. Забыла о революционном флажке, оставшемся в руках у ребенка.

— Не давай детям игрушек взрослых.

Так сказал философ, но женщина его не поняла.

Жандарм спрыгнул с велосипеда, подбежал, длинным кортиком замахнулся на женщину и ребенка.

— Дурак! Не убивай детей, не ты будешь их рожать! — крикнул тогда старик.

Он был избит жандармами.

После корейского философа на допрос был вызван господин Сен, владелец судоремонтного завода в Кион-Сане.

— К сожалению, господин Сен, у нас имеются сведения о вашем не совсем доброжелательном отношении к доблестному офицерству.

— Что вы?! Вы знаете меня лично, господин следователь. Кто сказал это, господин Момосе?

(«Зачем я выгнал тогда капитана?.. Зачем я выгнал тогда капитана?.. Ходите в кинематографы… Это он мстит… В кинематографы, молодой человек…»)

— Ваш завод — это рассадник профсоюзов, анархизма, национализма, коммунизма и революции.

— Господин следователь, поверьте — коммунисты мутят.

— Как же вы оправдываете это?

— Арестуйте их! Арестовывайте их как можно больше! Я вам даже дам список самых зловредных. Есть, например, Цой, который недавно уходил в Кентаи. Что он делал в Кентаи? Я дал ему в слепоте отпуск. Мой приказчик дал. Казните его — и дело с концом.

— Мы сами знаем, что нам делать, господин Сен.

В тот же вечер из заводского поселка были изъяты пятьдесят человек.

Увы, увы! К сожалению, кореец Цой скрылся неизвестно куда. Точнее, ему было отказано от места за болтовню о Кентаи два дня назад. Ему удалось поступить кочегаром на китайский пароход.

Теперь он плывет где-нибудь по Желтому морю.

На юг… На острова…

Удивительную тоску испытывает кочегар парохода «Чжу И» в день полного тумана циклона, проходящего полосой по Тихому океану.

В руках его черная железная лопата. Огромный сквозняк уносится в люки. Из топок пышет горячий ветер, от которого сохнет кожа. В топках со свистом мечется красный огонь.

Машина грубо стучит. Из липких, стекающих каплями стен выходит разболтанный визг железа, опущенного в воду.

А ну-ка, подавай угля, подавай угля!

Когда глядишь вверх, ты видишь холодную сырость и чувствуешь лестницу, винтом поднятую в темный колодец. Этот колодец качается в глазах вместе с пароходом, пляшущим на мертвой зыби.

В туман качка ужасна. Она сопровождается странной неподвижностью воздуха и безмолвием моря.

А ну-ка, бей лопатой! Вкопайся в уголь, пока не заболит внизу живот, пока не заколет бок.

Под топками стоит высокий куб с кипяченой водой. Выпей из кружки! Вода пахнет углем и жестью. Как называется гнутая железная палка, брошенная на угольный сор? Хватай ее, шуруй уголь в топках.

Огонь кидается в глаза. Глаза высыхают. Попробовал бы ты сейчас заплакать!

В истории капитана Аратоки как будто действуют два человека — так резко отличаются его слова и поступки до и после «апофеоза». Ни одно из свидетельств, имеющихся у вас о школьной и служебной жизни капитана, ничего не говорит о его особой любви к изречениям, о страсти к сочинительству или глубоких познаниях, доставивших ему впоследствии место военно-воздушного эксперта в Женеве.

Однако уже через несколько дней после чуда в Кентаи японские репортеры опубликовывают из номера в номер различные глубокомысленные и плоские его афоризмы.

Он проявляет любовь к цитатам.

«Война есть создатель, голод — разрушитель всего великого», — говорит он.

Он пишет в книгах автографов ряд небольших стихотворений, которые я имел случай несколько раз приводить в этой повести — в конце глав.

Заинтересованный этим, я отправил письмо в Токио, в газетный концерн, как мне казалось, способный дать мне ценные сведения…