— Нет чтобы хоть воду помог принести даме…
Только тогда Генка увидел стоявшее в стороне пустое ведро. С излишним усердием забрел, не жалея бродней, выше колена в воду и, наполнив ведро, оглянулся: видит ли Эля? Увы, Эля все еще занималась кастрюлей. Оставалось тяжело вздохнуть и нести ведро по назначению. Взобравшись на косогор, он оглянулся еще раз и по-прежнему увидел только спину девушки. Оставив ведро на крыльце, уже направился к своему дому, когда от реки раздалось:
— Генка!
— Ну что? — спросил он.
— Купаться пойдешь? Мне теперь полдня сажу от рук отмывать придется.
У него вдруг перехватило дыхание. Казалось, будто что-то жаркое и упругое заступило дорогу, стиснуло, пробежало огнем по жилам. Он почему-то испуганно посмотрел вокруг себя: не слышал ли кто слов Эли? Нет, кажется, никто не слышал. Ему вспомнился не совет Петра — подсмотреть за купающейся Элей, а что-то смутное и душное, услышанное после его слов в себе. И вот теперь сама Эля зовет его! Одна Эля, ведь Вера Николаевна и все остальные в тайге! Чувствуя, что кровь в жилах становится густой и жаркой, он крикнул вниз хриплым голосом:
— Пойду!
Он видел, как девушка, неторопливо переполоскав вымытую посуду, сложила кастрюли одна в другую и, небрежно помахивая зажатой в правой руке сковородкой, стала подниматься к дому. Но все это он видел как-то необычно, словно вокруг Эли и стопки посуды, которую несла Эля, скрадывая четкость линий, текли и дрожали какие-то прозрачные струйки.
Из дому Эля вышла с мохнатым полотенцем на плече и розовой целлулоидной мыльницей.
— Пошли?
Генка шел за нею, глядя на ее спину и загорелую шею, которую красиво оттеняло похожее на белый мех полотенце. А Эля беспечно сдаивала с нависающих над тропочкой черемуховых веток ржавые, крапинками покрытые листья и, подержав возле рта, выбрасывала.
— Прелесть! — видимо, о них, о терпком черемуховом запахе, сказала она.
Генка не смог ей ответить.
Когда они пришли наконец к месту, давно облюбованному для купанья, потому что берег здесь был песчаный, без единого камушка, круто уходящий в глубину, Эля, бросив полотенце и мыльницу на траву, обернулась и удивленно спросила Генку:
— Ты чего?
— Ничего, — сказал он и облизнул высохшие вдруг губы.
Эля чуточку согнулась, поймала подол платья и единым махом стянула его через голову, оставшись в черном купальном костюме, отделанном по краям маленькими оборочками.
— Чего не раздеваешься? Трусишь?
— Нет. — Генка ватными руками стащил тельняшку и, опустившись на траву, потянул с ноги бродень. На Элю он не смотрел, смотрел на ее тень на песке.
— Ну и увалень! Дождешься тебя! — Тень на песке метнулась в сторону, и он едва успел увидеть, как девушка, раскинув руки, летит в воду, навстречу своему отражению. Генке вдруг стало легко и просторно, он смог поднять голову.
— Зря… пфф… трусишь! — отфыркиваясь, крикнула Эля, вынырнув выше по течению. — Вовсе и не холодная. Во водичка! — Она подняла руку с оттопыренным большим пальцем, с головой ушла от этого в сверкающий зеленоватый сумрак, смешно потекла вместе с водой, моментально размывшей строгие контуры тела.
Прежде чем девушка поднялась на поверхность, прыгнул и Генка, крикнув угрожающе:
— Утоплю!
— Не хулигань! Не надо! — строго ответила Эля. Повернувшись на бок, овер-армом поплыла против течения. Генка слышал, как бурлит вода, делимая на две струи низко опущенной головой девушки. Пожалуй, ее было бы не догнать теперь, и он, радуясь холоду воды и собственной силе, рубя воду саженками, поплыл от берега наперерез течению и чуть под углом к нему.
Когда вернулся, Эля, только-только вылезшая на берег, обхватив ладонями тяжелые волосы, прыгала на одной ноге — вылизала попавшую в ухо воду.
— Хорошо! — медленно разводя руками, чтобы только противостоять течению, выдохнул Генка.
Ладони Эли скользнули по волосам, отжимая влагу. Потом она, испытующе посмотрев на Генку, приказала:
— А ну-ка, нырни! Как можно глубже и дальше! Вон туда! — и показала рукой прочь от берега.
Тот послушно набрал в легкие воздуху, ушел под воду и поплыл брассом. Когда вынырнул и оглянулся, восстанавливая дыхание, Эля одергивала платье, топчась на мокром купальном костюме.
— Про мыло-то я забыла! — крикнула она. — Тебе надо?
Почему-то стыдно было смотреть ей в глаза, когда они сидели потом на горячем песке и Эля докторальным тоном уверяла, что такого стиля — «саженками» — не существует: ну, плавают, конечно, но это не стиль, а так, недоразумение. Генка в это время думал о Петре, впервые с обидой и неприязнью. Словно это Петр, а не сам он подумал невесть что, когда Эля позвала купаться. Впрочем, Петр тоже не виноват. Откуда ему знать, какая Эля совершенно особенная девушка, как она совершенно по-особому может цедить сквозь пальцы сухой теплый песок и, поднимая одну бровь, говорить:
— Понимаешь, стиль — это совокупность красоты и экономичности движений с минимальной затратой энергии при максимальной эффективности. Здорово я определила?
Расхохотавшись, она швырнула Генке на бродни горсть песку и вдруг посерьезнела:
— А сколько сейчас времени? Ведь я дежурю по лагерю!
Генка глянул на солнце, на тени под скалами, а потом, дурачась, потянул кверху рукав тельняшки, будто смотрел на часы.
— Без пяти двенадцать.
— Благодарю вас, — напыщенно произнесла Эля и, вздохнув, пожаловалась на судьбу: — Скоро надо будет идти готовить. Ты бы хоть консервы помог открыть. Сергей Сергеевич говорит, что я безрукая.
— Чего он вчера про джеклондонщину говорил? — вспомнил Генка.
Эля опять подняла одну бровь — ту, что была ближе к соседу.
— В твои годы я была умней, Генка! Сергей Сергеевич…
— Давно это было? — перебил Генка, улыбаясь.
— Ну… дело не в возрасте. Если я и не старше тебя, то все равно умнее, женщины всегда раньше умнеют. А Сергей Сергеевич небезосновательно считает тебя олухом, мой милый, но олухом несколько своеобразным. Я понимаю, что это может не нравиться…
— Ничего, валяй! — сказал Генка, ему нравился «мой милый».
— Но это вполне соответствует действительности. Начитавшись всяких «Морских волков», которых вы даже мне предлагали, сэр, вы возжаждали быть мужчиной с большой буквы и противостоять всем и всему на свете, как вот этот утес. — Показав кивком головы на скалу у начала шиверы, Эля неожиданно переменила тон: — Геночка, ей-богу, нельзя противостоять здравому и полезному. Смешно и дико. Таких людей раньше называли варварами.
— Ну и что?
— Ну и — не будь варваром. Ладно?
— Ладно, — улыбнулся Генка.
Эля посмотрела без улыбки.
— Знаешь, я не шучу! Ведь ты славный парень, даже Михаил Венедиктович говорит это, и тем не менее.
— Привязался он к этим самоловам, как паут к сохатому, — отмахнулся Генка. — Браконьерство! Рыбнадзор и тот говорит, что глупо запрещать самоловы, если поплавнями — это сети такие, в три стени, — ловить можно. Видела бы ты, какую стерлядь в рыбзаводе сдают — кошке на один зуб! Вот тебе и законы по охране природы! Браконьерство! — морща нос, подразнился Генка. — Здоровое и полезное!
Эля пожала плечиками.
— Не знаю. Об этом тебе следует поговорить с нашими сверхдобропорядочными и всеведущими мужчинами, как называет их Вера Николаевна. Еще тебе следует открыть две банки тушенки, а мне — сварить суп. Так что давай пойдем. Ну-ка, вставай и протяни мне руку, таежный медведь! Чалдон! Бродяга с Сахалина! Ну?
Но встала она первой, пренебрежительно махнув рукой в его сторону и скривив губы:
— Эх ты, кав-валер!..
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой, —
неожиданно запела она звонко и чисто, а оборвав песню, грустно покачала головой. — Соскучилась я по музыке, Генка! По роялю! Но, увы, про таких, как ты и твой Шкурихин, Редиард Киплинг сказал, что «рояль не завернешь с собою в путь». Он предлагал банджо, но я предпочла бы аккордеон.
— Придем, я тебе поймаю в эфире музыку.
— Не то… Я сама хочу, пальцы хотят, — ребячьим, жалобным голоском проплакала девушка.
Дома подвыпивший Матвей Федорович последними словами изругал сына, что шалается невесть где, когда добрые люди гребут сено.
— Грабли на тебе обломать! — пригрозил он.
Генка искренне заулыбался, представив себе, как батя попробует ломать на его спине грабли и что получится из этого, но сгребать сено отправился без ропота. Мать, задолго до него пришедшая на покос, успела уже собрать половину кошенины в валки.
— Не ко времю женихаться надумал! — упрекнула даже она, отмахиваясь от слепней.
— В тайгу я ходил, удилище искать, — соврал Генка. — В листвяжник, что за Петькиным покосом.
