«Словечки-то какие: „много острых углов“, „не конфликтуйте со своим шефом“… — думала Даша, подходя к своему двору. — Да разве Барсуков мой шеф? И разве я с ним конфликтую? Чепуха! Я добра желаю Михаилу, хочу, чтобы он переменился к лучшему. Вот сегодня я увидела в нем как раз то, чего раньше в нем не было, и порадовалась. И хорошо, что его встревожили слова: „Тимофеич, погляди-ка на себя со стороны“… Значит, мои старания не напрасны, и я вижу, что в душе у него уже началась какая-то важная и нужная работа»…
Под козырьком ярко освещенного крыльца Дашу встретили Николай и дочки.
— Даша, у нас гость, — сказал Николай.
— Мама, вовсе это не гость, а наш дедушка Вася, — в один голос поправили отца Люда и Шура. — Он давно пришел…
— Старик что-то не в духе, — почти шепотом сказал Николай. — Молчит, хмурится.
Даша обняла девочек и, целуя их, спросила:
— Разве дедушка Вася не может быть гостем?
— Так он же не чужой, а наш дедушка, — уточнила Шура.
Услышав голоса, на крыльцо вышел Василий Максимович.
— Дочка, что так припозднилась? — спросил он.
— Сегодня еще терпимо, — за Дашу ответил Николай. — Частенько бывает, что домой она заявляется к полуночи.
— Ну что ты, Коля! — сказала Даша с обидой в голосе. — Это бывает редко, когда я задерживаюсь на заседании.
— Наверное, на молокозаводе было легче? — спросил отец, когда они вошли в дом.
— Там, батя, свое, тут свое, — нехотя ответила Даша, снимая косынку и поправляя волосы. — Что-то вы давненько к нам не заглядывали?
— Так у меня же имеется стальной дружок, вот мы с ним и не можем разлучиться, — шуткой ответил Василий Максимович. — А сегодня разлучились, потому что завтра у меня выходной.
— Ну, как наша гвардия побеседовала с Барсуковым? — спросила Даша.
— Сурьезно потолковали… Выложили ему не кривя душой все, о чем думали.
— Батя, а не вы ли сказали Барсукову: «Тимофеич, погляди-ка на себя со стороны»?
— Я. А что?
— Запомнились ему эти слова, а вот кто их сказал, Михаил не помнит.
— А я к тебе, дочка, со своей болячкой. — Василий Максимович уселся на диван, сутуля широкую спину, сжимая в жмене усы. — Как мне поступить, посоветуй. Ехать к Дмитрию или не ехать? — И снова старик мял в кулаке усы, о чем-то думая. — Ить это же Дмитрий посягнул на холмы, его это работа. Вот и пускай ответит батьке, зачем ему это понадобилось?
— К Мите, батя, не езжайте, не советую, — сказала Даша.
— Это почему же?
— Митя — автор проекта. Я даже не знаю, о чем вы станете с ним говорить.
— О холмах.
— Не поймет вас Дмитрий, — сказал Николай.
— Сын не поймет отца… Тогда кто же меня поймет?
Даша, и Николай молчали, не знали, что ответить.
— Тут, батя, что главное? Не то, что в станице было, что уже есть и к чему мы привыкли, а то, что в станице будет в будущем, — заговорила Даша. — К примеру, те же холмы. На них вырастет мясопромышленная фабрика…
— Слыхал, слыхал, — сердито перебил отец. — Вот оно и получается: то завод, то фабрика. А как же станица? Как все то, чего нельзя отлучить от себя?
— Поверьте мне, — желая как-то помочь Даше, говорил Николай, — все то привычное, дорогое вашему сердцу, с чем вы так сроднились, постепенно сотрется в памяти и забудется. Вырастут новые люди, ваши внуки и правнуки, и о холмах они и знать ничего не будут, они станут уверять, что тут всю жизнь стояла эта фабрика и никаких холмов вообще не было. И то, что делается в станице, — это и есть наша жизнь, ее, так сказать, реальность и с этим необходимо мириться.
— А ежели податься к товарищу Солодову? — не слушая Николая, как бы сам себя спрашивал Василий Максимович. — Мы вместе воевали. Вот и потолковать бы нам по душам…
— И к Солодову вам нечего ходить, — сказала Даша. — Не ставьте, батя, в смешное положение себя и всех нас…
— Тогда к кому же мне пойти? С кем поговорить?
— Не надо ни к кому ходить, — стояла на своем Даша. — Николай прав, такова реальность нашей жизни.
— Не согласен я с такой реальной жизнью, не согласен с нею и не принимаю… И все ж таки я побываю и у Дмитрия, и у Солодова. Дело это я так не оставлю.
Он умолк, еще больше горбя спину. И по тому, как он посмотрел на дочь, как сломались его клочковатые седые брови, было видно, что старик обиделся. Он еще посидел молча, потом сказал, что ему пора уходить. Даша и Николай проводили его до калитки.
— Маме передайте поклон, — сказала Даша.
— Перекажу, — сухо ответил отец.
— Удивляюсь, зачем ему эти холмы? — спросил Николай, когда они вернулись в дом. — Хоть убей, не понимаю! Старомодный старик — и все!
— Дело не в холмах, — проговорила Даша.
— Тогда в чем же? Объясни.
— В характере отца. Сильно беспокойная у него душа.
— Все вы, Бегловы, чересчур беспокойные, я бы сказал, какие-то ненормальные, — громко рассмеялся Николай. — Максим живет, как дачник, во дворе развел цветнички и виноградники. К нему уже приезжали корреспонденты, снимали для телевидения. Дмитрий почему-то облюбовал холмы, будто мало ему места вокруг станицы. Не может Дмитрий без причуд. Степан подался в писатели. Смех! Какой из него писатель? Да никакой! Эльвира — парикмахерша, удивила всю станицу, Гриша на скрипке наяривает. А ты, Даша, почему пошла в это комиссарство? Зачем тебе каждый день ругаться с Барсуковым? Чего тебе еще недоставало? Была у тебя тихая спокойная должность — живи, трудись. Так нет! Взвалила на свои плечи такой груз, что, вижу, от этой непосильной тяжести уже начинаешь сгибаться.
— Ты это напрасно, Коля! Бегловы люди как люди, это во-первых, — спокойно отвечала Даша. — Забота и тревога отца — это его горе, и как помочь старику, не знаю. Да и никто не знает. Он намеревается поговорить с Солодовым, не понимая того, что Солодов как раз и ратует за холмогорские перемены. Старику хочется видеть родную станицу неизменной, милой его сердцу, а своих станичников — людьми обычными, какими они были, а не такими, какими они стали. Станица же растет, идет вперед, ее облик изменяется, и люди, живущие в ней, тоже изменяются, то есть происходит то, что можно наблюдать в проточной воде: будто и та вода, что была вчера, а сегодня она уже не та, другая, изменилась… Батя же наш этого понять не хочет или не может.
Анна Саввична знала, по какому делу Василий Максимович ходил к дочери, и когда он вернулся и с порога посмотрел на нее опечаленными глазами, словно бы молча о чем-то жалуясь ей, она поняла, что разговор с Дашей не принес ему радости. И все же она, ласково глядя на него, спросила:
— Вася, отчего такой квелый? И в глазах гнездится боль.
— Не в глазах она примостилась, а тут, — Василий Максимович положил ладонь на грудь. — Сосет и сосет…
— Побеседовал с Дашей?
— Так, без толку… Можно было и не ходить.
— Что же она?
— Не велит дочка…
— Ну и забудь, Вася, про холмы…
— И ты туда же? А как их забыть? Научи, ежели знаешь.
— Чему учить-то? Мы люди старые, как-нибудь доживем свое и без холмов. Не бегать же нам к холмам по ночам, как бегали тогда, в молодые годы, и не любоваться маками и ковыль-травой. — Видя, что муж никак не расположен к разговору, спросила: — Что Даша? Как там внучки, Коля?
— Ничего, хорошо живут. Поклон тебе переказывали.
— Спасибо.
— Что-то в хате тихо?
— Эльвира и Жан ушли в кино. Гришу взяли с собой.
— Зачастили киношники.
— Молодые, что им. — Анна Саввична улыбалась, не и силах скрыть свою радость. — Ты вот хмуришься, а тебе надо радоваться.
— Чего это ты такая сияющая?
— У Эльвиры будет ребенок…
— Дело житейское. Готовься в няньки.
— Да я с радостью. А ты будто и не рад будущему внуку или внучке?
— Свое у меня на уме. — Василий Максимович снял пиджак, прошелся по комнате. — Не велит дочка… А надо бы поехать. Сперва к Дмитрию… Только кто подменит? Потребуется самое малое дня три, а то и побольше.
— Проси Никитина. Сколько раз его выручал.
— Заявлюсь и так прямо скажу: Дмитрий, не обижай батька с матерью и своих станичников. Должен же Дмитрий понять и подчиниться батьку. Да и что ему стоит поставить фабрику на другом месте. Надо бы только захотеть… Да, давно следовало бы поехать к Дмитрию. Утречком сяду в автобус и к обеду прибуду в Степновск… Ах, сынок, сынок, и зачем тебе эти холмы? — Василий Максимович посмотрел на жену. — Мать, поедем к Дмитрию вместе. А что? Мы же еще не были у него в гостях. Вот и погостили бы…
— Поезжай один, одному сподручнее, — ответила Анна Саввична, тяжело вздыхая. — Да и отлучаться мне никак нельзя, дома корова, птицы.
— Оно и мне с поездкой, вижу, придется повременить.
— Что так?
