- Вы не святой. Вы грешный, как и все. Даже больше всех. Почему же вы так жестоки? Себе вы простили, себе вы все прощаете.
- На что вы намекаете? — У Фиртича побелели губы.
От ищущего взгляда Рудиной не ускользнуло, что директор смутился. И в ее воспаленной голове возникла отчаянная мысль. Чем она обернется, Рудина не представляла.
- Вы не безгрешны, Константин Петрович, я это знаю. Сазонов вас при всех обвинил. А вы оставили его на работе. Не захотели сор из избы выносить? Но поверьте, люди со Второй фабрики разыщут концы.
- Вы что, угрожаете мне?! — На ползущем по щеке Фиртича рубце высветились метки старых швов.
- Угрожаю! — Рудина усмехнулась. С видом человека, который знает больше, чем говорит. — Нет, предупреждаю... И никакой реконструкцией вы не прикроете своих грехов, Константин Петрович. Обещаю вам! Мне терять нечего. И тем людям тоже, поверьте...
Фиртич смотрел в ее глаза. Правду сказала Татьяна Козлова: повязана Рудина с людьми со Второй фабрики. За тридцать сребреников... Бешенство душило Фиртича, поднимаясь из тесноты груди к горлу, стучало в висках. Он видел перед собой мерзкое тело черепахи. Из-под зеленого панциря выползали чешуйчатые ноги и рыжая тупая голова. Ноздри Фиртича даже уловили прохладный запах тины, а в лицо пахнула липкая болотная гниль. Черепаха подползала все ближе и ближе. Еще мгновение — и Фиртич задохнется в этом тлетворном смраде...
- Я повторяю: всю... Всю продукцию разбраковать и вернуть обратно. — Фиртич говорил это так, словно бил — наотмашь, с оттяжкой, с удовольствием.
И от каждого слова голова Рудиной дергалась, как от удара. Она бессильно привалилась к стене. Предметы теряли свои очертания, расплывались, словно погружаясь в воду.
Осторожно, будто опасаясь расплескать злость, Фиртич открыл дверь и вышел из кабинета.
Дома Фиртич любил работать на кухне. Привычка сохранилась с той поры, когда они жили в однокомнатной квартире.
Кухня, оклеенная серыми обоями, отличалась от комнат только тем, что здесь стояла газовая плита да шкаф с холодильником... Елене тоже нравилось посиживать на кухне. У нее имелся свой уголок, где стояла швейная машина. И гостей нередко принимали на кухне, конечно наиболее близких.
Вот и сегодня Фиртич, приехав домой с Мезенцевой, расположился на кухне. Надо было в спокойной обстановке обсудить завершение переговоров со скандинавами. Елены дома не было. Фиртич и Мезенцева просидели за работой два часа... Фиртич нередко ловил себя на том, что мысли его уходят в сторону. К тому, что увидел на складе. К тому, что произошло в кабинете Рудиной. К тому, о чем рассказали Татьяна Козлова и Анна.
- Вы чем-то встревожены, Константин Петрович? — спросила Мезенцева.
Фиртич не ответил... Скрепя сердце они сократили номенклатуру скандинавов на семнадцать позиций, отыграв более ста тысяч инвалютных рублей. Пришлось отказаться от дорогого залоуборочного агрегата, от двух видов контейнеров... Мезенцева спешила. В девять вечера ей предстояло встретиться с «арчисонами». Она еще не знала, чем их займет. Вероятней всего, посидит где-нибудь в ресторане.
- Только осторожней, Клавдия Алексеевна. Чего доброго, напоретесь на конкурентов, — предупредил Фиртич.
После ухода Мезенцевой Фиртич вернулся на кухню. И сразу же почувствовал голод. В последний раз он ел еще до совещания. Потом стало не до еды... Он зажег газ и поставил чайник.
На подоконнике сиротливо лежала раскрытая книга. Очки Елены с круглыми модными стеклами колко мерцали в канавке разворота. Фиртичу казалось, что очки с немым укором следят за ним. Какое счастье, что Елены нет сейчас дома, какое счастье! Она сразу бы все почувствовала. И, признаваясь ей в своих неудачах, он почувствовал бы себя во сто крат несчастней.
Он любил жену. Поэтому не имел права ронять себя в ее глазах. А казалось, столько лет вместе, пора бы и не замечать друг друга... Они познакомились у подруги Елены. Подруга, дочь директора магазина Хозторга, у которого он работал товароведом, сама имела виды на Фиртича. И была уверена в успехе...
«Послушай! — говорил ее отец. — Ты, Константин, меня знаешь, я человек сильный. Я дам тебе магазин. Любой. В системе Хозторга. А это золотое дно, ты понимаешь... Зачем тебе та девчонка, кто у нее отец! Инженеришка! Ты головастый парень. А любовь? Там видно будет. Женишься, осмотришься... Возьми меня: женился на дочери своего шефа, теперь сижу в его магазине. И жалею лишь о том, что мне дана только одна жизнь...»
Фиртич был вынужден уйти из Хозторга. Иначе он поплатился бы за свою строптивость...
С тех пор прошло двадцать с лишним лет. И Фиртич ни на минуту не раскаивался в своем выборе: Елена была его совестью, а это самое глубокое, что связывает мужчину и женщину.
В окно сыпануло снегом. Глухо заурчало где-то вверху, и через секунду громыхнул в водосточной трубе запоздалый снежный обвал... Пар с шумом вырывался из узкого носика чайника. Фиртич выключил газ. Стало тихо...
Он не мог дольше находиться в помещении, не хватало воздуха.
Сколько лет Анна не появлялась в этом старинном сумрачном доме! Стены, выкрашенные грязной краской, блеклые, облупившиеся. Почтовые ящики с замками в ржавых дужках. Лифт, как и много лет назад, стоял на ремонте, о чем извещала надпись на картоне.
Весенний тугой воздух падал из сквозных оконных проемов, смешиваясь со стойким, древним запахом плесени. Даже странно, что в этом доме задумали мыть к весне окна...
Анна поднялась на седьмой этаж. Окно тут начиналось почти от пола. По низкому подоконнику тянул ветерок, подвывая в пустом ведре, оставленном для обозначения коварного оконного проема. У двери Серегиной квартиры валялась автомобильная железяка...
Серега долго не открывал. Анна слышала шум воды в ванной комнате. Наконец шум стих, послышалось громыхание задвижек.
- Ну, Анка, ты даешь! Сколько можно добираться? — Серега Блинов вытирал ярким полотенцем лицо и руки. — Меня ждут, понимаешь...
Анна сбросила плащ и прошла в большую комнату. Чувствовалось, что сюда захаживают женщины, и нередко. Мягкие туфли, халат. Да и в комнате все выглядело аккуратно.
- Что-нибудь выпьешь? — Блинов достал из серванта коньяк, бокалы, апельсины. — Надо отметить твой визит. За столько лет.
Анна обошла комнату. Картины в дубовых крученых рамах, бронза, хрусталь... Всего этого не было в то время, когда Анна считалась здесь хозяйкой.
- Женился, что ли? — спросила Анна.
- Нет. Захаживают надомницы.
Теперь Анна заметила, что Блинов не совсем трезв.
- Выпил?
- Для храбрости... Но к серьезному разговору готов.
Анна села на тахту, погрузила ладони в теплый медвежий мех. Блинов наполнил свой бокал коньяком. Анна пересела в кресло.
- Ты просил меня приехать по серьезному делу. Говори.
- Не торопи. — Блинов уставился в побледневшее лицо бывшей жены. — Фиртич собирается вернуть на мою фабрику обувь. Он не должен этого делать. И ты мне в этом поможешь.
Серега Блинов отвернулся, сидел, покачивая ногой.
- Более того. Он должен начать активную реализацию нашей обуви. И в ближайшее время... Пусть договаривается с директорами магазинов, посулит им дубленки, ковры... Заинтересует... Или вывезет на периферию. Не знаю. Он человек опытный... Я же со своей стороны помогу — транспорт и грузчиков возьму на себя...
Анна встала и направилась в прихожую.
- А иначе, — Серега Блинов и не поднялся с места, — иначе будет плохо, Аннушка. И Кузнецову, и Фиртичу, и твоему Гарусову, на поводу у которого пошло управление торговли. Да и тебе, милая, несдобровать.
Анна вернулась в комнату. Лицо ее пылало. В синих глазах тяжелели зрачки...
- Значит, так ты распорядился моей откровенностью в тот вечер?! Эх, Серега, на тебе столько висит, что пойди я отсюда по известному нам с тобой адресу... Недолго бы тебе корчить из себя аристократа да разъезжать в своем блиновозе.
Серега прикрыл ладонью глаза.
- Я все понимаю, Аннушка. На волоске держусь. И я бы не играл такую карту с Фиртичем, но у меня нет выхода.
Анна сжала ладонями шею. Ее чуть длинноватый нос вытянулся, придавая лицу хищное выражение. Брови спрямились.
- Послушай, Сергей... Ты вогнал в гроб мою мать. Да, да! Ты не пускал ее к нам, не пускал меня к ней. Она всегда говорила, что ты подонок. Я же была легкомысленной дурой. Я верила тебе и не верила своей матери... Ты выманил меня из института, заставил обслуживать свою персону. Стал изменять мне. Свел меня, как последняя скотина, со своими негодяями дружками. Циниками и подлецами. Пристроил к этому мерзавцу Кузнецову. Я запуталась в ваших сетях... Но я стала взрослеть. Я многое поняла, Серега Блинов. У меня вдруг проявился характер покойного отца. И ты струсил, ты отступил, ты испугался. Все вы меня испугались. И сам Кузнецов. Но я была еще зависима от него. А теперь я почувствовала свою силу. Ты понял меня, идиот?!
