Фиртич покачал головой и вскинул глаза на Лисовского.
- Как по-вашему, Михаил Януарьевич, почему эти умельцы со Второй фабрики сами не отправили свой хлам на периферию? Нет, в «Олимп» завезли!.. Мудрецы. Вперед смотрели. Им мало формального выполнения, им престиж подавай — вот какой сейчас деляга пополз. С честолюбием... Не каждый может похвастать, что широко поставляет продукцию «Олимпу». Индульгенцию хотят получить за все грехи свои нынешние и будущие. А тот, кто надоумил их, коммерсант незаурядный. И политик, уверяю вас. Почерк виден... Но для того ли я стараюсь голову поднять, чтобы хвост увяз? Лучшие универмаги мира никогда не позволят себе продавать дрянь даже за тысячи километров от дома. Престиж! Придет время — аукнется! А то, что вы мне предлагаете, — это первый шаг к потери престижа...
Фиртич помолчал, хрустнул сплетенными пальцами рук и развел притомившиеся плечи.
- И простите меня, дорогой коллега, — добавил он чуть изменившимся голосом. — Вы не совсем четко уяснили для себя весь смысл затеянного мною дела. Эта история с обувью ударяет в самое сердце идеи реконструкции, толкает на компромисс.
- Мало вы шли на компромиссы, — перебил Лисовский.
- Есть компромиссы и компромиссы. Ради главной идеи — да, ради разрушения этой идеи по частям — нет... Мы нередко, создавая что-то серьезное, следующим шагом по мелочам начинаем дискредитировать созданное. Сводим на нет серьезное дело. Безответственность становится мировоззрением. И в этом сидит микроб самоуничтожения... Вы мне предлагаете путь торговца, а я — коммерсант. Разница!
Фиртич ходил по комнате широким шагом, неизменно поворачивая лицо в сторону громоздкой фигуры Лисовского. Ходил ловко, не задевая старой, прочной, словно из камня, мебели — стульев с высокими гнутыми спинками, черного кресла, буфета, похожего на рыцарский замок... Фиртич приехал сюда в расстроенных чувствах. Но сейчас им все больше овладевало сознание правоты, сознание того, что днем, в кабинете Рудиной, его приказ был не безотчетным актом мести, а верным и даже продуманным решением. Его мозг был нацелен на достижение главного. И поэтому все, каждый его порыв подсознательно был подчинен этой цели.
Увлекшись, Фиртич не заметил, как в комнату вошла старая Ванда. Сухонькая, маленькая, она прикрыла за собой дверь и наблюдала за незнакомым мужчиной, который кружил вокруг необычно тихого ее сына.
- Цто за бегун к тебе прибеэал, Миська? — осторожно спросила Ванда.
Фиртич обернулся. И улыбнулся. Эта маленькая старушка неизменно вызывала улыбку у всех, кто ее видел впервые. В сером тонком свитере, в стоптанных шлепанцах, с жиденькой серебряной косицей.
- Начальник мой. Директор, — ответил Лисовский.
Ванда стрельнула в Фиртича дробью мелких глаз. И пренебрежительно цокнула языком. Вероятно, в ее представлении начальником Михаила должен быть человек толще и выше. Во всяком случае, не такой тип в потертых домашних джинсах...
- Молодой слиском. Небось выдвизенец.
- Выдвиженцы были раньше, мама. — Лисовский шмыгнул носом. — Теперь назначенцы.
- Это луцсе или хузе?
- Удобней. Команду не спутают.
Фиртич усмехнулся. И Ванда почувствовала, что незнакомого мужчину и ее сына связывают особые отношения. Если человек счел допустимым явиться к Михаилу в таком виде, словно он приходит в этот дом каждый день на правах близкого родственника... Похоже, они не очень любят друг друга, но при этом гость — один из немногих людей, которых ее сын уважает. Или боится... Эта мысль пронзила Ванду новизной. Боится? Ее Михаил? Которому сам черт не страшен?! За долгую жизнь своего младшенького Ванда не раз в этом убеждалась... Она смотрела на широкоскулое, с плоским тяжелым носом лицо сына. И Михаил казался сейчас ей таким же несчастным, каким был средний, Дмитрий, безвольный, потерявший себя в этой жизни. Неужели и Михаила скрутили, неужели и он покорился чьей-то воле, каким-то обстоятельствам? И только хорохорится. А выйдет на пенсию — и проявится у него тоска безудержная... Или он просто скручен сейчас наподобие пружины. Еще немного — и он распрямится, станет привычным Михаилом, острословом и скептиком, каким она его знала.
- А цто, он узе уходит? — спросила Ванда, глядя на сына.
- Да, да, — заторопился Фиртич. — Пора мне. Час сижу.
- Замёлз небось в штанах-то дылявых, — заметила старушенция с подковыркой. — Нацальник... Ох и нацальник.
Фиртич потянул носом. Он уловил в настроении старой Ванды нарастающее раздражение. И не понимал, чем оно вызвано. Неужели и вправду его видом?.. Лисовского смутила бесцеремонность матери. Он смотрел на нее с укором, зная, что любое его замечание вызовет волну раздражения.
- Так я пойду, Михаил Януарьевич, — быстро проговорил Фиртич. — С утра меня не будет: поеду в банк, на оптовую базу. Индурского отправлю в Ленинград на фарфоровый завод. Надо действовать. Вы уж проследите, чтобы начали работать над актом возврата в адрес Второй обувной. — И добавил с хитрецой: — А может, вы отправитесь в Госбанк? Мы ведь партнеры надежные. Или стыдно?
Лисовский молчал, отвернув лицо к книжным сотам. Старая Ванда шагнула к Фиртичу, стоптанная туфля сбилась на сторону, она поелозила ногой, выпрямила усохшее легкое тело.
- Вот цто, нацальник... Ты моего Миську не обизай, бог тебя наказет. Он целовек холосый, доблый. Не ломай его. Хватит мне этих ломаных... А то сколо сцасливого только по телевизолу и увизу.
Ванда отвернулась. Острые девчоночьи лопатки натянули серый школьный свитер, вызывая пронзительную жалость...
Фиртич и Лисовский вышли в коридор. В нише под отдельной лампочкой за столиком сидели двое: брат Дмитрий и некто в железнодорожном кителе. Они играли в щахматы. Лисовский сморщил каучуковый нос и промолчал.
Путеец поднял от доски вихрастую голову и проговорил:
- Уходите? Думал, пульку сложим. — И добавил с раздражением: — Михаил, скажи своему братану: существует в шахматах понятие «спертый мат» или не существует? Скажи!
- Существует, — вмешался Фиртич и пояснил: — Когда собственные фигуры отрезают своему королю все пути к отступлению. — Фиртич подмигнул Лисовскому, намекая на особый подтекст формулировки.
Лисовский вяло кивнул.
- А Димка что говорит? — спросил он, глядя на путейца.
- Он говорит, что «спертый мат» — это когда хочешь высказаться, а тебе зажимают рот, — весело ответил путеец.
- Ну так он не гроссмейстер! — объявил Лисовский своим обычным громким и веселым голосом.
И расхохотался безудержно. Как человек, который вдруг решил для себя что-то важное. И освободился от тягостных дум.
...
Улица, казалось, вымерла: ни трамвая, ни автобуса, ни такси. Фиртич ждал уже минут десять... И решил пройти несколько кварталов до центра, там наверняка можно сесть на какой-нибудь транспорт.
Ветер окончательно утих. Капли таявшего снега равномерно клевали асфальт под водосточными трубами. Вдоль тротуаров стояли студеные автомобили. Их лакированные крыши мертвенно мерцали под круглыми фонарями. Вид сонных автомобилей навевал мысли о недалеком отпуске. Фиртич обычно проводил его на колесах вместе с женой и сыном. Правда, вряд ли удастся уйти в отпуск, если начнется реконструкция. А в то, что работа начнется, он верил. Фундамент заложен, связали себя обязательствами с иностранной фирмой, не станут же все ломать. Он готов понести любое наказание, только бы не отстранили. Надо встретиться с Барамзиным, поговорить начистоту. Именно так: встретиться и поговорить. Корысти Фиртича во всех действиях не было. Не могут же они с этим не считаться!.. Но велика ли заслуга: не было корысти! Элементарную порядочность возводить в ранг добродетели?! А банкротство? А липовые достижения?.. А дамоклов меч в руках Аркаши Кузнецова или этого Блинова?..
Фиртич вышел на хорошо освещенную Главную улицу. Пешеходов встречалось немного, время позднее. Фиртич пытался остановить такси, но машины проносились мимо. Остановка автобуса была за углом, неподалеку от владений Аркадия Савельевича Кузнецова, но, бог даст, они сейчас не встретятся. Фиртич подумал, что Кузнецов, вероятно, ловко использовал самоотвод Лисовского от экспертизы, раз еще занимает кресло директора ресторана. А впрочем, может, он уже и кукует где-нибудь в казенном доме. Но вряд ли, Фиртич об этом узнал бы — слишком Аркаша известен в городе...
Подошел автобус.
Встреча с управляющим банка закончилась гораздо раньше, чем предполагал Фиртич. Не надо было отпускать шофера, теперь жди условленного часа. Он уже звонил секретарю, но та шофера не нашла — заехал куда-нибудь поесть... Постояв минут пять, Фиртич решил вернуться в Универмаг пешком. Но едва он сделал несколько шагов, как подъехала машина. Паренек-во- дитель был влюблен в Фиртича и старался хотя бы внешне походить на своего кумира. Он завел прическу с кинжальным пробором, а иногда — Фиртич замечал — щупал на лице то место, где у директора пролегал рубец от катастрофы...
