— При чем тут Галалы? С ним будем рядиться, если его личный груз повезем. А пока возим государственный. Близко или далеко — выполним.
— До чего ты речист! Прямо огонь изо рта вылетает.
Он насмешливо защелкал пальцами у меня перед самым носом. Я слегка отстранился.
— Ступай заводи машину, Гуси. Себя распаляешь, а мотор застыл на морозе, грузовик с места не сдвинешь.
— Я не еду. У меня есть разрешение хозяина.
— Какого хозяина? Четвертый десяток лет живем без хозяев.
— Ну начальника. Его ты признаешь?
— Эх, Гуси. Никак не научишься простой политграмоте: хозяева на предприятии мы сами.
— Нет, без меня. Я в хозяева не лезу. На это место запиши лучше своего друга Икрамова.
— Опять словчил? Выбил справку у врача?
— Клянусь матерью, все честно! Машина в неисправности.
Мне не хотелось с ним заводиться. На дворе мы поздоровались с Икрамовым. Тот был нынче весел, а может быть, бодрился, не желая показывать свою обычную болезненную слабость перед Гуси.
— Товарищ командир, кони оседланы. — Икрамов молодцевато щелкнул каблуками. — Можете пускаться в путь.
— А что случилось с машиной уважаемого Гуси?
— Должно быть, пустячная поломка. Стоит моргнуть, и мои механики соберут ее по винтику. Будет лучше, чем новая.
Медведь-Гуси, нервно теребя четки из слоновой кости, с которыми никогда не расставался, взмолился:
— Кореш, дай спокойно пожить на белом свете! Хоть два-три денька передохну…
Я не дослушал:
— Как бригадир, лично проверю твою машину.
Икрамов, нахмурившись, подхватил:
— Все знают: один идет за сотней, а не сотня примыкает к одному. Гуси любит, чтобы плясали под его музыку. Но время подневольных плясок миновало. Твое время прошло, Медведь. Запомни.
— Нечего мне запоминать! Сказал, не еду. У меня письменное разрешение начальника в течение трех дней ремонтировать машину.
— Какой же у нее изъян? Можешь объяснить?
— Какой, какой… Я у тебя когда-нибудь запчасти просил? Выкручивался сам. И теперь обойдусь.
Икрамов не на шутку вспылил. Круто повернувшись, направился к гаражу. Но машины Гуси там не оказалось. Мы полчаса шарили по всем закоулкам двора. Машины как не бывало.
Неожиданно вынырнул Галалы.
— Напрасно ищите. Машина поставлена на ремонт в городе.
— Без моего ведома? — загремел Икрамов. — Кто здесь начальник мастерских?
Галалы извивался, подобно лукавой змее. Склонил голову на плечо, виновато развел руками:
— Полно! К чему портить кровь? Все мы работаем сообща… Машина оказалась неисправна. Я позвонил одному приятелю, и Гуси завернул по пути в его гараж. Если ошибся, простите. Хотел как лучше. Зачем кричать на всю автобазу? Люди сбегутся…
— Мы выясним. Подозрительные махинации скрывать не стану. И без того бригада отправляется в рейс неполным составом.
— А что стряслось у внука муллы? — переведя разговор на Солтана, Галалы думал тем самым отвести внимание от Гуси. — Он все-таки едет? Или фокусы продолжаются?
— Солтан? — Икрамов вопросительно обернулся ко мне. — У него тоже неладно с машиной?
— Нет, совсем другое. Через три дня его свадьба.
— Вот шельмец скрытный! Женится по секрету от месткома.
— Он обязательно зайдет к вам. Парень без богатых родичей, надо ему помочь.
— Как пионер всегда готов! Возьмем автобус, у начальника легковушку попрошу. К загсу подкатим не хуже других. Свадьба бывает раз в жизни!
— Свадьба однажды, а вот товарищ Галалы свинью подкладывает не впервые. Отправляет жениха в рейс.
Галалы имел свойство мгновенно принимать вид оскорбленной невинности.
— Я поступаю по закону. Где его формальное заявление? Где резолюция начальника? А вы, товарищ Икрамов, и вы, товарищ Вагабзаде, шибко принципиальны, когда держите речи на собрании или перед райкомом. Зато сразу ослабляете требовательность, если дело коснется ваших любимчиком. Пусть внук муллы считает меня извергом, но я отвечаю за этот рейс и не отступлю от своего приказа: Солтан должен ехать.
— За состав бригады отвечает прежде всего бригадир, — отрубил Икрамов.
— Товарищ Галалы, — я старался говорить спокойно, даже шутливо. — В народе есть такой обычай: не праздновать свадьбу без жениха. Представляете, что будет, если гости всем скопом двинутся сюда; к вам?
— Я не против обычаев. Но отложить нельзя, что ли? Убежит его невеста? Зато заработок хороший. А что за муж без копейки?
— Солтан не из тех, кто ради лишнего рубля побежит на край света.
— Ну не знаю. Улаживайте сами. Только, если допускать поблажки, шоферня сядет на шею.
— Мы поступим так, — сдержанно предложил Икрамов. — Быстренько соберем заседание месткома, примем решение, и на машине Солтана в рейс поедет Гуси. Пока его собственную машину чинят в чужом гараже, как вы утверждаете, зачем ему-то болтаться руки в брюки?
Галалы не нашелся что возразить. Он сморщился, как от кислого; над бровями прорезались кривые морщины, подобно лезвию серпа, маленькие глазки утонули в прищуренных веках.
— Так как? Согласны? — настаивал Икрамов, видимо внутренне наслаждаясь поражением своего всегдашнего противника.
— При чем здесь я? — Галалы уже оправился от смущения, хитроватые глазки вновь вынырнули на поверхность. — Живу между огнем и водой. Начальник приказывает одно, рабочий требует другое…
…Когда автоколонна поднялась на горный склон, зима наконец обернулась к нам своим суровым нахмуренным лицом. Снегопада не было, но ветер с такой яростью выдувал вчерашние хлопья изо всех впадин и ущелий, так крутил их белой каруселью, залепляя стекла кабин, что казалось, по обледенелой дороге с диким визжанием скачет табун обезумевших лошадей.
Машинам приходилось то и дело сбавлять ход. Теперь мы ползли со скоростью пятнадцать километров в час. Хорошо, что вообще не застряли.
На вершине Аджи-дере я вылез из головной машины, не выключая мотора. Поджидая отставших товарищей, пытался смахнуть налипший на лобовое стекло снег. Он смерзся и не поддавался моим усилиям. Пришлось сбросить перчатки, отдирать ледяную корку ногтями. Пальцы сразу закоченели, я отогревал их дыханием.
Обошел вокруг машины, осмотрел колеса. Чтобы проверить, не ослабели ли шины, пнул ногой. Резкая боль пронзила ногу от ступни до бедра. Старая рана вернула меня на мгновение к фронтовым дням.
Я видел, как выстраивалась моя механическая кавалерия машина за машиной, как выскакивали из кабин шоферы, и каждый, подобно мне, прежде всего проверял колеса и протирал стекло. Одеты они были в одинаковые стеганые телогрейки, на головах черные и серые ушанки. Некоторые шапки сохранились еще с армейских времен: на месте звездочек невыцветшие пятиконечные пятнышки. Теперь машины шли гуськом, не отставая друг от друга, а в войну мы были обязаны соблюдать дистанцию, чтобы вражеский снаряд, угодив в одну машину, не вывел из строя соседние. Всякий рейс мог стать последним. Угроза гибели сопровождала нас постоянно. Поэтому колонна инстинктивно то и дело норовила сбиться в кучу. Хотелось быть ближе к товарищам, которые, если что, склонятся над тобою в прощальный миг, чтобы было кому прошептать холодеющими губами: «Напиши матери…», «Передай жене…»
Однажды в полевом госпитале умирал мой напарник, уже не очень молодой человек. Осколок снаряда угодил ему в голову. Он ненадолго пришел в сознание и велел позвать меня. «Возьми карандаш, пиши скорее», — прошептал он. Слова его лились беспорядочно, с большими перерывами. Он обращался к той, которой не успел до конца открыться. «Я ведь не знал, что погибну», — виновато повторял он. Когда я прочел ему написанное, он едва разлепил ресницы, с трудом покачал головой. «Не так. Напиши, что я ее любил. Это главное». «Но я написал об этом, посмотри!» — поднес листок к самым его глазам. «Ты написал всего один раз. А надо много. За все те годы, что молчал. Нас обручили, сыграли свадьбу, родились дети, а я все стеснялся произнести это слово вслух. Пусть же она знает, что я всегда любил ее. Любил, любил, любил…» Вот когда прорвалась его нежность, его потаенное чувство! Должно быть, на пороге смерти ощущаешь острее, мечтаешь о непрожитом слаще?..
Между тем мои сегодняшние гвардейцы то схватывались врукопашную, то колотили друг друга по плечам и спинам, чтобы согреться. Некоторые неистово терли щеки и уши. Сквозь вой ветра слышался густой мужской хохот, когда кто-то соленой шуточкой «уводил в теплые комнаты», как принято говорить.
Забавно, что в городе, на автобазе, я не замечал между ними особого приятельства. Каждый делал свое дело, и затем все спешили разбежаться по домам. Сама профессия приучает шофера к одиночеству, хотя в то же время кого только не приходится видеть рядом с собою во время пути! Людей всех занятий, от сапожника до академика. Обстоятельные дорожные беседы текли час за часом. Общение же с сослуживцами укладывалось обычно в считанные минуты: перед сменой и где-нибудь в закусочной, в чайхане. Всегда на ходу, на бегу, впопыхах.
