– Добрый вечер, мол… Вообще, потрепемся.
Сергей вошел в дом, в прихожую избу, нашел в сундуке новую рубаху, надел.
– Ты только… это… не шибко там, – посоветовал он брату.
Иван снисходительно поморщился.
– Спокойно, Сережа, – не таких видели.
Сергей кивнул на горничную дверь.
– Ну…
Иван постучал.
– Да! – сказали в горнице.
Братья вошли.
– Добрый вечер! – громко сказал Иван, не успев оглядеться. И остановился в дверях. Сергей оказался в дурацком положении: ему и пройти вперед нельзя – Иван загородил дорогу, – и назад поворачивать неловко – показался уже. Он тоже негромко сказал «добрый вечер» и ткнул кулаком Ивана в спину. Иван не двигался.
Девушки ответили на приветствие и вопросительно смотрели на парней.
– Мы здесь живем, – счел нужным пояснить Иван.
– Да? Ну и что?.. Мы не стеснили вас?
– Вы что! – воскликнул Иван и двинулся вперед.
Сергей пошел за ним. Он чувствовал себя скверно – стыдно было.
Одна девушка, та самая, что ходила по сцене в купальнике, причесывалась перед зеркалом, другая сидела у стола, теребила от нечего делать длинными тонкими пальцами скатерть.
– Ну, как вы здесь? Ничего? – спросил Иван.
– Что? – девушка, которая причесывалась, повернулась к нему и улыбнулась.
– Устроились-то ничего, мол?
– Ничего, хорошо.
Иван тоже улыбнулся, присел на скамейку. Сергей постоял немного и тоже присел.
Иван не знал, что еще говорить, улыбался. Сергей тоже усмехнулся. Вынул из кармана складной нож, раскрыл его и стал пробовать лезвие большим пальцем – как проверяют: острый или нет.
Девушка с длинными тонкими пальцами громко засмеялась.
– Вы что, резать нас пришли? – спросила она.
Иван подхихикнул ей и тоже посмотрел на брата.
Сергей покраснел, вытер лезвие ножа о штанину.
– Можно и зарезать, – брякнул он и покраснел еще больше.
– У нас на днях, между прочим, одного зарезали, – сказал Иван. – С нашей шахты парень был… Идет по улице, а он подошел и сунул ему вот сюда. Тот согнулся. А он говорит: «Ты чего согнулся-то? Выпрямись». А ему же больно…
– Я что-то не поняла: кто кому говорит? – спросила девушка, которая ходила «на демонстрации» в купальнике; она кончила причесываться, тоже села к столу и смотрела на братьев весело.
Иван понял, что заговорил не так – не о том.
– Да тот, который ширнул ножом-то, – неохотно пояснил он.
Сергей незаметно сунул нож в карман, с тоской поглядел на брата.
«Заборонил», – подумал он о нем.
– А вы на шахте работаете? – спросила Ивана длинная тонкая девушка.
– Да.
– Прямо там, под землей?
Иван улыбнулся.
– А где же еще?
– Трудно, да?
– Нет. Первые месяц-два… Потом привыкаешь. В ночь, правда, трудно. Ну, и трудно, кто курит: курить-то нельзя.
– А там нельзя курить, да?
– Конечно! Там же газы. Я малость помучился, потом бросил.
– Что бросили? Курить?
– Но.
Разговор никак не налаживался. Полненькая девушка откровенно заскучала. Зевнула, прикрыв крошечной ладошкой рот. Посмотрела на часы.
– Что-то долго они не идут, – сказала она подруге.
Та тоже посмотрела на часы.
– Сейчас придут.
Сергей глядел на маленькую девушку; она тоже взглянула на него. Сергей опустил глаза и нахмурился.
– А вы тоже на шахте работаете? – спросила его девушка.
Сергей отрицательно качнул головой.
– Он шоферит, – сказал Иван и посмотрел на брата, как смотрят на младших братьев старшие – слегка как бы извиняясь за их глупость, но вместе с тем ласково. – Вон его «кобыла» стоит в ограде-то.
– А-а.
– А вы что, ждете кого-то? – спросил Сергей.
– Ребята наши хотели прийти, – ответила тонкая длинная.
– А-а. – Иван понимающе кивнул головой. – Хорошее дело.
– Я, между прочим, один фокус знаю, – сказал вдруг Сергей и посмотрел в упор на маленькую полненькую.
Девушки переглянулись.
– Да? – сказала маленькая. – Какой?
– Берется нормальный носовой платок… – Сергей поискал в кармане платок, не нашел, спросил у брата. Тот тоже поискал и тоже не нашел.
– Нету.
Маленькая девушка прыснула в ладошку.
Сергей посмотрел на нее, улыбнулся доброй своей, застенчивой улыбкой, сказал просто:
– Сейчас принесу.
Сходил в прихожую, принес платок, разложил его на своей широкой ладони.
– Так?
– Ну и что? – спросил Иван.
– Ничего нету?
Девушки тоже заинтересовались.
– Ничего. А что будет?
– Спокойствие! – Сергей осмелел. – Берем обыкновенную спичку, кладем вот сюда… так? – Положил спичку в платок. – Заметили?
– Ну.
– Сворачиваем платок… – Сергей с подчеркнутой аккуратностью свернул платок – уголками в середину, – дал всем потрогать спичку через платок. – Тут спичка?
– Тут, – сказала маленькая девушка (Сергей дал ей первой потрогать).
– Здесь, – сказала тонкая девушка.
– Тут, – сказал Иван и посмотрел на брата с удивлением: он не ожидал от него такой прыти.
– Теперь ломайте ее! – велел Сергей. И дал ломать маленькой девушке. Та сломала спичку в платке, Сергей радостно смотрел на нее, улыбался. – Сломали?
– Да.
– Ну-ка, я проверю! – потребовал Иван.
– Пожалуйста.
Иван проверил.
– Сломана?
– Сломана.
Сергей развернул платок – спичка была целехонька. Все удивились. А Сергей тихонько засмеялся.
– Ну-ка еще раз! Еще раз! – попросила полненькая девушка капризным голоском, как ребенок. Сергей смотрел на нее и улыбался.
– Еще раз? Можно еще раз.
Сергей вышел в прихожую избы, пробыл там минуты две и вошел.
– Ты чего там делал? – подозрительно спросил Иван.
– Прикуривал.
– Давайте ломать! – потребовала маленькая девушка.
Опять завернули спичку, ломали ее в платке втроем, и опять, когда Сергей развернул платок, спичка была целая. Полненькая девушка взвизгнула и захлопала в ладоши.
– Ой, как это? Ой, расскажите!..
В это время в горницу постучали.
– Наши! – радостно воскликнула длинная тонкая девушка. – Да!
Вошли молодые ребята, двое. С гитарой. И сразу забыт был фокус со спичкой, и забыты были братья Винокуровы. Один из пришедших сказал, что слышал сейчас на улице такую песню:
Ой, милка моя,
Шевелилка моя;
Сама ходит шевелит,
Мне пошшупать не велит.
Парень пропел частушку «по-деревенски».
Городские засмеялись. Иван тоже засмеялся – умничал.
Сергей встал и сказал:
– До свиданья. Пойду машину гляну – чево-то стрелять начала.
Вышел во двор, сел на дровосеку, закурил.
Из окон горницы слышался смех, гитарный перебор – там было весело. Сергею понравились эти красивые, беззаботные люди. Самому до боли захотелось быть красивым и веселым. Но он не умел.
По двору прошел отец – лазил в погреб за огурцами.
– Ты чего? – спросил он сына.
– Ничего.
– А Ванька где?
– Там. – Сергей кивнул на окно горницы.
– Выпить маленько хошь?
– Не.
Отец торопливо зашагал в дом – там его ждал кум.
Сергей докурил папиросу, встал… Спать не хотелось. Тревожило веселье в горнице. Он представил, как смеется маленькая полненькая девушка – прикроет беленькой ладошкой рот, только глазенки блестят… Он взял колун и начал колоть толстые чурки. Развалил три штуки, бросил колун, пошел на сеновал, лег. Прямо в новой рубахе. Полежал немного, осторожно закурил… И все думал о маленькой полненькой девушке.
Пришел Иван, сел рядом.
– Ну, что? – спросил Сергей.
– Та-а… ерунда, – ответил Иван. – Я ж те говорил: одна внешность.
Сергей отвернулся к дощатой стене сарая.
– А чего ты ушел?
– Та-а…
– Хэх!..
Замолчали. Иван посидел немного, посвистел задумчиво и ушел спать в дом.
А из окон горницы все слышался смех.
Утром Сергей поднялся чуть свет. Походил бесцельно по двору, заглянул в открытое окно горницы…
Полненькая девушка спала, раскинув по подушке белые полненькие руки. Ротик приоткрыт, к нижней губе пристала пушинка от подушки; когда девушка выдыхала, пушинка становилась «на дыбки» и смешно дрожала.
«Как ребенок», – подумал с нежностью Сергей. Он долго еще смотрел на спящую девушку… Потом взял из кабины блокнот, вырвал чистый лист и написал:
«Это жа ерунда: спичку надо заране спрятать в каемычку платочка, а потом, когда сворачиваешь, подсунуть ее, чтобы человек ломал ее. И пусть он ее ломает, сколько влезет, – другая-то спичка целая! Покажи кому-нибудь. Сергей».
Свернул бумажку, положил на подоконник и сверху еще положил камешек – чтобы ветром не сдуло.
Потом завел машину и поехал.
На улицах было еще пусто; над крышами домов вставало солнце.
«Шляпу, что ли, купить, ядрена мать!» – подумал Сергей.
И вот так каждую ночь!
Как только маленько угомонится село, уснут люди – он начинает. Заводится, паразит, с конца села и идет. Идет и играет.
А гармонь у него какая-то особенная – орет. Не голосит – орет.
