Да, как женщина женщину я могла понять Велдзе. И когда несколько месяцев спустя — уже весенним вечером — я увидела, как она стоит в темноте у дороги и нервно курит, я сразу догадалась, что она, вероятно, ждет Ингуса, волнуется, не может усидеть дома и вышла навстречу. От возбуждения, наверно, она и поведала мне тогда кое-что о своих неладах с мужем. Ингус много пьет, сказала она, действительно много, а в последнее время особенно. Никогда-то он не был трезвенником, но и пьяницей никто б не решился его назвать — ну в субботу, ну в получку, ну в праздники. А теперь… Она бросила недокуренную сигарету, но тут же достала и закурила новую. А теперь редкий вечер пройдет, чтобы без этого. В рабочее время — на колесах, после работы — на колесах: страшно подумать, что будет. Иной раз кажется, что все идет под откос и добром это не кончится, но она не знает, как быть и что делать. Сдала экзамены сама, получила права, чтобы Ингус хоть в свободное время не садился за руль. Но это все равно что мертвому припарки: снова привел в порядок своего «козлика» — гоняет на нем. Без мотора Ингус ни шагу, в туалет разве что пешком ходит, а так везде и всюду на мотоцикле. А мотоцикл, всем известно, для самоубийц придуман. «Волга»… «Волга» хотя бы крепкая и стабильная, широкая как баржа…
Пока мы беседовали, с хутора два раза долетал скрип отворяемой двери и голос Валлии Стенгревиц, кликавшей дочь. Велдзе оба раза отзывалась и говорила, что идет, сейчас идет, но так и не тронулась с места. Ее, видно, не очень-то тянуло домой и хотелось кому-то излить душу.
Вспомнив, как часто у Ингуса в кузове были пустые бутылки и полные, я вставила, что ему надо бы поискать другую работу. Велдзе ухватилась за эту нить: да, она тоже так думает, но мнения на этот счет у них с Ингусом расходятся. Он рвется обратно в мелиораторы, на что она… она никогда не согласится. После той мины… Нет, уж лучше потребсоюз. Какой мины? Да разве я не знаю — когда осушали болото, Ингус своим трактором вытащил мину. Прислали саперов. Наверно, это была мина замедленного действия. И сейчас еще, она как вспомнит, по спине бегут мурашки. При этих словах у Велдзе действительно дрогнул и пресекся голос, и я усомнилась, стоит ли объяснять и доказывать, что в автомобильных катастрофах люди гибнут, наверное, в тысячу раз чаще, чем подрываются на минах. У всякого своя правда. Лягушки и мыши, например, куда безобиднее мин, однако есть люди, которые их панически боятся, и никакие уговоры тут не помогут. И пока я размышляла, что сказать по этому поводу и чего не надо, мы обе одновременно услыхали, как сюда на всех парах мчится мотоцикл — едет Ингус. Я думала, Велдзе выйдет мужу навстречу, раз она его поджидает, но я ошиблась. Когда я оглянулась, ее фигуры в отблеске света нигде не было видно, она как бы растаяла.
МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ,
ИЛИ РАССКАЗ ПРО ВЕЛДЗЕ И ИНГУСА
Она вышла Ингуса встретить, но когда услыхала захлебывающийся треск мотора, когда увидела мутный в вечерней дымке свет фары, когда заметила, как приближающийся желтый сноп дрожит и скачет вправо и влево, и не только от тряски, ведь никаких особенных ям и ухабов здесь нет, и когда она в очередной раз поняла, что Ингус опять под градусом и сегодня она может не выдержать и сорваться и что это ничего, решительно ничего не изменит, а только осложнит положение и усугубит, потому что криком Ингуса не проймешь и добиться от него хоть самой малости можно только и единственно добром, — когда Велдзе все это уяснила себе и осознала, ей показалось разумнее не попадаться сейчас мужу на глаза, немного остыть и успокоиться и еще раз продумать от начала до конца все, что она собирается ему сказать, если хочет, чтобы разговор не превратился в грызню и перебранку, а повлек за собой перемены к лучшему. Вот почему она укрылась в тени деревьев, куда не мог достать свет мотоциклетной фары, и ждала, пока Ингус проедет.
И в то время как прерывистый треск мотора все приближался, Велдзе слышала глухие удары собственного сердца, которые дрожью отзывались во всем теле вплоть до кончиков пальцев, давая ей почувствовать степень ее смятения. Казалось бы, должно быть совсем наоборот: раз Ингус возвращается, притом целый и невредимый, ей следовало бы успокоиться, однако произошло обратное, и возбуждение не ослабевало, а росло. И когда мотор «козлика», свернувшего в просадь, внезапно заглох и Велдзе вдруг показалось, что ее заметили, обнаружили, у нее даже перехватило горло, как будто она стояла не на дороге к собственному дому, где стоять она имеет полное право в любое время дня и ночи, а пряталась впотьмах с краденым добром.
«Это нервы, — думала она, — окаянные нервы», — мысленно говорила она себе, в то время как Ингус старался взнуздать мотоцикл и что-то бормотал себе под нос — может, чертыхался вполголоса, но, вполне возможно, и тихо напевал.
Сказал бы ей кто-нибудь раньше, что у нее есть нервы, она бы рассмеялась! Впервые она пошла к невропатологу около года назад, да и то не по своей воле — оформляла документы на получение водительских прав. Молоденькая врачиха осмотрела ее и расспросила, и особенно тщательно после того, как на вопрос, не страдает ли кто из родственников психическим расстройством, Велдзе ответила утвердительно, не умолчав о матери. Разве такие болезни передаются по наследству, с удивлением спросила она. Да, бывает, хотя и не обязательно. Может быть, ее мучит бессонница и постоянное чувство тревоги, может быть, у нее кружится голова? Нет, голова у нее не кружится. Бессонница и постоянное чувство тревоги? Велдзе про себя усмехнулась. Какая женщина не теряет сон и не мучается, если жизнь, того и гляди, полетит кувырком? Не минует это и милую симпатичную докторшу, при всей ее институтской учености, если муж попадется пьющий или же бабник…
Ингус копался в такой от нее близости, что Велдзе слышала не только его невнятный шепот, но и в перерывах натужное дыхание и ясно различала подвижные контуры знакомой фигуры. А он не чувствовал ее взгляда. Наверное, разгоряченный работой, он сдернул с головы шлем, кинул его за ремешок на руль, сплюнул и вновь принялся заводить мотор, пока наконец не добился своего и «Минск» не ожил, не зафырчал опять прерывисто, захлебываясь. Тогда Ингус, вскочив в седло, умчался по направлению к дому, и там раздался радостный визг собаки, а Велдзе, мелко дрожа, как в ознобе, плелась по дороге за вспышками света, пока они во дворе не погасли, а после тащилась сквозь тьму, напитанную легкой весенней мглой и вонючей бензиновой гарью.
«Это нервы», — продолжая идти, думала она, словно это могло не только объяснить давящее чувство тревоги, но и тем самым дать успокоение.
Во дворе, слабо озаренном светом из окон, никого не было.
Велдзе обвела взглядом вокруг — не бросил ли Ингус мотоцикл, что нередко бывает, где попало и как попало. На сей раз у него все же хватило ума завести «Минск» в гараж, но не настолько, чтобы закрыть и дверь. «Мне ума досталось много, только толку нет с него…» И Велдзе пошла затворить. Отражая падающий из дома свет, в полутьме гаража мерцали фары автомобиля. Все было в порядке, все стояло на месте, мотоцикл тоже, и она замкнула замок с секретом, размышляя о том, не стоит ли сменить шифр, чтобы ключ был известен ей одной, но, взвесив все, от этой мысли отказалась, боясь последствий такой перемены, — ведь Ингус и так болезненно переживает, что он больше не главный кормилец в семье, а значит и хозяин, каковым, по его понятиям, должен быть единственный мужчина. Есть чего переживать и сокрушаться, что дом и машина записаны не на его имя и что большая часть расходов покрывается не из его кармана! Мужское самолюбие, смешно просто! Предлог все это, всего лишь повод, чтобы пошуметь и побуянить, ведь мужчине сам бог велел всегда быть чем-то недовольным, и уж в первую очередь своим браком и собственной женой, мужчине вынь да положь неприятности, если не настоящие, то хоть выдуманные, а иначе что же топить в вине…
Ну, чего им в жизни сейчас не хватает? Разве у них не с лихвою, не с избытком всего, о чем они раньше мечтали, на что собирались копить? Годами откладывать по рублю, по копейке, экономя на всем, чтобы со временем, в пожилом возрасте, когда они будут седыми и больными, приобрести то, что есть у них уже сейчас, когда они оба еще молодые и здоровые, когда им обоим только жить и жить… Наслаждаться жизнью взахлеб…
А тут, боже мой, да разве это жизнь? Слоняться, торчать у дороги, как собаке в ожидании своего хозяина и повелителя, никогда не зная, в каком настроении он явится — приласкает или, быть может, пнет ногой? Торчать ей, которой восхищаются и которой завидуют, наследнице Лиготне, как ее называют просто зеленые от злости знакомые и подруги во главе с милейшей золовкой! Ей, которая плавно мчит мимо всех на своей шикарной экспортной «Волге», на какую сплетницам, так рьяно перемывающим ей косточки, сколачивать и копить до последнего часа своей жизни, до последнего вздоха и все равно не собрать и не скопить… не видать им такой машины как своих ушей, этой голытьбе и глазам завидущим! Ей, всегда элегантной, умеющей носить одежду с аристократической небрежностью, ей, которую директор школы называет первой дамой Мургале! И хотя обычно это говорится несерьезным тоном, полушутя, разве в словах красавца Каспарсона не кроется подтверждение того, что Велдзе отличается от других женщин и в каком-то смысле выше их, и это очевидно. Не видит этого только собственный муж…
