— Желаю вам успехов, товарищ капитан!
Он обжег меня взглядом. Но спохватился, процедил:
— Вашими молитвами.
Будь у меня возможность убить в себе любовь или честно застрелить Соснова, я бы, не раздумывая, сделал это. Но чувство во мне сильнее меня; убить же Соснова я не могу. Остается третье, самое смешное и жалкое — ревность. Иду по улице, и земля припекает пятки — настолько зол! Арина сегодня — загадка. А разве вчера она не была ею? И не станет ли еще большей загадкой завтра?
В полночь я был в условленном месте — в конце двора, за огородами у двух старых ив. Этот закоулок для встреч избрала Арина. У соседнего дома расхаживал часовой. В небе плыл месяц. Я глубже спрятался в заросли кустарника у забора. Внезапно тучей нахлынули сомнения — глубоко и искренне, ли во мне чувство? Как грязный сапог, наследила в груди ревность. Это уже не только эгоизм. Утрата веры, оскорбление человека, которого любишь, пекусь о самом себе. В тени крыльца мелькнула Арина, тропою направилась к ивам.
Как удары сердца, отчетливо услышал ее шаги. Вышел навстречу.
— Александр, насилу разделалась. Просто жалко его. Но мне долго нельзя, он еще у нас...
Минута раздумий и колебаний. Я резко повернулся, ушел.
— Александр...
Прав ли я?
Быть может, Соснов ей ближе, с ним непринужденнее веселье, слаще свобода, и мне разумнее удалиться...
Не предполагал, что подруга Арины Надя вызовет у меня столько противоречивых размышлений. Звягинцев стрижет все, что попадает под руку, угрызения совести не донимают его. Мудрость жизни для него состоит в том, чтобы беззаботно и весело пользоваться ее дарами.
Утром он навестил меня. Городил всякую чушь, убеждал, что торопится, у него свободной минуты нет, но время шло, а он уходить не собирался.
— Не морочьте голову, капитан, выкладывайте, что вам надо от меня?
Звягинцев всплеснул руками, обвинил в бестактности: ко мне зайти просто так, без всяких причин, нельзя. И гут же спросил:
— А где твой опекун?
Я пожал плечами. Кремлев находился за бревенчатой стенкой, разговора нашего слышать он не мог.
— Да я не о том, — просиял неожиданно Звягинцев. — Скажи, не можешь ли ты отправиться на пару часов вечером к опекуну? У меня с Надей предстоит серьезный разговор. Кульминация. Я должен ей все высказать и поставить крест.
— Жене письма строчите, в верности клянетесь?
— Ты плохо понял. Эта вертихвостка вздумала наставлять мне рога. А если б даже я попросил землянку не для разговора? Ворчишь, как моя въедливая теща. К жене я вернусь, никуда не денусь. А от этого меня не убудет...
— Делайте, что хотите, — махнул я рукой.
— Вот это разговор мужчины! — Звягинцев благодарственно кивнул и почти тут же вихрем вылетел из землянки.
...Уже час, как у меня сидит Надя. Звягинцев где-то задерживается, Это угнетает ее. Мое общество тоже ей
в тягость, но она пытается шутить. У нее непостоянный характер, скоротечные чувства, вернее, характера нет совсем. Так кажется мне. Яркая, симпатичная, знающая себе цену; у нее дразнящие бедра, высокая грудь. Серые глаза, точно смоченные, блестят. Она твердит мне, что влюбчива. Искренне, до боли переживает привязанность. Но завтра вдруг может легко разлюбить и с необычайной силой отдаться новому порыву. Только в Звягинцеве нашла она человека, которого давно ждала.
— Хотя, если чистосердечно признаться, все военные одного покроя. Их различают по знакам отличия. Чем выше чин, тем мужчина заметнее.
Я не понял, насколько это. шутка и насколько это серьезно. Но достоверно, что в этом есть что-то от ее кредо. Со мною она нелюбезна — для нее я «лейтенантик», не больше. Я знаю —она внушает Арине все дурное обо мне и лестное о Соснове. Сегодня же ластится змеей, заигрывает, отчаянно строит глазки; чует, что я насквозь вижу всю подоплёку ее непрочной любви. Звягинцев и она — две кукушки, залетевшие в чужое гнездо!
И вдруг Надя взорвалась:
— Безобразие! И это называется мужчина? Вы поглядите на часы. А его все нет! Грубый, невоспитанный солдафон. Хотя вы с ним друзья! — Надя кинула на меня презрительный взгляд, будто опаздывал не Звягинцев, а я.
— Вам Калитин советовал махнуть на Звягинцева рукой, — посмеялся я.
— Вы тоже хороши! Зачем путаете карты Соснову?
— Я человек, и все человеческое мне присуще.
— Не балагурьте. Соснов души не чает в Арине, а вы стремитесь подставить ему ножку. Ничего у вас не выйдет! Эти же слова передайте и своему другу капитану Звягинцеву, — Надя, вскочив со стула, бросилась к выходу. Но у порога ей преградил дорогу Звягинцев, воскликнув: «Ах, душечка, прости!», он сочно поцеловал ее в губы.
— Будь свидетелем, Метелин, — бросил он мне, — Жить без этого человека не могу.
— Этот свидетель только что советовал мне махнуть на тебя рукой!
— Фу ты черт! Не иначе от Калитина этой гадости набрался. Разве мы с Надей тебе дорогу перешли? —
Звягинцев уставился на меня. — Или завидуешь нашему счастью?
— Ты женишься на мне? — вдруг остановила его Надя и повернулась ко мне. — Старший лейтенант, будьте свидетелем.
Звягинцев замялся, но, сделав вид, что умеет понимать шутку, смеясь, спросил:
— Ты хочешь знать, почему я опоздал? Соснов нагрянул...
— Отвечай на мой вопрос!
— Вы уж тут сами, без свидетелей, разбирайтесь,— сказал я и хотел уйти, но Надя не пустила меня:
— Женщина никогда не простит вам, если вы будете знать ее тайну.
Глаза у Нади горели. Она не гак проста, как кажется на первый взгляд. Я отлично понял, что она имеет в виду. Надя знала, зачем шла сюда, знала, что об этом знаю я, и ей от этого стало стыдно, но она глушила в себе стыд ради Звягинцева, потому что она была искренна. Он же как бы обнажил ее и оставил ждать одну под взглядом сторонних. Этого она простить не могла. Оскорбленная женщина в ней выше, чем привязанность. Она решила отплатить Звягинцеву.
— Вы женитесь на мне? — повторила она, заменив «ты» на «вы». В голосе прозвучала ирония.
Звягинцев деланно рассмеялся:
— Какой комар тебя укусил, что тебе так приспичило замуж?
— Отвечайте.
— Метелин, ты что-нибудь понимаешь? — покосился он в мою сторону.
Я молчал.
— Вы трус, капитан. Извините! — Надя с гневом повернулась к выходу. У двери оглянулась. — Я рада, товарищ старший лейтенант, что вы присутствовали при этом разговоре. А что было у меня с капитаном раньше, то быльем поросло. — И вышла.
Я как будто проглотил муху, оказавшись невольным свидетелем безрадостной сцены. Звягинцев сказал:
— Я же говорил тебе, что буду рогоносцем!..
— Теперь, если даже захочешь, ты не будешь рогоносцем. Ничего не понял и никогда не поймешь.
— И ты в ту же дуду! По-твоему, я должен был ей сказать, что я женюсь на ней? У меня же есть законная жена.
— Вот именно! И об этом тебе не стоило забывать. Это как раз и хотела сказать Надя.
Чувствую, что обманываю самого себя, ищу занятие, которое отвлекло бы, заполнило всего меня, но я не могу не думать об Арине. Твержу одно, а сердце знает другое; не вижу ее вторые сутки, а кажется, минули недели. Вся энергия разума во мне расслаблена, за многое принимаюсь и ничего не довожу до конца. Говорю себе — нет!, а был бы до самозабвения счастлив, если бы случай предоставил возможность хотя бы издали увидеть ее. Мир светлеет при одной мысли, что есть Арина, что у нее чудесные волосы, пахнущие свежестью утренней реки и синих васильков; мрачным и серым представляется все вокруг, когда начинаю верить, что все выдумал: и Волгу, и ветер на обрыве, и детство, и мерцающие подвижные звезды, без этого все пусто! Но я скорее умру, а не сделаю шага прежде, чем уверюсь до конца, что не обманываюсь в чувстве и главное — не лгу ей. Лучший судья — время. Я решил ждать, пусть это будет вечность, если надо. Но неожиданно все мои клятвы и заверения полетели вверх тормашками, едва опасность выглянула из-за угла. Утром началась бомбежка Васютников. Налетели несколько «юнкерсов», устроили месиво. Меня обуял дикий страх за Арину. Как очумелый, бросился я на почту, влетел в дом и натолкнулся на Варвару Александровну. Дом скрипел и вздрагивал, звенели оконные стекла.
— Вы что тут торчите? Почему не в укрытии? — крикнул я.
— Что ты, миленький, белены объелся, на кого орешь? — окатила меня холодом Варвара Александровна. — Аль от страха в голове помутилось?
— Немедленно в укрытие!
— А сам почему не там? Меня беречь, а сам-то улицей в открытую бежишь. Эх ты, сынок, сынок. Арина вон в огороде в щели с Надей спрятались. Из-за нее шум поднял и себя от страха забыл, как звать?!
Мне вдруг стало стыдно. Стыдно от того, что гак просто и легко меня разгадала эта женщина. За окном громыхнул взрыв. Бомба легла неподалеку, что-то в доме треснуло и охнуло, из бревенчатых стен, будто выдутая кем-то изнутри, полетела густая пыль.
