Стоявший рядом с мельником дед Степан напряженно всматривался в розовое лицо оратора-старичка; столь же напряженно вслушивался он в его четкий и звонкий голос, стараясь не проронить ни одного слова из его длинной и цветистой речи с множеством непонятных слов; вслушивался и ждал с тайной надеждой, что скажет же наконец уполномоченный об отмене царских законов и о возвращении ему, Степану Ширяеву, всех гражданских прав. Вместе с тем дед Степан слышал в речи городского уполномоченного какие-то знакомые звуки и слова, напоминавшие далекое прошлое…
«Где я его слыхал? — думал дед Степан. — Где встречал?»
Но как ни напрягал Степан Иваныч память, ничего припомнить не мог.
«Знать, ошибся я», — решил дед Степан.
— Граждане крестьяне, — надрывался уполномоченный, заканчивая свою речь. — Теперь мы все подчиняемся не царским чиновникам, а Временному правительству, поставленному народом!.. Под сенью этого правительства отныне русский народ сам будет устраивать свою судьбу!.. Отныне и мы, граждане крестьяне, свободны и вольны… как птицы небесные!.. Да здравствует свобода!.. Да здравствует Временное правительство!.. Да здравствует Всероссийское учредительное собрание!.. Ура!..
Опять недружно и разноголосо закричали в разных концах:
— Ура-а!.. Ура!..
Старшина помахал картузом и крикнул:
— Теперь слово за землячком… Послушайте, что скажет вам служивый. Он уполномоченный от губернского Комитета и от армии… А зовут и величают его Иван Иваныч Прихлебаев.
Из-за старшины вынырнул солдат с рыжими усами и с двумя лычками на погонах. Размахивая руками, он заговорил охрипшим, надсадным голосом:
— Товарищи крестьяне!.. Я такой же есть хлебороб, как вы… только нужда давно уже выгнала меня из деревни на фабрику… И стал я рабочим…
Почуяв своего человека, белокудринцы насторожились.
— Вот… видите, товарищи, — продолжал солдат, — царь одел меня в серую шинельку… и послал в окопы… Вот, товарищи крестьяне… вы слышали, что сказал про войну товарищ уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности… Попомните мое слово, товарищи крестьяне… ежели мы не победим немца… тогда прощай наша свобода!.. Закабалит нас немецкий царь! Вроде крепостных сделает… Значит, должны мы немца разгромить!.. А как его разгромить, ежели куда бы мы ни приехали… везде по деревням подати не уплачены… недоимки за много лет скопились. Мы вполне сочувствуем вам, товарищи крестьяне… Я сам бывший крестьянин… Но где же Временное правительство возьмет деньги для продолжения войны?.. Сами вы посудите!.. Товарищи крестьяне!.. Как продолжать войну?.. А продолжать войну надо во что бы то ни стало…
Вдруг со стороны баб, из кучки выцветших лохмотьев, зазвенел злобный голос Олены, жены Афони-пастуха:
— Поди-ка ты к жабе со своей войной!.. Ребятишек-то деревенских кто будет кормить?
— Правильно! — воскликнул Сеня Семиколенный, повертывая свою трясучую голову к бабам. — Правильно сказала тетка Олена!.. Верно!..
Несколько бабьих голосов поддержали Олену:
— Не пустим мужиков!
— Будете воевать — забирайте ребят…
— Каки-таки недоимки?
— Ишь чо удумали!..
— Не пустим!..
— Не дадим!..
Старшина замахал картузом и закричал в сторону баб:
— Погодите, бабочки!.. Дайте высказать…
Но тут закричали и мужики:
— Чего зря мелет солдат?
— Какие подати, ежели слабода?
— Знаем, куда он гнет!
— На кой ляд нам война?
— Довольно!..
Надуваясь, багровея и топорща рыжие усы, солдат рявкнул в толпу, покрывая крикунов:
— Я не зря говорю!.. Весь урман проехали мы… Везде проверено… Везде недоимки… и у вас тоже!
Мужики и бабы примолкли ненадолго.
Солдат охрипло выкрикивал:
— У старшины все записано!.. Все проверено!.. Нельзя так, товарищи крестьяне!.. Я вам уже сказал, что хотя и я солдат и рабочий, но в свое время я был таким же хлеборобом, как вы… Я — социал-демократ… и я вполне сочувствую вам!.. Но я не зря кровь проливал за вас, товарищи крестьяне… Я трижды ранен был…
Перебивая его, из толпы опять вырвался тонкий голос Сени Семиколенного:
— А мы где были, Якуня-Ваня?.. Выходит, что вы кровь проливали, а мы по деревням пиры пировали! Так, что ли?
За ним крикнул Афоня:
— А мне за что ногу окоротили, мать честна? За что?!
Закричали мужики, загалдели:
— Учить приехали?
— Урядник ты, что ли, господин солдат?!
Солдат хотел продолжать свою речь, но стоявший позади него седенький горожанин настойчиво сказал ему на ухо:
— Остановитесь, народ не понимает вас… Дайте я скажу… Меня они поймут… Отойдите!..
Солдат с недовольным видом, топорща усы, посторонился.
Протискиваясь вперед, старичок замахал широкополой своей шляпой и, улыбаясь, крикнул:
— Граждане!.. Товарищи!.. Мужички!..
Толпа понемногу опять затихла.
— Граждане крестьяне! — заговорил старичок. — Вы не поняли представителя революционной армии… Ведь он хотел сказать вам, что армия, свергнувшая царя… армия, завоевавшая вам свободу… не допустит, чтобы немецкий царь отнял у вас эту свободу!.. Неужели же вы, граждане крестьяне, не рады завоеванной свободе?! Неужели вы не рады тому, что над вами нет теперь кровавого вампира-царя, Николая Романова?!
Старичок остановился и, улыбаясь, смотрел вниз, в лица мужиков. И точно повинуясь его благодушной улыбке, из середины толпы также благодушно ответил мельник Авдей Максимыч Козулин:
— А мы его сами давно отменили… царя-то…
Старичок повернул в его сторону удивленное лицо:
— То есть как отменили?
— А так, — ответил мельник, посмеиваясь. — Отменили… и все…
По толпе прокатился сдержанный смех.
Мельник объяснил:
— Собрались мужики со стариками… приговор всем обчеством постановили… и отменили царя…
— Когда же это было? — спросил изумленный старичок, откидывая рукой назад свои длинные и седые волосы.
— Давненько, — ответил мельник. — Перед посевами… Кое-где в овражках снег еще лежал…
— А приговор куда послали?
— Приговор здесь… у нас. — Мельник мотнул головой в сторону старосты, стоявшего на крылечке ветрянки, позади старшины. — Вон, у старосты должен быть…
Уполномоченный повернулся к старосте.
— Что же вы нам не показали? Покажите…
Староста крякнул и кашлянул:
— Кхы… Так располагал я, господа граждане: ни к чему это… Ну, а ежели надобно… получите! — и он полез рукой к себе за пазуху.
Все снова посторонились. Стоявшие в стороне бабы подошли ближе, смешались с рядами мужиков.
Через плечо солдата староста протянул уполномоченному листок измятой бумаги.
Уполномоченный развернул его, быстро пробежал глазами корявые строки и, улыбаясь, тихо проговорил:
— Это же замечательно!.. В глухом урмане… за тысячи верст… Сам народ… по собственной инициативе…
Отрываясь от бумажки, он окинул веселым взглядом толпу, смотревшую на него выжидающе, с затаенным вниманием, и громко сказал:
— Великолепно! Чудесно, граждане крестьяне!.. Ваш приговор свидетельствует о том, что царское самодержавие давно сгнило… само по себе… Мы теперь видим, что народ сам додумался до упразднения царской власти!.. Все хорошо в вашем приговоре!.. Одно неладно…
В толпе пролетел леший шорох.
Уполномоченный снова взглянул в приговор.
— «И вернуть законны и полны права… бывшему поселенцу… Степану Иванычу Ширяеву…» — прочел он и продолжал: — Понятно!.. Но, граждане крестьяне… на это вы не имеете права!.. На это уполномочено только Временное правительство и Всероссийское учредительное собрание… Никаких прав никому вы не можете давать, граждане крестьяне…
— А где же слабода? — закричал дед Степан, пробираясь к мельничному крыльцу. — Где правда?! Что же это, братаны, опять старые порядки, а?
— Неправильно! — прогудел из-под крыльев мельницы голос дегтярника Панфила.
И опять взвился над толпой тонкий, задорный голос Сени Семиколенного:
— Вот это слабода. Якуня-Ваня!.. Язвило бы ее, такую слабоду!.. Нужна она нам… можно сказать… как собаке пятая нога!..
— Граждане! — попытался снова заговорить старичок. — Разрешите…
Но плотная толпа мужиков и баб, возбужденная задорным выкриком Сени, зашарашилась и закричала десятками голосов:
— Неправиль-но-о!..
— Где сла-бо-да-а-а?!
— Не подчиняетесь миру?!
— Доло-о-ой!
Розовенькое лицо уполномоченного посерело.
Держась руками за балясину и покачиваясь, старичок пытался заговорить, но толпа бушевала.
Старшина махал картузом, старался перекричать мужиков:
