Он проснулся рано, можно сказать, что и не спал совсем, а подремывал, думая о доме, о Мехри, которая, по его подсчетам, должна уже была родить, о дочери Саодат, на плечи которой выпала такая тяжелая ноша, как содержание семьи. О тога, что теперь вряд ли сможет быть помощником ей, стар да и здоровьем слаб. Он вспомнил, что там, в Шерабаде, сейчас все подорожало. И решил утром написать, чтобы дома продали все до последнего гиляма, но не ограничивали себя в пище.
Над рекой, лениво несущей свои волны, курился сизый дымок тумана, лес напротив утопал в нем, будто под каждым деревом тлеет кизяк. Солнце вставало откуда-то позади Пулата, и, чем выше поднималось оно, тем быстрее рассеивался туман и деревья приобретали четкость. И в это время в просвете показалась тень, кажется, человек шел полусогнувшись, виднелось что-то наподобие горба. За ним прошла точно такая же тень. «Боятся, гады, — усмехнулся Пулат мысленно, — а может, решили проверить, простреливается ли просвет, и протаскивают чучела. Скорее всего так. Что ж, потерплю малость, пусть убедятся, что никого тут нет». Спустя несколько минут тени выпрямились, и Пулат заметил, что это шли солдаты. Шли во весь рост, не торопясь и не медленно, так, как и положено в колонне. «Раз идет колонна, — подумал он, — то и офицер должен быть при ней». И вдруг он увидел, что колонна взяла вправо, взяла резко, словно бы шарахнулась от взорвавшейся мины. Мимо нее пронеслись мотоциклы. Значит, уступают дорогу. Кому? Конечно, не обер-лейтенанту какому, а высокому начальству, даже, может, генералу. Все это промелькнуло в сознании Пулата, и, едва блеснул лак автомобиля, он нажал на курок, выпустив пулю в застывшую фигуру офицера, стоявшего в открытой машине, приподняв руку. Он, очевидно, приветствовал своих солдат. Офицер качнулся, а колонна, как по команде, упала на землю. Начали метаться фельдфебели или кто там еще, Пулат не знал, но с удовольствием всадил пулю в спину одного, а второму — в голову. Увлекшись, он забыл об осторожности. Прямо перед носом ковырнул бруствер окопа вражеский свинец, пыль попала ему в глаза. Пулат опустился на дно окопа, протер глаза. Надо было обнаружить вражеского снайпера. Пока он перебрался в другой окоп, чтобы оттуда прощупать деревья на том берегу. И в это время возле него появился старшина роты.
— Открыл счет, Сиддыков? — спросил он деловито.
— Да. Одного офицера и двух солдат отправил в ад!
— Молодец! А теперь позавтракай, брат, я займу пока твое место. — Старшина протянул ему котелок с едой и кусочек хлеба. Когда Пулат поел, тот протянул ему письмо: — Из дома!
— Вот за это большое спасибо, товарищ старшина, — поблагодарил его Пулат.
— Ночью привезли, решил сам доставить тебе, — сказал старшина, не оборачиваясь.
— Катта рахмат! Большое спасибо! — Пулат развернул треугольник и начал читать по складам коротенькое письмо. Оно было написано рукой Ксении-опа, и он не удивился этому, такое частенько случалось уже, придет к ней Мехри, она и пишет ей. «Здравствуйте, дорогой отаджан! Как вы там служите, здоровы ли. У нас дома все в порядке. Все живы и здоровы. Семья наша прибавилась на одного человека, мальчика, которому тога дал имя — Ильхом…»
— Ну, что там пишут? — спросил старшина.
— Сын родился, назвали Ильхомом.
— А что означает это имя, а? Пулат — сталь, а Ильхом?
— Вдохновение.
— Гм. Тебе сколько лет-то, Сиддыков?
— За сорок уже.
— А жене?
— Под сорок, товарищ старшина. А что?
— Да вот думаю, — сказал старшина, — чье вдохновенье в том деле сыграло главную роль. А кто дал ему такое имя?
— Дед, Мухтар-тога.
— Тогда ясно, — улыбнулся старшина, — дав имя внуку, он имел в виду и твое вдохновенье, и жены твоей. Умница дед!
— Мудрец дороже жемчуга, — сказал Пулат, — а годы делают людей мудрыми.
— Поздравляю! — Спросил: — Почему ты сюда-то перебрался?
— «Кукушка» на том берегу.
— Теперь для тебя начинается самое интересное, Сиддыков, — сказал старшина, — поединок с фашистом. Гляди в оба!
— Есть. Вы последите за деревьями на той стороне, я на минуту в прежний окоп, хоп?
— Зачем?
— Хитрость придумал, хочу испытать.
— Ну, давай, только быстро, мне возвращаться пора.
— Есть! — Пулат вернулся в первый окоп, спрятавшись за стволом сосны, осмотрел ямку от пули, мысленно проследил направление ее полета, и, вытащив из кармана круглое зеркало, поставил его так, что фашист, когда солнце пойдет к закату, обязательно увидит блеск и, приняв его за оптику винтовки, выстрелит. Пулат ясно себе представлял место, где примерно сидит «кукушка» — чуть повыше просвета, на деревьях, подступивших к излучине реки.
— Что ты там придумал, выкладывай, — сказал старшина, — может, другим нашим тоже пригодится.
Пулат рассказал.
— Клюнет, как окунь на блесну? — сказал старшина.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — смущенно произнес Пулат. Он уже занял свое место и не спускал глаз с тех деревьев.
— Не рыбак, значит, — произнес старшина.
— Нет.
— Замерла дорога, — сказал старшина, пристроившись рядом. — Теперь, пока они не обезвредят тебя, никто носа не покажет.
— Меня сейчас интересует фашистский снайпер, — сказал Пулат.
— Желаю удачи, Сиддыков, — сказал старшина и исчез так же внезапно, как и появился. Неслышно, точно привидение.
— Спасибо, — только и успел ему крикнуть вслед Пулат…
Наблюдая за соснами, он не оставлял без внимания и дорогу. Там изредка проносились бронемашины, но люди уже не показывались. Черт их знает, может, они в этом месте проползали по-пластунски, но обойти его они не могли, так как выше лежало широкое, покатое в сторону реки поле.
Когда день пошел на убыль, Пулат стал особенно внимательным. По его мысли, солнце должно было хоть одним лучиком высветить поставленное им зеркало, и фашист, конечно, не преминет воспользоваться этим — выстрелит и… выдаст себя. Казалось ему, что в той куче деревьев, где должен был устроиться вражеский снайпер, знакома уже каждая ветка. Под вечер, когда лучи солнца косо упали к подножью «своей» сосны, ухо Пулата уловило щелчок выстрела, и примерно там, где он и предполагал, взвилась едва заметная струйка сизого дыма, вроде бы всколыхнулся воздух. В
