— Понял? — спросил он Валентина. — Вырезаешь всю партию целиком, за один раз. Усилие тут небольшое. Дальше — как обычно. Действуй!
— А получится? Больно уж просто.
— Потому и получится, что просто. Это когда сложно, тогда не получается…
В конце смены он опять заглянул в цех. Вид у Чижикова был ошарашенно-счастливый.
— Вы гений! — сказал он. — Я уже полторы нормы сделал, а если бы с утра, то и две бы вышло. Только… Как это никому раньше в голову не приходило?
— А может, и приходило, да никого дома не было, — отшутился Гусев. — Работай. Я прикинул, что не две, а три или даже четыре нормы можно сделать.
— Постараюсь, — кивнул Чижиков.
И вот теперь он шел посмотреть, что из этой затеи вышло.
Вышел пшик. Валентина на работе не было.
— Руку твой Чижик поранил, — сказал лекальщик Сомов. — От великого усердия. Во шустряк! Не успел ты его надоумить, как он весь заказ за три дня раскидал. Как угорелый!
— Ты, я вижу, не рад?
— А чего радоваться? Мы на сдельщине сидим.
— В том и суть. Больше сделаешь, больше получишь.
— Ой, Владимир Васильевич, ты же грамотный человек, понимаешь. При таком лихачестве расценки быстро посрезают.
— Не посрезают, а пересмотрят.
— Один хрен.
— Как же один! — не выдержал Гусев. — Считать надо! Ну, в три раза ты получать больше не будешь, а в полтора — наверняка.
— А почему не в три, раз я заработал?
— Да потому, что таковы законы экономики! За счет чего, ты думаешь, должно расти производство?
— Да уж не за счет того, кто вперед суется, — хмуро сказал Сомов. — Кому энтузиазм, а кому морока.
«Вот и поговори с ним, — подумал Гусев. — Как в пустоту. Хозяин завода! Прихлебатель, а не хозяин».
Подошел бригадир Панюшев.
— Ну что? — спросил у него Гусев. — Ты тоже в панике?
— Я не в панике, Владимир Васильевич, я в расстройстве. Хорошее дело ты задумал, да не тому в руки вложил. Поторопился. Валька — он и есть Валька. Чижик-пыжик. Авторитетом пока не пользуется.
— Почему?
— Не заработал. Теперь вообще получается — выскочка. А мужикам обидно. Выходит, они люди отсталые, а Чижик — передовик. Промашку ты дал, хоть и опытный человек.
— Я в ваших дрязгах не опытный, — совсем разозлился Гусев. — Развели междоусобицу! Взрослый народ, а хуже маленьких…
— Да ты не кипятись. Мы что — придурки, что ли? Понимаем. Я на сложных лекалах пробовал — получается. — Только… От Чижика ребята перенимать не будут, бесполезно… А ты бы, кстати, мог рацпредложение оформить.
— Обойдусь, — буркнул Гусев.
— Конечно, тебе это семечки. Не тот масштаб…
Гусев поднялся к себе, плотно устроился за столом, зашелестел бумагами. Будет составлять отчет. Милое дело. Отдохновение души… Черт его дернул встрять! Такого оборота он не ожидал. Людям разжеванное в рот суешь, так нет, норовят выплюнуть! Ну и сидите со своим гонором. Не тому, да не то, да не так сказал… Некогда ему психологией заниматься.
Зазвонил телефон.
— Папка, это я, — затараторила Оля. — Ты сегодня поздно? Посоветоваться надо. Как ты смотришь, если твоя дочь будет сниматься в кино? Может быть, даже в главной роли. Ты не против? Или тебе надо подумать, взвесить?
— Я сегодня поздно.
— А в принципе?
— Оля, не морочь голову. Приду, тогда расскажешь. У меня у самого сплошное кино.
— А все-таки?
— Да хоть в цирк, пожалуйста! Только шею не сломай…
Он повесил трубку. Это надо же… Какое еще кино? Может, и впрямь переходный возраст, как говорит Наташа? То сидит нахохлившись, мировая скорбь в глазах, то вдруг — весь дом вверх тормашками! — задумала школьную викторину, вечер вопросов и ответов. Вернулась домой растерянная, чуть ли не в слезах: никакой викторины не получилось, сплошные танцы. А чем плохо — танцы? Самое время. «Да брось ты! Нельзя же только ногами! Я спрашиваю — кто такой Армстронг? Отвечают — король джаза, великий человек. Вот и все. Про космонавта Нейла Армстронга, который первым ступил на Луну, никто представления не имеет. Потому, что не из той обоймы, не из джаза…»
«А я ни того, ни другого не знаю, — подумал тогда Гусев. — Вот беда».
Опять зазвонил телефон.
— Это Горанин, — послышался голос главного инженера промкомбината. — Дело у меня к вам, Владимир Васильевич. Беда горькая. Координационный блок полетел на импортной машине.
— Сочувствую.
— Сочувствия мало. Поможете?
— С какой стати? Что я понимаю в импортных блоках?
— Мы же друзья, Владимир Васильевич.
— Мое дело — внедрять технику, а не заниматься посторонними вещами. Кроме того, у меня нет времени. Свое время я отдаю своему делу, а ваш блок меня как-то не волнует.
Горанин промолчал. Слышно было, как он то ли пыхтит, то ли затягивается сигаретой, а может, это он так громко думал, чем бы все-таки пронять Гусева.
— Владимир Васильевич, — снова сказал он, — я не верю, что вы откажетесь. Вы не можете отказаться. Я вас знаю… А с Балакиревым я договорился, он мешать не будет.
— Понятно. Чем-то вы его купили… А ваши умельцы что же, починить не могут?
— Да его не починишь. Нужно что-то придумать, какое-то новое решение. Нетривиальное, видимо.
— Срочно?
— А у нас разве бывает, чтобы не срочно? — повеселел Горанин. — Можно сказать — позарез. Так я пришлю за вами машину?
— Еще чего? Чтобы я на чужую машину сел? Сам приеду. На мотороллере.
— На чем?
— На вездеходе. Увидите — забудете о своих блоках, Скажете — сделай мне. А я кочевряжиться буду… Все, ждите после работы.
Когда-то они вместе с Гораниным заседали на всех собраниях и совещаниях по поводу новаторской мысли в городе, потом Гусев заседать перестал — стыдно было. Да и не приглашали особенно.
Он глянул на часы. День пролетел. Коэффициент полезного действия, как у допотопного паровоза — весь в пар ушел, в разговоры, в телефонные звонки, в ожидание, когда же наконец закончится служба и начнется работа.
Вездеход стоял у проходной. Возле него вертелись мальчишки, да и взрослые останавливались. Серьезная машина. Спроси у Гусева — на кой черт ему сдался мотороллер на гусеничном ходу, да еще с коляской, он бы вряд ли ответил вразумительно: сделал и сделал, интересно было… Можно, конечно, приспособить для охотников и пастухов, но внимания никто не обратил, а навязываться — себе дороже. Кому приспичит, пусть бьется. А свой вездеход он обкатает и подарит Коле Сарафанову — есть у него знакомый охотник на Дальнем озере, то-то радости будет.
Вспомнилось, как недавно вручил Липягину коляску. Тот, кажется, глазам не поверил. Послушайте, говорит, это что же такое? Неужели сами придумали и сделали? Пять институтов четверть века ничего путного сообразить не могут, а тут — царский выезд!
Коляска получилась добротная, что и говорить. Решение пришло само собой — словно бы соединились воедино, дождавшись своего часа, давние замыслы и заготовки. В перспективе, кроме того, уже вырисовывалось кресло, которое могло поднимать человека по лестнице, но Липягину оно не нужно, у него этажей нет.
«Мне теперь хорошо, — сказал Липягин, ловко управляясь с коляской, а многим другим — по-прежнему плохо». И посмотрел вопросительно — так, по крайней мере, Гусеву показалось. А что Гусев? Он не завод, не мастерская, у него руки коротки…
Он завел мотороллер и поехал к Горанину. Неподалеку от промкомбината отчаянно жужжал застрявший в кювете «газик». Снег только что выпал, землю расквасило, вот он и въехал по самый радиатор. Вертелись колеса, разбрызгивая грязь, но машина только глубже зарывалась в снежную кашу.
Гусев остановился.
— Помочь? — спросил он высунувшегося из кабины шофера.
— Сделай милость, — отозвался тот, но, глянув на странный экипаж Гусева, чертыхнулся.
— Напрасно пренебрегаешь, — сказал Гусев, заранее представляя себе, как это будет выглядеть: он любил не то чтобы похвастать, скорее поразить, особенно вот таких недоверчивых. — Ну-ка, давай цепляйся, все равно у тебя выхода нет.
Может потому, что довод был действительно веским, шофер, ни слова не говоря, завел буксир и протянул другой конец Гусеву: за что его цеплять на этом экипаже, он понятия не имел.
Гусев сел на вездеход, включил оба моста и без видимых усилий, разве что чуть скрипнув рамой, вытащил машину.
— Чтоб ты околел! — растерянно сказал шофер. — Трактор у тебя, что ли, внутри запрятан?
— Конек-Горбунок у меня внутри. Нравится? Мне тоже… Ну, бывай!
Гусев уехал.
— Что за тягач такой? — в свою очередь поинтересовался сидевший в «газике» пассажир.
— Черт его знает, — пробурчал шофер, почувствовав, должно быть, укол самолюбия. — Гибрид какой-то. Делать людям нечего!..
