— Так вот мы там остановимся ненадолго. Вам ведь придется, видно, лошадь кормить? — сказала Надя.
— Это уж непременно. Лошадь меня кормит, а я — ее.
— Может быть, я усну, так вы разбудите меня, пожалуйста, когда подъедем к кузнице, — попросила Надя.
— Разбудить можно. Отчего не разбудить? Спи.
Она спала крепко, потому что прошло как будто одно мгновенье, а старик вдруг остановил лошадь и вполголоса испуганно заговорил:
— Барышня… а барышня… не знаю, как зовут-то тебя. Очкнись!
— А что такое? Что случилось? — спросила она совершенно ясным голосом, будто совсем и не спала.
— Очнулась? — спросил старик. — Погляди-ка вон на кузницу… Что это там? Кто это? А не жандарм ли уже ходит? И телега стоит какая-то. Точь-в-точь саперная телега… Да ведь в ней, кажись, люди, в телеге-то?..
— Люди? — сказала она тихо еще теплыми вспухшими со сна губами, приподнявшись и выглянув из-за спины кучера. — Люди! — повторила она и тут же почувствовала, как вдруг похолодели и одеревенели у нее губы.
— Там что-то происходит. Едемте! Едемте скорее.
— Так вот я и говорю — может, не стоит ехать-то? — продолжал старик, не трогаясь с места.
— Куда?
— Да туда же, в кузницу-то. Может, мимо проедем? А?..
— Да вы что говорите?! Я вас прошу туда, туда ехать! В кузницу! — уже громко и нетерпеливо проговорила она.
Извозчик тронул. Теперь Надя не сидела, а стояла в фаэтоне, пристально смотрела вперед из-за спины кучера.
Они подъезжали к кузнице медленно, шагом, а сердце все убыстряло бег, колотилось часто, гулко, толчками.
Она видела, как Курбан достал из колодца ведро воды, понес его к телеге. Но ему что-то сказал стоявший в тени, под шелковицей, офицер — Надя, не могла разглядеть его как следует. Курбан поставил ведро на землю, зачем-то пошел к кузнице. Тотчас он вернулся оттуда с глиняной пиалой, подал ее офицеру. Тот поглядел на нее, повертел в руках, вернул Курбану. Потом вышел из-под зеленого шатра шелковицы, наклонился, поднял ведро на колесо телеги и стал пить прямо из ведра, через кран.
Теперь Надя разглядела его хорошо. Сомнении больше не оставалось. Это был Зазнобин.
После него, не снимая ведро с колеса, напились также через край двое казаков. Потом один из них стал придерживать на колесе ведро обеими руками, а другой взял у Курбана, стоявшего тут же, у телеги, глиняную пиалу, принялся черпать ею и подавать по очереди людям, сидевшим в телеге.
Кончив пить, Зазнобин закурил и стал глядеть на экипаж, теперь уже спускавшийся с косогора к кузнице.
— О-о! Кого я вижу! — воскликнул он намеренно веселым голосом, увидав Малясову. — Эта кузница как святое место. Здесь все останавливаются. А где ваш супруг? — продолжал он тем же веселым голосом, хотя Малясова не смотрела на него и не здоровалась.
Она шла и, как одержимая, смотрела круглыми большими остановившимися глазами лишь в одно место — на телегу, в которой сидели люди.
— Он действительно не приехал? — опять спросил Зазнобин. — Что же с ним произошло? А? Гм… гм… гм… — Он прокашлялся и продолжал:
— Я думаю, в будущем мы наладим настоящую, так сказать, семенную связь. А? Не возражаете? Мы должны быть ближе друг к другу. Август Маркович — великолепный человек. А ваш альтруизм, служение людям, опять вас гонит в эту глушь. Впрочем, какая уж глушь! Вот видите? Это все, так сказать, ваши подопечные.
Она, наконец, посмотрела на него своими непроницаемо-черными глазами, спросила:
— В чем дело? Что произошло?
— Вот полюбуйтесь. Это все, так сказать, ваши подопечные, — повторил Зазнобин, небрежно кивая в сторону телеги.
В крепкой военной телеге с длинным зеленым ящиком, в котором саперы обычно возили свой инвентарь — лопаты, проволоку, колья, — сидели Филипп Степанович Гордиенко и Декамбай.
— Что с вами? Филипп Степанович? Декамбай? Вы арестованы? — спросила она и весь этот ужас только сейчас стал ей, наконец, ясен.
— Как видите, Надежда Сергеевна! — сказал Филипп Степанович. — Вот они. — Он поднял руки и загремел кандалами.
— Какой ужас! — проговорила она медленно, шепотом, то ли сказала это себе, то ли Курбану, то ли Филиппу Степановичу с Декамбаем. — Но за что? Филипп Степанович, за что? Ведь я знаю вас как очень доброго, спокойного и покорного человека.
— Насчет покорности не знаю, Надежда Сергеевна. Не скажу! Думаю, не обидели бы вы меня, — заметил Филипп Степанович.
— А вы, Декамбай? Вас за что? Боже мой! Святой человек, труженик — и вдруг в кандалы! — продолжала она.
— Нам пора, казаки! — сказал Зазнобин.
Дожидаясь коня, которого тотчас к нему подвел казак, Зазнобин подошел к фаэтону, постоял с минуту, посвистел негромко.
— Надежда Сергеевна! — окликнул он Малясову. — Соблаговолите, пожалуйста, подойти.
Малясова медленно, нехотя подошла.
— Ящик ваш я вскрывать не буду, — сказал он ей очень тихо. — Верю вам… вашему супругу верю, — поправился он.
— Почему же… Я очень прошу: вскройте, — сказала она.
— Ничего. Я верю вашему супругу, — повторил он — Так скажите все-таки, где он? Почему не с вами?
— Он приедет завтра, — сказала она. — У него какие-то дела с этим… с Желтой птицей.
— Что вы говорите! Надо мне их разыскать.
— Ищите, — сказала она и снова направилась было к телеге, но Зазнобин остановил ее.
— Вы знаете, за что они арестованы? — спросил он. — Сказать?
Она пожала плечами, сказала с сомнением:
— Если это будет не ложь… что же, скажите.
— Ложь? Посмотрите, что в этой сумке! — Он сделал два крупных шага в сторону, взялся за кожаную переметную суму, притороченную к его седлу на лошади. — Хотите взглянуть?
Она молчала.
— Революционная литература! — сказал Зазнобил, нахмурившись. — Две книжки Ленина, изданные в Петербурге, газеты «Вперед», «Молот», опять-таки с перепечатанной статьей Ленина… Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
— Нет.
— Ну, тогда вы еще неопытная крамольница. С вами можно подождать, — говорил он не то серьезно, не то иронически. — Просто вы еще не успели втянуться в эту работу. То есть, вас не успели втянуть. А хотели. Очень хотели. Неужели вы этого не знали?
— Нет.
— Благодарите вашего супруга. Он вас спас. А вот ваш кучер бородатый…
Малясова быстро взглянула на Зазнобина. Он замолчал, посмотрел на нее испытующе, когда она уже опять отвернулась.
— Кучер ваш оказался весьма, так сказать, опытным рецидивистом, — продолжал Зазнобин. — Он ездил с вами по деревням и кишлакам, был с виду безобидным человеком, а сам искал, так сказать, единомышленников Ленина.
— Я никогда не замечала этого, — сказала она сухо. — Это ложь, наговоры.
— Ложь? Нет, не ложь. Вы и теперь взяли себе кучера, который стал бы достоин прежнего.
— Декамбай? Это вечный поденщик, труженик, святой человек! — с жаром воскликнула Малясова.
— Не знаю, говорите вы это серьезно или, так сказать, прикидываетесь… — снова испытующе поглядев на нее, проговорил Зазнобин.
— Я готова… чем угодно поклясться! — вдруг еще с большим жаром воскликнула она. — Декамбай совершенно безвредный, милый человек! Отпустите его! Отпустите, господин Зазнобин! Я могу за него поручиться.
— Да вы что в самом-то деле! Шутить со мной изволите?! Да знаете ли вы… этот ваш святой Декамбай, как вы его называете, уже посещал этот самый кружок…
— Какой кружок?
— На квартире у Гордиенко собирался кружок этих самых подпольщиков. Небольшой, конечно… всего три-четыре человека. Но один из них был вот этот самый Декамбай… первая, так сказать, ласточка из туземцев.
— Не может быть… Я не верю… — сказала она опять не то себе, не то Зазнобину.
— Пожалуйста, не верьте, — сказал он равнодушно и закричал. — Казаки! Поехали.
Зазнобин уже сел в седло, не спеша расправил мундир, поводья, тронул лошадь. Телега с Декамбаем и Филиппом Степановичем, глухо громыхая по мягкому грунту, выехала на откос и стала удаляться по дороге, а Надя все стояла, смотрела на все это странными неподвижными глазами и молчала.
— Боже мой, стойте! — наконец сказала она вполголоса.
И вдруг побежала за ними, крича на бегу:
— Куда же вы уехали? Филипп Степанович? Декамбай! Стойте! Я же с вами не попрощалась.
Телега остановилась. Надя подбежала, взялась за края окованного толстым железом ящика, опять долго молчала, то ли оттого, что запыхалась, то ли просто не знала, что же все-таки надо им сказать.
— Филипп Степанович…
— Что, голубушка?
— Ну вот… вы уезжаете… то есть… ну — да, уезжаете… А как же там…
Филипп Степанович молчал.
— Ну хорошо. До свиданья, — вдруг сказала она решительно, — Я посмотрю за вашими семьями. Не беспокойтесь за них. До свиданья.
Она долго стояла у обочины дороги, махала рукой им вслед. Телега скрылась за поворотом, за зеленой стеной камыша. Но Надя все стояла и не трогалась с места.
