— Ну что ж, подождем его самого, прежде чем делать какие-либо заключения, — сказал командир. — Пойдемте-ка пока завтракать. Дома я не успел и голоден как волк.
Григорьев вернулся с берега, немного опоздав к подъему флага. Нифонтов сейчас же пришел с ним в каюту командира, где уже сидел комиссар.
— Здравствуйте, Яков Евграфович! Ну как здоровье вашей супруги? — отвечал Клюсс на поклон ревизора.
Григорьев доложил, что его жена сейчас почти здорова. Вчера, заподозрив приступ аппендицита, он вызвал доктора.
— Русского?
— Фортунатова, Александр Иванович.
— И что же?
— Он сказал, что никаких признаков аппендицита нет, прописал грелку и лекарство.
— По телефону вы никуда не звонили, Яков Евграфович? — спросил комиссар.
— Звонил. Доктору Фортунатову.
— Откуда?
— Из аптеки на рю де Консуля.
— А больше никуда не звонили?
— Больше никуда. Да и некому мне здесь звонить.
— А в полицию не звонили?
— Зачем, Бронислав Казимирович? — простодушно спросил Григорьев.
— Тут вот в чём дело, Яков Евграфович, — вмешался командир, — ночью на корабль приезжал начальник речной полиции и заявил, что ревизор Григорьев с русской яхты «Адмирал Завойко» позвонил ему по телефону, сообщил, что на корабле бунт, и просил вмешаться.
От обиды и гнева Григорьев покраснел:
— Это провокация, Александр Иванович. Не мог я…
— Успокойтесь, Яков Евграфович. Нет никаких сомнений, что это провокация врага. Интересно только, как они узнали, что вы, вместо того чтобы вступить на вахту, оказались на берегу у больной жены?
— Ума не приложу, Александр Иванович. Я ни с кем не встречался, был только дома. Да вот ещё в аптеку ходил…
Григорьев говорил срывающимся голосом, явно никак не мог успокоиться, поэтому Клюсс дружески прервал его:
— Никто вас ни в чём не подозревает, Яков Евграфович. Можете быть свободны.
Когда офицеры ушли, Клюсс обратился к комиссару:
— Давайте спокойно разберемся в происшедшем. Что произошло сегодня ночью? Нападение? Нет. Была попытка освободить Полговского. Причем при помощи муниципальной речной полиции.
— Но, Александр Иванович! Я лично видел на полицейском катере Хрептовича, переодетого в форму английского солдата. С винтовкой и патронами! Конечно, там были и ещё белогвардейцы, но они не показывались.
— Не так давно Хрептович вступил в шанхайский волонтерский корпус — вот что значит эта форма. Если он был на катере, то не как главное действующее лицо, а лишь в качестве проводника и переводчика,
— А кто главное лицо?
— Как кто? Начальник речной полиции. Но здесь не его епархия, да и корабль военный. Поэтому он действовал очень нерешительно. А наш вахтенный начальник, наоборот, действовал решительно и разумно. Только не вздумайте его хвалить.
— Почему?
— Неужели вы не знаете Беловеского? К счастью, всё хорошо кончилось. А если бы произошла стычка? Был бы международный скандал. Нас бы интернировали и могли даже судить. Все усилия сохранить в Шанхае военный корабль Дальневосточной республики пропали бы даром из-за какого-то арестованного фельдшера.
— Но у нас же договоренность с китайскими властями!
— Мы и перешли сюда, имея в виду эту договоренность. Если бы мы стояли на прежнем месте, в водах Международного сеттльмента, позиция Меллауса была бы гораздо тверже и неизвестно, что бы ещё получилось. Но должен вас разочаровать: сейчас к Шанхаю тянется лапа «мукденскбго тигра». Хо Фенг-лин ведь давнишний вассал Чжан Цзо-лина. Чтобы отрубить эту лапу, нанкинцы и хотят занять Наньдао, прогнать или убить Хо Фенг-лина. Это и вызвало вчерашний переполох. А Чжан Цзо-лин — ставленник японцев. Его вассалы, дай им полную власть, нас защищать не станут.
— Что же, по-вашему, следовало делать, если бы полиция ворвалась на корабль? Выдать им Полговского?
— Ни в коем случае! После такого прецедента нас бы перестали считать военным кораблем. Нужно было арестовать на борту весь полицейский наряд, применив, если бы потребовалось, физическую силу. А утром передать арестованных китайским властям. Это был бы конец карьеры Меллауса, а для китайцев весьма приятный и полезный для будущего урок.
— А если бы они стали стрелять?
— В это, знаете, я не верю. Угрожать оружием, может быть, и стали бы, но, так же нерешительно, как тот китайский пехотинец, которого разоружил Ходулин. Их так же легко было бы разоружить, если действовать решительно. Вот это и надо внушить всем!
— А как же с Григорьевым и Нифонтовым?
— Наши офицеры, да и матросы, Бронислав Казимирович, ездят на берег. У Нифонтова, Григорьева и у меня в Шанхае жены и дети. У других — знакомые. Берег через жен и знакомых неизбежно влияет на их настроения, а иногда и на действия.
— Этого не должно быть.
— Не должно быть, но это всегда было, есть и будет. Вот смотрите, приходит знакомый: «Николай Петрович дома?» — «Нет, он сегодня не будет, он на корабле». Значит, Клюсс сегодня ночует дома, заключает знакомый… Прибегает знакомая: «Ах, какой ужас! В городе будет резня! Бедняжка, вы одна в китайском квартале! Кто вас и ребенка защитит от этих варваров? Вызовите мужа, напишите ему, что вы заболели. Пусть за него кто-нибудь из холостяков постоит на вахте». Сидит знакомая и ждет, пока не придет муж. А раз приехал, можно от его имени и по телефону позвонить. Видите, как это просто?
На лице командира хитроватая улыбка. Комиссар тоже улыбнулся:
— Значит, вы уверены, что не Григорьев звонил. Кто же тогда?
— Не всё ли равно кто? Ясно только, что не Григорьев. Человек он скромный и очень честный. Как можно такому офицеру не верить?.. Одно плохо — нерешительный очень.
— А Нифонтов?
— А Нифонтов, Бронислав Казимирович, прошлой ночью вел себя, как и подобает старшему офицеру в отсутствие командира. Достоинства своего не уронил и никаких оплошностей не сделал.
— Напрасно он Григорьева на берег отпустил. И со мной это не нашел нужным согласовать.
— Может быть. Но в результате на вахте оказался штурман — хороший вахтенный начальник. Григорьев, вследствие недостаточного знания английского языка, мог бы и растеряться, и инициатива перешла бы к часовому у флага. Кто тогда стоял? Губанов? Этот запросто мог выстрелить. А там и пошло…
— Пожалуй, вы правы, — согласился комиссар.
— Ну а теперь я должен ехать к харбор мастеру и заявить решительный протест по поводу действий его речной полиции, — сказал командир.
95Харбор мастер Шанхайского порта немедленно принял Клюсса. Это был седой благообразный англичанин лет шестидесяти с красным, обветренным лицом и ухватками старого капитана-парусника. Его давно интересовал русский корабль — белая паровая яхта, прибывшая с Камчатки и отказавшаяся идти во Владивосток. Говорят, прошлой ночью на ней был бунт. Интересно, как справился со своей командой русский командир? Ещё год назад, при первой встрече, он показался смелым и решительным. Вот такие прежде плавали здесь на русских военных парусниках.
В те далекие времена бунтовщиков вешали на реях. Теперь другие порядки. Их лишь сажают в тюрьмы. Корабли обзавелись высокими дымовыми трубами, обросли броней, с их мачт исчезли паруса, а с палуб Iron men of wooden ships.[56]
Русский командир вошел в полной форме, молча поклонился и, звякнув саблей, сел в предложенное ему кресло. На лице — сдержанный гнев.
— Насколько мне известно, сэр, — начал он без обычных приветствий, — речная полиция находится в вашем подчинении?
— В моём.
— Не откажите тогда объяснить, чем вызвано ночное вторжение на вверенный мне корабль начальника речной полиции Меллауса? Разве он не знает, что «Адмирал Завойко» военный корабль, на котором в любых случаях обходятся без полиции. Кроме того, я стою в китайских водах, вне зоны его деятельности. Чем же вызваны такие смелые действия полицейских чинов?
— Я ещё не имею донесения капитана Меллауса, сэр, но слыхал, у вас был бунт…
— А я, сэр, слышал другое: что у вас взбунтовалась речная полиция.
Оба обменялись сдержанными улыбками. Это сломало лёд и как-то сразу создало дружескую атмосферу.
— Похоже, что кто-то надул нас обоих, — отвечал харбор мастер.
— В этом я не сомневаюсь, сэр. И даже скажу вам, кто надул. Это исключенный с русской службы командер Хрептович, сейчас капрал волонтерского корпуса.
— Я его не знаю. Впрочем, вспоминаю, сэр. Это он полгода назад пытался взять на абордаж ваш корабль на Шанхайском рейде? Он не сумасшедший, сэр?
— К сожалению, не только он, сэр. Начальник речной полиции сделал свой ночной визит, имея его в свите.
— И он был у вас на борту?
— На корабль его не пустили, но на полицейском катере он был.
