— Да, — соглашается старик.
Мне вдруг становится морозно. Я крепко кладу руки на стол и молчу. Молчу о своем. Думаю о том, что умру на Севере. А если это так, то сын моего сына тоже будет волноваться, когда приедет на Север, даже если ничего не будет знать обо мне («кровь — она не обманет»)… Значит, на ледовитой земле, на том стылом берегу все должно быть мое, у меня должен быть свой Великий Караванный путь… Есть ли он у меня?
Вспоминаю всю свою жизнь на Севере, своих друзей и врагов, свой радости, опасности, свои прощания, встречи, свои слова, дело сбое… Даже когда мне не везло, не обижался я на эту землю… Скучал без нее в краях, где теплое солнце и другие дожди…
И теперь я спокоен: знаю — непонятная тревога будет мучить сына моего сына, если ему вдруг вздумается приехать на Север. Конечно, он будет жить по-другому. Каждый живет по-своему. Но, наверное, жить надо так, чтобы и чужие люди говорили: вот ходил тут незнакомый парень в шапке, меховой, а теперь не ходит. Странно.
Я молчу, а Хамид рассказывает о Севере, как пил кумыс из якутского чорона — большой деревянной чаши и как ел строганину из чира, хорошая рыба, жирная.
— Что ты привез с Севера? — спрашивает Абдурахим-агы.
— Что привез? Деньги привез. Тоску привез. Тоски много, как денег, — вздыхает Хамид. — А счастья нет.
— Ну почему же теперь нет? Теперь ты дома… — говорю я и прячу глаза и не смотрю на Сеида.
Сеид потягивает чай. Он может много выпить чаю, больше меня. Голубая бархатная меланхолия в красивых его глазах.
— Ты был далеко, — говорит старик, — тебе будет чему учить детей…
Хамид пожимает плечами.
— Север учит людей доброте, — говорю я.
— Коран учит доброте, — спорит старик.
— В коране достаточно зла. Нетоварищеское отношение к женщине, — улыбается Сеид.
Старик смотрит на него сердито. Так сердито, будто выдал мне Сеид родовую тайну. Он ничего не говорит Сеиду, он понимает, что не та нынче молодежь пошла, никакого уважения к тому, что почиталось раньше.
Утром Сеид отвозит меня на маленький аэродром. В машине Хамид и Замира.
Одинокий верблюд стоит в тени деревьев. У него высоко поднята голова, тяжелые налившиеся веки. От этого кажется, что смотрит он с прищуром.
Я беру на память веточку саксаула.
— Везти саксаул? — удивляется Сеид. — Разве это сувенир? Везти так уж везти, что-нибудь такое, — он развел руками, — по вашим северным масштабам.
— Да, конечно, — соглашаюсь я и прошу погрузить верблюда. Верблюд с насмешливыми глазами не хочет влезать в самолет, хотя в самолете пахнет яблоками, солнцем и пылью пустыни. Верблюд знает, что в тундре не растут саксаулы.
Сейчас я улечу. Сеид подбежал к самолету прощаться еще раз.
Хамид и Замира стоят у машины и машут мне.
Зачем я прилетел в Азию?
Чтобы узнать, зачем приезжать, надо уезжать. Если хочешь узнать, нужен ли тебе саксаул и верблюды, пустыня и Замира, и платанус ориенталис — восточный чинар.
Вспоминаю, что не простился с Бахадуром, не хотел его так рано будить. Вот, наверное, так же рано уехал от него в свое время Хамид. Зачем? Ведь Бахадуру было всего несколько месяцев. Ничего, Замира родит Хамиду еще много сыновей, и от них уж Хамид никуда и никогда уезжать не станет. Она родит их столько, сколько надо Хамиду, — девять. Больше можно, а меньше Хамид не хочет.
Азия.
Нестерпимо палит солнце.
Как просто в этом мире: человеку надо знать, что дела его идут хорошо, любимая помнит о нем, друзья ждут его, а во дворе его дома играют веселые дети.
Но вот уже десятый день Стас Дорофеев (СССР, Чукотка, бухта Разумения, ул. Чукотская, 6, кв. 15) ничего об этом не знает. И вообще он ничего не знает о своей Родине, полное отсутствие информации, поскольку транзистора у него не было, а газеты тут, в Марокко, были на всех языках, кроме тех, которыми владел Стас (русский, чукотский, немного эскимосский).
Его друг Иосиф Левочкин (СССР, Чукотка, геологическая экспедиция, стационарная полевая партия, река Телеем) сочувствовал Стасу как мог, уводил его от меланхолии в бар к телевизору, внимательно слушал последние известия, потом доставал из карманов всевозможные словари и переводил Стасу:
— Все окейчик! Империализм загнивает, проклятый!
После этого они выходили на улицу (поодиночке гулять не рекомендовалось), дышали на набережной морским воздухом, глазели восхищенно на неоновый город и поздно возвращались в гостиницу. Во дворе гостиницы — бассейн, выложенный голубым кафелем. Ночью он подсвечивался.
Обитатели гостиницы уже привыкли к тому, что именно ночью «два русских полярника», как их называли, лезли в воду, плескались до одури (будто в дневную жару не хватало времени!), а потом возлежали в шезлонгах, окутанные густым ночным ароматом роз и всяких других неведомых экзотических кустов.
Приятно в ночи вдыхать аромат цветов вперемешку с дымом сигарет «Космос», предаваться неге под чужими звездами, улавливать еле слышимый грохот атлантического прибоя и мысленно быть там, где день начинается на тринадцать часов раньше и куда вернешься из отпуска еще не скоро.
Стас — толстый добродушный бородатый человек, Иосиф комплекцией поменьше, спокойный, как и все северяне, по утрам хоть небрежно, но бреется, и оба они страдают здесь от жары и ночью в бассейне блаженствуют, по утрам стараются опередить друг друга, чтобы попасть первым в ванную (живут в двухместном номере, во всяких гостиницах их поселяют вместе), днем купаться в океане удается редко — поездки, экскурсии, свободного времени хватает только на то, чтобы перед ужином пошастать по городу и без гида («посмотрите налево, посмотрите направо»), спокойно пообщаться с окружающей зарубежной действительностью.
За границей они впервые. В профсоюзе оказались две путевки на осень, а все отпускники-северяне осенью возвращаются домой, так что у Стаса и Иосифа конкурентов не было, они взяли отпуск на осень и зиму, рассчитывая, что лето себе устроят в Африке, — и не ошиблись.
Группа подобралась разношерстной, всем было ближе к сорока, чем к тридцати, и только молодая аспирантка Наталья из МГУ резко выделялась на столь зрелом и достаточно солидном фоне.
У Натальи был самый объемный чемодан.
— Не понимаю, — говорил Стас, галантно помогая ей выносить вещи, — что можно везти в Африку?
Руководитель группы в первый же день сделал Стасу замечание, чтобы он не прикасался к чемоданам — как к своим, так и к чужим, на это, мол, есть носильщики, таковы тут правила. С тех пор они просто выставляли вещи за дверь номера, клали поверх чемодана пачку сигарет в качестве презента и больше ни о чем не беспокоились. Сами они выносили только сумку, набитую сигаретами.
К обеду и ужину Натали выходила в разных нарядах, и вскоре Стас догадался, чем можно набить чемодан.
— Баба, она и в Африке баба, — как-то заметил Стас, вовсе не заботясь о том, что его может слышать Натали.
— Я тебе вовсе не баба, — смеясь, сказала Натали, — здесь я тебе соотечественница.
— Миль пардон, — буркнул он и уселся на ее чемодан.
— Тыща извинений, — перевел Иосиф.
— Психи, — сказала она. — Курите. — И протянула пачку «Кента».
— Дирхамы транжирим? — усыпил ее бдительность Иосиф и вытащил из пачки сразу две сигареты — себе и некурящему Стасу.
— Подарок, Ося, подарок… Сувенирчик…
— От Ахмеда, конечно…
— От кого же еще? От него, любезного, — разулыбался Стас.
— То ли еще будет, — мрачно прогнозировал Иосиф.
— Упреки, подозренья… — засмеялась Натали. — Эмоции частных собственников. А я принадлежу себе и государству.
Тут появился гид группы Ахмед, Натали вспорхнула и, демонстрируя узкие бедра, обтянутые элегантными джинсами, устремилась ему навстречу.
К Ахмеду Стас претензий не имел. Ахмед приятный малый, даже в свободное от экскурсий время, рад быть с ребятами хоть до утра. Ну а что он неравнодушен к Натали, так это видят все, и сам Ахмед этого не скрывает, крича по-русски на весь автобус: «Натали, я вас люблю», да и, в конце концов, это его личное дело.
— Не переживай, Стас, — успокаивает его Иосиф.
— А чего мне переживать? Что она мне, жена или невеста? Это пусть Ахмед переживает…
— Ну, все-таки, — мялся Ося, — в Москве вроде ты на нее иначе глядел, а? В первый день, а? В ресторан звал?
— Чего-о! Тоща больно, пусть мясо нарастет!
Предстояла поездка по окрестностям Танжера. Иосиф докурил сигарету, вторую спрятал в коробку от «Космоса», и друзья последними залезли в автобус.
Стас не мог оторвать глаз от синего моря, белых домов, ярко-зеленых пальм. Смотрел жадно. Вот так, наверное, пьют воду в африканской жаре.
