Нефед нахмурился. Елизавета принялась покрывало на сундуке поправлять.
— Что к чему, пока не разберу, — пробормотал Нефед. — Говори толковее. В какую родню, к кому?
— К вам, к вам! — еще крикливее зачастил Лобачев. — Каждый день по сто раз назолит в уши. Во сне, видать, грезит про нее. Ведь сватать я пришел вашу кралю, сватать.
Как гору одолел Семен Максимыч. Распаленно дышал и чутко ждал, что ему скажут. Но Нефед и жена его молчали. А это хуже отказа. Отчаянно взмахнув рукой, он продолжал:
— И что такое делается на божьем свете? Права голоса лишили, все отобрали, стал чужой классу, а тут сын тревожит… Сдохнуть бы, — смерти нет.
И опять, видя, что они молчат, умоляющим голосом спросил:
— Согласны, што ль… породниться? Ведь парень-то, не в похвальбу сказать, ничего. А вам когда-никогда девку отдавать надо. Зачем ее присушать возле себя? Ну?.. Секите мою голову.
И он низко-низко наклонил голову, будто действительно подставлял ее под топор. Нефед взглянул на жену, усмехнулся и кивнул ей на понурившегося Лобачева.
— Видишь, Лизавета, какого свата бог послал? А ты тужила. Ставь-ка четвертную водки, неси огурцов, ветчины и целуй этого свата… в обгорелую бороду.
Лобачев быстро вскинулся, гневно глянул на Нефеда. Он готов был сейчас же начать крикливую ругань, но, опомнившись, что все дело может испортить, лишь укоризненно закачал головой. А Нефеду почему-то вспомнилось, что давно еще, на торгах, Лобачев, подпоив кого надо, выхватил у него из-под носа дранку; вспомнилось как при отборе хлеба для Красной Армии Лобачев, спасая свой хлеб, указал на Нефедову ригу. И хотелось ему сейчас, именно сейчас, унизить Лобачева, прогнать, осрамить на все село… Но… зачем? Равная теперь беда нависла над ними. Оба по одной половице ходят. И каждое слово, как обруч на бочку, надевал Нефед:
— Что сын у тебя такой, мне понятно, а сам-то ты умнее? Когда ты в разум войдешь, что по-другому теперь жить надо? До сватовства ли теперь? А коль вздумал ты сына женить, прикинул бы, у кого девку брать.
Елизавета робко добавила:
— Безголосым родниться резона нет. Голосую берите.
— Правильно баба говорит, — поддержал Нефед. — Последний даю совет: какую-нибудь аль беднячку, аль самую немудрящую комсомолку сватай.
Но Лобачева этим не успокоили. Ему-то все равно, а Карпуньке?
— Стало быть, отказная?
И опустил голову.
В это время вбежала Наташка. Лобачев посмотрел на нее и ничего хорошего не нашел в ней. Белобрысая, шустрая, лицом похожа на мать. Тысячи таких девчонок, как она. И это из-за нее приходится конфуз терпеть? Ужели лучше и девки нет? Ужели от этой девчонки вся жизнь теперь зависит? Сдурел сын. Чересседельник взять, да с головы до пяток. В синяки, в кровь…
Показалось Лобачеву, что Наташка все уже знает и смотрит на него насмешливо. И вдруг стало ему стыдно. Стыдно? Этой девчонки?.. И еще более покраснел. А Наташка совсем и не смотрела на Лобачева. Снимая пальто, сбрасывая калоши, звонко крикнула:
— Смерть как жрать охота!
Преодолевая смущение и набираясь храбрости перед этой рыжеватой девкой, которая, кто знает, может быть, завтра будет снохой, Лобачев укорно, но без злобы заметил:
— Наташа, здорово, милая. Видать, ты не узнаешь меня.
— Как, дядя Семен, не узнаю? Аль я слепая? Садись с нами ужинать.
— Дома баба свой сготовила.
Вспомнив о жене, вспомнил о ее наказе. «Не забудь, войдешь, беспременно садись под матицу. Не сядешь, откажут». Как бы невзначай покосился на потолок и с радостью отметил: как раз сидит под матицей. Правда, случайно вышло, но примета соблюдена. Так почему же отказали? Что-то не так тут… А девка, видать, славная. Ишь ты, сразу и ужинать зовет. Надо закинуть ей ласковое словечко. Может, сама по-другому дело повернет?
Мягким, игриво-певучим голосом, в котором слышался глубоко упрятанный испуг, он спросил:
— Что-то рано ты, Наташенька, с улицы пришла. Аль милого не было?
— Не было, — быстро ответила Наташка.
— Вон как… — еще игривее протянул Семен Максимыч, — куда же он убежал от тебя?
— Собаки за ним погнались.
— Собаки? — удивился Лобачев. — Да ведь он с палкой ходит.
Наташка вопросительно уставилась на Лобачева, потом догадалась:
— Не на Карпуньку ли, дядя Семен, ты намекаешь?
Звонко хлопнул Лобачев о коленку ладонью и радостно выкрикнул:
— Ай, какая догадливая! Да кто ж у тебя окроме? Нешто и он домой отправился?
— Не знаю, куда отправился, — сердито бросила Наташка.
Вступился Нефед, Иногда он не прочь был поддразнить Наташку.
— Ишь не знает. А кто ж за тебя знать должен?
Наташке было не до шуток. Она торопилась в клуб, а забежала только поужинать. И совсем ей некогда выслушивать эти шутки отца и Семена Максимыча.
— Вы что ко мне пристали? — строго взглянула на отца.
— То и пристали, — не то в шутку, не то уже теперь всерьез заговорил отец, — вот сватать тебя пришли. Видишь, свекор сидит? Пойдешь, что ль, за Карпуньку?
— Будет вам надсмехаться. Мамка, скажи им, чтобы отстали.
— Правда, Наташенька, — совсем не смеясь, проговорила и мать.
Эти слова совсем ошеломили девку. Выходит, вон какое дело-то. Недаром, когда шла домой, за ней гнался Карпунька и все кричал ей: «Одно слово скажу, обожди!»
— Вы все с ума сошли! — бледнея, крикнула Наташка.
— А чем тебе жених плох? — уговаривающе спросил Лобачев.
— Всем хорош, да нос лепешкой! — сквозь слезы выкрикнула она.
Нефеду не понравилась такая выходка дочери.
— Ты добром говори, а не по-собачьи. Сама, слышь, согласье давала.
— Кому — согласье? — изогнулась Наташка к отцу. — Кому согласье дам, вас не спрошусь!
Разозлился уже и отец. Из шутки его ничего путного не вышло.
— Ремня хочешь? Давно не хлестал я тебя. Возьмем да и выдадим к Лобачевым. Выдадим и не спросимся.
— Вот ка-ак! И не спроситесь? Ужель право имеете насильно? — искривила лицо Наташка.
— Про эти права молчи! — топнул на нее отец. — Родительское право на детей нерушимо.
— Спасибо, — передразнивая отца, притопнула и Наташка. — Ваше право собака на хвосте унесла.
— Цыц! — уж заорал Нефед.
— На кошку цыц! — огрызнулась Наташка и скрылась в кухню.
— Видел, какие дети растут? — пожаловался он Лобачеву. — Ты ей слово, она тебе десять. Пойдем-ка ужинать, Семен Максимыч! — уже веселее крикнул Нефед.
— Спасибо, — хмуро пробурчал неудачливый сват.
Тяжело поднялся, словно в ноги свинца налили, еще тяжелее прошагал кухней и, не взглянув на едва усмехнувшуюся ему вслед Наташку, вышел и тихо притворил дверь. Покачиваясь, поплелся вдоль улицы. В голове шумело, в ушах слышались слова перебранки Наташки с отцом. Что теперь скажет Карпуньке? Ну-ка, тот не пожалеет отца!
Навстречу, с песнями и гармоникой, крикливо валила толпа молодежи. Лобачев свернул с дороги, прижался к плетню и, когда все они шумливо прошли, хотел было отправиться дальше. Но кто-то так крепко схватил его за локоть, что он невольно вскрикнул. Узнав Карпуньку, выругался.
— Чтоб тебя, че-ерт!..
Сын дыхнул водкой:
— Ходил?
— Оттуда только.
— Усватал?
— Сам сватай, кобель косматый.
Резко рванулся из цепких рук сына и, слыша, как трещит рукав у плеча, крикнул:
— Страм один, стра-ам!
— Тюл-лень! — толкнул Карпунька отца.
— Му-учи-ите-ель! — заорал Семен Максимыч и, сам испугавшись своего пронзительного голоса, быстрее зашагал вдоль мазанок.
Нет, видно, такой уж день выдался. Не успел пробраться через огороды на свою улицу, как на переходном мостике через долочек, словно из-под земли, вынырнул человек. Был он маленький, плюгавенький, только ногтем бы придавить, но Лобачев боялся его хуже всех. Этот человек всю жизнь и страшную смерть его держал так же крепко в своих липких руках, как крепко ухватил сейчас за полу поддевки.
— Что надо? — сдерживая крик, спросил Семен Максимыч.
— Сватать ходил? — хихикнул человек и совсем вылез из-под моста.
— Разбойник ты. Откуда все знаешь?
— Под окном стоял, слушал. Отказали?
— Пятки обиваешь за мной? Убью я тебя, как собаку.
Не обижаясь, человек протянул ладонь, другой прихлопнул по ней, потер и поднес эту ладонь к самым глазам Лобачева:
— Гони!
— А ежели не дам?
— Да-ашь.
Приподнялся на цыпочках, приблизил свое лицо к Лобачеву и, обдавая его запахом водки, шипящим голосом произнес:
— А хочешь… крикну?
— Я тебе… — отшатнулся Лобачев и часто-часто, как от наседавшего роя пчел, замахал руками.
— Не бойся, — успокоил человек и опять рассмеялся. — Крепко наше дело завязано.
— То-то и говорю, — перекошенно улыбнулся Лобачев. — А денег, ей-богу, нет.
