Мужика из третьего общества сразу отличишь. Одет хорошо, говорить начнет — глаза в сторону. Баба идет улицей — не поклонится.
Девок из третьего общества ни в какое другое не сосватаешь. Во второе, может, выдадут, да и то за богатого, а первое не суйся — до порога не допустят.
Богатое, гордое, жадное это общество!
В девятнадцатом за бесценок наменяли всякого добра у рабочих. В голодовку двадцать первого начисто обобрали самарских мужиков и держали их в батраках за кусок хлеба.
Земли у них вдвое больше, чем в других обществах. Но им и этого мало было.
Тайно и явно арендовали еще в своем селе и в чужих деревнях.
Вот в такое-то общество и направилась сейчас пятерка. На подмогу пригласили старых артельщиков. Им было сказано, чтобы пришли на собрание попозднее.
Пятерка тихо шла вдоль улицы.
Навстречу — группа мужиков. Они полушепотом что-то говорили между собой, пересмеивались. Узнав Алексея, смолкли и убавили шаг. Впереди шел Евстигней Бутков.
Поровнявшись, он снял шапку и, весело ухмыльнувшись, воскликнул:
— А-а, товарищи! Вы что же, той стороной, видать, прошли?
Алексей, не желая говорить с ненавистным ему человеком, промолчал, но Петька ввязался:
— Мы, дядя Стигней, со всех сторон можем пройти.
— Это как сказать, — качнул Стигней головой, а локтем слегка толкнул соседа.
— Очень даже просто, — ответил Петька. — Мы завсегда ходим с открытым лицом.
— А ежели ветер будет дуть? — загадал Стигней.
— Ветра мы не боимся, — понял его Петька. — Ветер собачий брех по селу разносит.
— И то правда, — согласился Стигней, ударяя ладонью о полу шубы. — Но ведь и собаки разные бывают?
— Верно, что разные. А у вас, в третьем обществе, очень злые, — загнул уже теперь и Петька.
— На кого как, — вздохнул Стигней.
Петька хотел что-то ответить, но Алексей толкнул его, и он замолчал. Так и шли молча до сборной избы.
Петька волновался. Доклад поручен ему. И не доклад тревожил, а начало. Как начать? Может, и слова не дадут сказать?
В просторных избах собралось много народу. Но как разместился он? Неопытному человеку мало что понять. Набились и набились в обе избы. И хорошо. Начинай, веди собрание. Только обстрелянный активист может разглядеть, что к чему. Разместился же народ так: в переднюю избу, где стояла печь, сгрудились одни мужики. Сидели они за столом, на лавках, на конике, иные на полу уселись или прижались к печке, к кутнику. И все отчаянно курили. Курили тоже неспроста. Во второй же избе — большой горнице — бабы.
«Ага! На бабах думают отыграться», — решил Алексей и, не поздоровавшись с притихшими мужиками, протолкался во вторую избу.
Бабы в третьем обществе одна другой не уступит. Иная ласковой прикинется, а сплошай — укусит пуще осы. Другая ни за что ни про что обрешет.
Вот и сейчас неопытный опять ошибется.
Шутками, прибаутками встретили бабы Алексея. Не только расступились, пропуская к столу, но согнали четырёх, чтобы на их место усадить пришедших. На шутки Алексей не ответил. Прошел и сел молча. Бабы удивились. Они же знали, что Алексей никогда в карман за словом не лазил, всегда отвечал им, шутил, а тут нахмурился, молчит. Тогда подсела к нему самая боевая, смелая Афанасья, по-уличному — Фингала. Села близко, подмигнула бабам, двинула Алексея плечом, и в руках у нее очутилась коробка. Была эта коробка из-под пудры, но вместо пудры там нюхательный табак. Фингала стукнула по ней пальцем, взяла щепоть, нюхнула и, улыбнувшись, предложила нюхнуть Алексею. Но он не взглянул. Тогда поднесла коробку Петьке, тот отвернулся. Кузнецу Илье, который никогда не отказывался нюхать, поднесла, но тот словно не заметил. И задорная, озорноватая улыбка исчезла с лица Фингалы.
— Какие они, бабыньки, серди-итые, протянула она, вставая. — Гляди, забодают.
Алексей строго оглядел собрание и сурово крикнул в первую избу:
— Для вас, что же, особое собрание будет?
— Там тесно, — ответили ему.
— Хватит места! — крикнул счетовод Сатаров. — Аль отсиживаться вздумали?
— Курить там нельзя, — послышался второй голос. — Хозяйка ругает.
Хозяйка сидела с бабами на большом кованом сундуке.
— Я вам покурю! — крикнула она. — Возьму ухват, потурю!
— Что разоралась — «потурю», — басисто передразнил кто-то. — Курить-то нечего.
— Слышь, в потребилку два ящика привезли, — шустро подхватил еще один голос.
— Это для колхозников.
— Нет, для всех. Только не за деньги дают, а за масло да яйца.
— Где же яиц взять? Куры зимой не несутся.
— Почему?
— Петухи отпуска себе взяли.
— Как же теперь быть?
— Заместителев пущай власть назначает.
— А кого?
— Хоша вдовцов аль уполномоченных райсельпо.
Мужики захохотали, а бабы взвизгнули. Смешно и Петьке. Он не прочь гоже расхохотаться. Только очень суровое лицо у Алексея. И понял: улыбнись он, улыбнись Илья, Алексей, Сатаров, поддержи этот враждебный смех — и собрание сорвешь. Активисту сельскому, кроме моего прочего, надо еще знать, когда смеяться, где и по какому случаю.
Алексей стукнул кулаком по столу:
— Кончили спектакль?
Мужики перестали смеяться. Бабы захихикали, а чей-то голос настороженно произнес:
— Пора свой открывать.
Перед тем как предоставить Петьке слово, Алексей решил дать тон собранию. На такие дела он мастер. Первым делом — не встал, как обычно вставал, когда открывал собрания, вторым делом — не снял шапки, хотя было жарко, и последнее, что особенно заметили все, он, начав говорить, не назвал собравшихся ни «товарищами», ни даже «гражданами».
— Что ваше общество кулацкое — это все знают. Что оно срывает хлебозаготовки и каждый почти день обнаруживаются ямы, с хлебом — это и район знает, мы — тем более. Но что вы, третье общество, посмели выгнать рабочего, товарища Судакова, посланного к вам сюда в село Коммунистической партией, — это дело невиданное. Отдаете вы себе в этом отчет? Конечно, отдаете. Кто главный виновник? Все тот же, кто пытался взорвать плотину, кто сжег кооперацию и оставил без жилища пятнадцать семей. Вы думаете, что если не было кулаков на вашем собрании, все шито-крыто? Не-ет. Мы их разыщем. Они не спрячутся за спины…
Тут не утерпел, передернул брови, встал и стальным голосом продолжал:
— За чьи спины пытаются спрятаться кулаки? За спины некоторых бедняков. Но мы знаем, кого надо взять за шиворот. Я заявляю: этому делу мы дадим ход. А теперь о другом… Вам известно, какая задача поставлена советской властью? Известно. Задача перед нами — вовлечь новых членов в артель. Думаете, с этим делом медлить будем? Выслушивать кулацкие сплетни? Не пройдет номер. Артель показала, как надо работать. И мы не успокоимся до тех пор, пока в артели будет не сорок пять домохозяев, а все четыреста восемьдесят, исключая кулаков… Слово для доклада имеет Сорокин.
Петька не ожидал, что Алексей так быстро повернет свою речь к его докладу. Он засуетился, но, вспомнив, что не надо высказывать ни малейшего волнения, медленно разложил листки, подумал и уже твердым голосом, не только подражая речи Алексея, но, как и он, передергивая бровями, начал свой доклад. И с первых же слов заметил, что никогда он так складно и понятно не говорил. И по мере того как он все более и более воодушевлялся, народ прекратил разговор, смех, из первой избы один за другим осторожно входили мужики, прислушивались, о чем-то шептались.
По-разному, но все смотрели на Петьку, и он неодинаково смотрел на них. Бросая взгляды на баб, еще более просто говорил, доказывал, насколько трудно женщине в своем хозяйстве, сколько времени отнимает возня с печью, с коровой, с детьми и как потом, когда вступит в колхоз, будет легче и спадет с бабы печная обуза, потому что будет столовая, спадет забота о детях, потому что будут ясли.
— Мы теперь, — отирая пот со лба, продолжал Петька, — не только восстанавливаем промышленность, мы заново строим фабрики, заводы, мы под сельское хозяйство подводим фундамент машин, тракторов, комбайнов. Единоличному хозяйству конец наступил. Это ясно для каждого. Ясно и вам. Кулаки почуяли свою гибель. Недаром они сожгли наш кооператив, не зазря попытались взорвать плотину и, наверное, не раз еще попытаются выступить против нас. Но, товарищи, — высоко поднял голову Петька, — мы с этим кулачеством расправимся.
Петька остановился, нашел выписку, заглянул в нее и зычно крикнул:
— Беднота, слушай! Теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов. Понятно? Почему, спрашивается, надо ликвидировать кулачество? Потому, что теперь совхозы и колхозы могут дать стране хлеба больше, чем давали кулацкие хозяйства. А при сплошной коллективизации, при машинизации и удобрении эта же земля в два, в три раза выше даст. Нельзя ли кулаков не трогать? Нельзя ли их в колхоз принять? Может, они работать там будут? Так советуют правые уклонисты. Они в санях под шубой хотят провезти к нам в колхоз кулацкие туши. Но мы знаем пословицу: «Пусти козла в огород». Потому и пришли сюда к вашей бедноте и середнякам звать их в колхоз. И мы уверены, что беднота с середняками войдет…
